Читаем без скачивания Атомный век - Михаил Белозёров

— Не умеешь, не берись, — уверенно сказал Гуча и культурно стал пить водку из мутного граненого стакана и занюхивать крестиком, который болтался у него на груди.

На Гучу снизошло умиротворение, и он стал вспоминать. В школе он был высоким и худым, как глиста. Обычно, таких называли «шнурками». Посему били его нещадно каждый день, и учителя не шибко любили за дерзость и своеволие. В шестом он из принципа пошёл «на борьбу», а на следующий же день после окончания школы рассчитался с каждым обидчиком по отдельности. Двоим сломал пальцы на руках, одному — ногу, и его в обществе не то чтобы зауважали, а стали бояться и обходить стороной. А ровно через года началась война, и школа, и обиды, связанные с ней, казались ему теперь мелкими и даже чём‑то притягательными, как прошлое, в которое невозможно вернуться.

Бур наконец откашлялся:

— Эта фигня хуже хлороформа!

Больше он не пытался следовать по стопам Гучи, а тоже нашёл стакан, вальяжно закурил и между затяжками тянул огненный напиток и, вообще, как только предался сибаритству, понял, что мечтал об этом всю жизнь. Не прав лейтенант, не прав, сказал он сам себе, и окончательно утвердился в этой мысли.

Целую минуту они молчали, потому что прислушивались к собственным ощущениям. И судя по всему, ощущения эти были весьма приятными, потому что Гуча со вздохом облегчения произнёс:

— О — о-о… давненько я не пил, — мамой клянусь!

— Ага… — согласился Бур, — целую неделю.

— Всё хреново, кроме мёда, и мёд тоже хреновый! — убеждённо заключил Гуча. — Слушай, — сказал он. — А что там лейтенант говорил о каких‑то захватчиках?

— Инвазивных, — равнодушно сказал Бур, прикладываясь к бутылке уже степенно и размеренно.

— Ну и что это такое?.. — спросил Гуча, который обладал литературным даром, но плохо разбирался в технике и других теоретических вещах.

— Значит, вторжение извне.

— А — а-а… — удивился Гуча. То есть?..

— Помнишь, лейтенант что‑то говорил о космосе.

— А мне плевать… — гордо признался Гуча.

— Мне тоже, я и так всё знаю об этом самом Комолодуне, — сообщил Бур.

— Расскажи… — попросил Гуча и услышал много чего нового, о чём даже не подозревал и чему его изощренный мозг отказывался верить.

Оказалось, что свято место пусто не бывает, что пришельцы только и ждали Третьей мировой и что «как умножились враги мои!», и что «да падут они от замыслов своих», и что «цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня».

— Во как! — ещё раз удивился Гуча и приложился в бутылке. — Чего так всё плохо?

— Хуже не бывает.

— И зачем меня мама рожала? — спросил Гуча.

Но Бур ему не ответил, потому что выпал в глубокий осадок.

— Понятно, почему бронепоезд выжил? — спросил Берзалов таким тоном, как будто открыл Америку.

В этот момент, они ещё совсем недалеко отбежали от железнодорожного депо и им ещё был виден хвост бронепоезда с зенитной установкой ЗУ-23.

— Почему, товарищ старший лейтенант? — спросил Сундуков, изумленно пялясь на этот самый бронепоезд, который Форец так и не смог уничтожить даже с помощью противотанковой мины ТМ-89А.

Бронепоезд, как бронепоезд. Старая конструкция, реликт гражданской войны. Таково было мнение народа. Ан, нет, непонятно чему порадовался Берзалов, возродили и поставили на рельсы, и катаются, и стреляют. Умельцы однако. Русский дух, то бишь традиции.

За красными стенами депо расстилались пути, через который был перекинут мост. Перрон заканчивался ступенями, занесенными бурой прошлогодней листвой. Такая же листва лежала везде, куда только дотягивался взгляд. Сквозь эту бурую листву пробивалась радостная зелёная трава. Но даже это не помогало, потому что вокзал казался осиротелым, словно по странному капризу природы он не мог существовал без людей, и ему нужны были чистые перроны и шумные толпы, устремлённые в необъятные просторы страны.

— А у него с обеих сторон по тепловозу, — пояснил Берзалов, отвлекаясь от грустных мыслей.

— Теперь ясно, — понял Архипов, — почему Форец оплошал.

— Почему? — Сундуков от изумления завертел головой туда — сюда, словно его дёргали за уши.

Нервничает, должно быть, решил Берзалов, страшно. Ему самому было не по себе от мысли о том, что Гаврилов, быть может, уже столкнулся с лоферами или, чего хуже — с Комолодуном, а они здесь прохлаждаются и треплются на всякие умные темы. Быстрее, быстрее, торопил он сам себя. Однако те, за которыми они следили, вели себя более чем медлительно: воровато оглядывались то и дело по сторонам, как будто совершали преступление, и выбирали явно не самые прямые и не самые короткие дорожки, а конкретно те, которые вели в обход перрона и асфальта, мимо пакгаузов и станционных домиков, мимо железнодорожных путей и заброшенной лесопилки. В лес, что ли? Гоняйся здесь за ними. Вашу — у-у Машу — у-у!..

— Да потому что, если с двух сторон по тепловозу, то бронепоезд всегда можно утянуть без пары вагонов, — пояснил Архипов.

— А — а-а… — сообразил Сундуков. — А я думал…

— Тихо!.. — скомандовал Берзалов.

Те, за которыми они бежали, завернули за низкий забор и, уже не таясь, дунули к одиноко стоящему домику путевого обходчика. Последним в чёрном комбинезоне трусил здоровый, плечистый бугай с толстыми, как у штангиста, ногами. Берзалов стал догадываться о причине их странного бегства. Трубы у них горят, вот что, понял он. А прячутся, потому что боятся начальства.

Теперь и им самим пришлось красться чуть ли не на цыпочках: медленно, осторожно, боясь наступить на сухую ветку и вспугнуть дичь. К домику путевого обходчика они подобрались вовремя: сквозь мутные стёкла доносились гортанные голоса, и Берзалов ни бельмеса не разобрал, зато понял, что не ошибся: звенели стаканы и булькала водка.

— Бухают! — сообразил Архипов, доставая нож.

Они заранее договорились, что оставляют только одного. Главное, понять, кого именно. Берзалов жестом показал, что Сундуков страхует его с Архиповым, и потянул на себя дверь. В образовавшуюся щелочку он увидел коридор и полоску света, падающую из другой комнаты. Голоса стали громче, звякнула посуда. Потом с возмущением заговорил один:

— Я воевать не хочу! Надоело мне воевать! К тому же у меня эта… как её… щитовидка…

Берзалов шагнул в коридорчик и ему показалось, что он его сразу весь заполнил. Позади налегал Архипов, который вмиг сделался бесшумней тени. Справа была дежурка с таблицей сигналов на стене и рабочим столом у окна. Возлияние происходило в следующей комнате, дверь в которую была приоткрыта.

— Правильно, Ваня, — произнёс кто‑то с таким акцентом, что стало ясно, так разговаривать мог только манкурт.

— А ты пиндос, вообще молчи, потому что ты в нашей русской, загубленной жизни ни черта не смыслишь, — зло сказал третий, должно быть, тот здоровяк, который всем и верховодил. Сейчас зарядимся и дёрнем в степь! Стилем брасс я плыву быстрее вас!

— А чего?.. — подумав, согласился первый голос. — Я за…

— Поймают, хуже будет, — бесстрастно произнёс манкурт.

— Я же говорю, заткнись! — посоветовал третий. — Стилем брасс я плыву быстрее вас! Не люблю пиндосов! Чего ты с нами побежал?!

— Все побежали, и я побежал…

— Чего — о-о?.. — удивился здоровяк. — Смотри, Гнилой тебя сделает. Ему уже всё рано. Правильно, Гнилой?

— Правильно, — ответил Гнилой сиплым голосом. — Мне уже всё равно. Полгода жизни осталось.

— Не бзди! — сказал здоровяк. — Прорвёмся. Пей йод, и всё пройдёт.

— Может, вы и прорветесь, — сипло согласился Гнилой, — а я нет, врач сказал…

— Я говорю, не бзди… в степи тебе станет легче…

— Вот то ж… — согласился Гнилой, и то бишь Ваня.

Снова звякнула посуда. И Берзалов, решил, что оставит в живых только манкурта, но не успел сообщить об этом Архипову. Манкуртов они так толком и не допросили, и ничего конкретного не узнали ни о Комолодуне, ни о «умной пыли», значит, нужен новый манкурт. А ещё надо было узнать о бронепоезде: численность экипажа, вооружение, ну и по мелочам.

— А почему в степь? — спросил Гнилой.

— В степь?.. — переспросил здоровяк. — Потому что…

Но Берзалов не стал слушать, а ударом ноги распахнул дверь и шагнул в комнату. Тот, кого он больше всего опасался — высокий и плечистый, сидел на самом удобном месте — в глубоком кресле у окна. И это его сгубило, потому что человек, у которого центр тяжести находится ниже уровня таза, на пару мгновений лишен маневра, он не может ни закрыться, ни увернуться, ни оказать сопротивление — вначале надо вскочить, но как это сделать, если руки заняты. Естественно, вскочить здоровяку Берзалов не дал, а закрыться, уйти в глухую, как боксёр, оборону, здоровяк не умел, да и вряд ли это ему помогло бы. В общем, Берзалов одним ударом сверху вниз отправил его в глубокий нокаут. И ничего, что удар пришёлся в висок. Стакан, который здоровяк держал в руках, ещё не коснулся пола, а Берзалов уже с разворота вложился всей своей массой в солнечное плетение манкурту, который оказался слева от него. Дело было сделано: Архипов расправился с тем, который не хотел воевать и у которого была больная щитовидка, кровь фонтаном била из его горла, и уже взмахнул, чтобы следующим ударом доконать манкурта, но Берзалов крикнул: