Читаем без скачивания Джек Восьмеркин американец - Николай Смирнов

Работа пошла лучше. Одни резали доски на бруски, другие выстругивали из брусков ножки, третьи готовили сиденья.

Кирпичный пол запенился желтыми стружками, в воздухе запахло смолой и горячим деревом, а немного погодя и клеем.

К обеду было сделано пять табуреток, правда, немного нескладных, но сидеть на них можно было. Табуретки, беленькие, склеенные и перевязанные веревками, выстроились у печки.

Коммунарки-коровницы после обеда зашли в мастерскую, увидали табуретки и сейчас же заявили Мильтону Ивановичу свои просьбы. Просили сделать скамеечки для дойки коров, покрышки для кувшинов, кормушки. Мильтон Иванович выслушал всех внимательно, но тут же сказал, что все это можно сделать не иначе как по нарядам правления. Коммунарки поворчали, но обещали принести наряды.

После обеда работали еще три часа, а вечером ужинали, уже сидя на новых табуретках. Это было лучшей рекламой для мастерской. Табуретки рассматривали со всех сторон, оценивали, пробовали их прочность. Мильтон Иванович посмеивался и говорил, что это все пустяки, только начало. Если работа хорошо наладится, можно и из города заказы принимать. Но он тут же заявил, что для развития мастерской надо заготовить как можно больше материала и достать продольную пилу, чтобы разгонять бревна на доски.

Николка пообещал доставить материал для мастерской через два дня.

Санный путь уже установился, и можно было приступить к разборке изб. С утра на другой день Капралов с несколькими товарищами должны были идти в Починки и там взяться за работу.

За лесом в Починки выехали на шести подводах, всем активом. Погрузили бревна от капраловской избы на сани с подсанками, но повезли их не прямо домой, а в объезд через Чижи, как было обещано Козлову. Въехали в село и остановились посреди улицы, будто попить захотелось. Сейчас же собрался народ. Начали спрашивать, что за лес, куда везут, зачем. Николка растолковал, что везут разобранную избу Капралова.

— На дворе у себя соберете? — спросил кто-то.

— Нет, собирать не будем, в поделки пустим. Столы из нее поделаем, кровати, ульи. Сами мы теперь в каменном доме живем.

Мужики зашумели, затеяли спор. Сейчас же на улице появился Петр Павлович Скороходов. Он никогда собрания не пропускал, боялся, что за глаза о нем лишнее сказать могут.

Чижовские мужики растолковали Петру, что задумали сделать коммунары.

— Хорошее дело, — сказал Петр покровительственно. — Мы им первые заказ сделаем: стол для нашего правления, с ящиками. Будем заседать и все помнить, что стол из капраловской избы сработан.

— Правильно! — подхватил Николка. — На таком столе и решения правильные выносить будете. Может, и Козлова в артель зачислите…

Петр Скороходов промолчал и отвернулся. Но на Николку это не подействовало. Он спросил:

— А верно, почему, Петр Павлович, Козлова не приняли?

— Я посторонним людям на вопросы отвечать не намерен, — сказал Петр, но сейчас же ответил: — Не могут быть членами артели хулиганы и безобразники.

— Папаша ему не велел! — закричал кто-то из чижовских ребят.

Петр повернулся в сторону крика и тут заметил, что на улице появился сам старик Скороходов. Что-то жуя, он шел в сторону собрания и при этом как-то странно подпрыгивал. Похоже было на то, что старик немножко выпил. Узнав, что коммунары везут разобранную избу Капралова, Скороходов замотал головой и притворно засмеялся.

— Ну, ну, Вася! — сказал он весело и похлопал Капралова по плечу. — Теперь к коммуне до конца дней пришился. Отрезали тебе хвост на вечные времена.

— Не страшно, Пал Палыч! — ответил Капралов. — Я коммуной вполне доволен.

— Так и должно быть, — захохотал Скороходов. — Коммунами все довольны, а главное, в городе. Говорят добрые люди, что с нового года на паек посадят всех коммунаров. По четверке хлеба на рыло и по пять картошек. Остальное — в Москву.

Николка Чурасов тихо подошел к Скороходову.

— А откуда у тебя такие сведения, Пал Палыч? — спросил он серьезно.

Скороходов решил сострить.

— А вон галку видишь? — показал он на крышу. — Так она мне на хвосте вчерась информацию принесла. Курьером служит в еркаи.

Николка забрал носом воздух, подошел еще ближе, взял Скороходова за карман.

— Вот что, милый человек, — закричал неожиданно громко, — завтра с тобой в город едем! Сходим там в исполком. Если правда указ такой о пайке подготовляется, я у тебя прощения попрошу и дорогу оплачу. А если соврал, так уж не обижайся: за клевету Советской власти ответишь.

На улице стало тихо, все поняли, что дело повернулось серьезно.

Пал Палыч замотал головой, снял картуз и начал им молча обмахиваться. Потом пошел прочь как ни в чем не бывало.

Николка догнал его, взял за руку.

— Стой, дружок! Сегодня в город поедем, с ночным поездом. Уж не посплю ночку, зато дело до правды доведу.

— Не поеду, — сказал Пал Палыч твердо.

— Тогда в сельсовет идем!

— Не пойду.

— Пойдешь!

Тут Пал Палыч повернулся к Николке, как бы желая сказать что-то важное, но произнес только:

— Бу…

Потом как-то бессвязно взмахнул руками, попятился задом и грохнулся на снег, все время повторяя:

— Бу, бу, бу…

Сначала никто не мог понять, в чем дело. Несколько человек подбежали к Скороходову, попытались поставить его на ноги, но он упал опять.

Петр Павлович наклонился над отцом, долго смотрел ему в лицо, тряс за руку. Потом вдруг выпрямился и заговорил слезливо:

— Добрые люди, вы же видите, языка он лишился. Удар его хватил из-за проклятых споров. И ножки не действуют… Граждане, помогите мне умирающего отца домой доставить. Я сам на него сердит был, а теперь вот перед всеми прощения прошу. До утра он не дотянет…

В полном молчании крестьяне подняли старика на руки, и вся толпа повалила к дому Скороходовых. Коммунары остались одни у своих лошадей. Николка почувствовал какую-то неловкость, словно он нарочно сшиб старика с ног.

В избу Скороходова никого не пускали. Оттуда доносились только крики Петра да жалобный плач девок, дочерей Скороходова. Весть о том, что со стариком плохо, разнеслась по Чижам. К избе Скороходовых потянулись старухи со всего села. Они липли к окнам, крестились, шептались.

Наконец на крыльцо вышел Петр Павлович.

— Похоже, кончается папаша, — сказал он виновато. — Удар его хватил. Кто за докторшей поедет? Кровь открыть надо.

Сейчас же нашелся желающий ехать в больницу. А Петр спустился с крыльца и начал рассказывать старухам, что не разговаривал с отцом десять месяцев, после зимней ссоры. А теперь и рад бы поговорить, да старик уж языком не ворочает. Крестьяне слушали рассказ внимательно, мрачно косясь на коммунаров.

— Во, без ножа режут людей, до чего дошли! — кричала какая-то баба.

Начало темнеть, и коммунары поняли, что возобновить собрания не удастся. Надо было ехать дальше. Капралов взялся за вожжи и тронул лошадь. За ним поехали остальные.

Снегу на дороге было еще мало, и хорошего пути накатать не успели. Ехали медленно. Николка разъяснял тихим голосом:

— Во она, классовая борьба-то, какая… Не простое дело. А старик до чего ловок: под удар и то вовремя попал.

Пошел легкий снежок. Он приятно скрипел под ногами, садился на спины лошадей и сейчас же таял. Вдруг услышали, что кто-то сзади бежит. Это был Антон Козлов, веселый, без шапки.

— Ну, Никола! — сказал он, тяжело дыша. — Считай, что полдела сделал. Если старик хоть месяц без языка пролежит, мы свое воротим. Петр теперь притихнет до поры до времени, и мужики подбодрятся. Ведь главный яд на селе с языка Пал Палыча шел.

— Партия у них велика, Антон, — сказал Николка. — На днях с тобой в город поедем, посоветуемся. Может, и новую артель придется открыть.

— Ну что ж, новую так новую. Это еще лучше.

Козлов потолковал еще немного с коммунарами и вернулся в село. У избы Скороходова все еще шли разговоры. Больше всего крестьян интересовал вопрос: помрет старик или поправится? Старухи стояли за то, что Скороходов не умрет. Ударов у человека должно быть три, а этот был только первый.

Зима

Зима не застала коммуну врасплох, все было готово к ее приходу. Силосную траншею прикрыли соломой и сверху еще засыпали землей почти на метр, так что мороз силосу не был страшен. В большую яму закопали картошку на весну. Концы бревен от разобранных изб попилили на дрова и ежедневно топили все печи.

Все внимание коммуны сосредоточивалось в эту зиму на столярной мастерской. От желающих работать отбоя не было, иногда даже не хватало инструментов. Бывали дни, когда двадцать пять человек выходили работать к верстакам. Некоторые научились хорошо столярить.