Читаем без скачивания Единственно верный - Лариса Петровичева

— Ваша бдительность… — произнес Коваш, едва не плача. — Пойдемте домой.

— Какая я тебе «ваша бдительность», — проворчал Шани, лениво перебирая струны драбжи и подкручивая колки. — Твоя бдительность теперь Крунч Вальчик. Маньяк. Извращенец. Люди! — внезапно воскликнул он на всю таверну. — Вы знаете, что эта сволочь творит?

Народ в таверне сочувственно и понимающе покачал головами. Садистские наклонности нового шеф-инквизитора не составляли для столицы тайну, и из каналов пару раз вылавливали изуродованных жертв его развлечений — это были совсем молодые девушки, даже не вошедшие в брачный возраст. Спьяну Шани уже не раз и не два на людях громогласно выдавал подробности личной жизни и приватных пристрастий нового шеф-инквизитора, за что однажды был крепко побит неизвестными — как раз после этого случая, обнаружив бывшего патрона лежащим в кровавой луже, Коваш и стал его добровольным телохранителем и чуть ли не нянькой.

— Ваша бдительность! — взмолился Коваш. — Ну не надо! Пойдемте домой, пожалуйста…

— Саш, может быть, хватит? — по-русски сказал Андрей. Шани хрипло рассмеялся и, обхватив голову руками, опустился на залитый брагой стол — Андрей понял, что он плачет.

— Me odio a mí mismo, — услышал Андрей. Коваш в жесте отчаяния прижал ладони к щекам и качал головой: Андрею мельком подумалось, что наверно никто в Аальхарне еще не видел заплечных дел мастера, страх и ужас ведьм и еретиков, в таком сокрушенном состоянии.

— Саш, — позвал Андрей. — Ну будет, будет… Успокойся. Хватит, это чересчур уже.

Шани всхлипнул, провел по щеке, стирая слезу, и щелкнул пальцами. Пышногрудая разнаряженная по поводу праздника служанка тотчас же поднесла ему очередную кружку, к которой Шани немедленно шумно присосался.

— Гремучая Бездна вас побери! — рявкнул на него Коваш. — Что творите-то!

Шани осторожно поставил кружку на стол и жестом велел Ковашу садиться. Тот подчинился, послушно опустившись на лавку рядом с Андреем; Шани посмотрел сперва на одного, потом на другого и совершенно трезвым голосом произнес:

— Господа, я ненавижу себя и хочу умереть. Самоубийство — грех, на суде Заступник не простит мне этого, поэтому я избираю самоубийство в рассрочку. Прошу вас не беспокоиться и не принимать более участия в моей судьбе. По законам Аальхарна я являюсь дееспособным гражданином, осознаю все, что делаю и не собираюсь останавливаться.

Произнеся эту торжественно-напыщенную речь, Шани уронил голову на стол и захрапел. Коваш смотрел на него с тоской и жалостью.

— Загубили человека, мой господин, — сказал он Андрею. — Не был он таким. Никогда. Чтоб его бдительность, как пьянь какая-нибудь подзаборная, в святой праздник упивался… Загубили. Кончился он.

Коваш утер кулаком нос и продолжал:

— Знаете, господин мой, его бдительность хотел в монастырь уйти. В Шаавхази, где воспитывался. Это на северах, глушь глухая.

Андрей вынул из кармана пистолет для инъекций и зарядил в него одну из предусмотрительно захваченных с собой капсул. Вывести алкоголь из организма, потом на всякий случай прокапать одним из неплохих местных медикаментов, и через неделю все будет в порядке.

— Наверно, так было бы лучше, — сказал он. — В монастыре жизнь другая, успокоился бы…

— В том и дело, — вздохнул Коваш. — Запретили ему в монастырь. Ибо состоял под судом инквизиции как еретик и пособник ведьмы, и спасибо еще, что не сожгли. Только то его от костра и спасло, что вас привел… И беглец он, и колдун, и все, что ни пожелаете… А в монастырь ведь всем можно. Разбойникам можно, бандитам можно, извергам навроде нового моего начальника можно. А ему нельзя. Потому и пьет.

Андрей сокрушенно покачал головой и нажал на кнопку шприца. Раздалось тихое жужжание; Шани встряхнулся и посмотрел по сторонам уже осмысленным взглядом.

— Ну вот, — сказал он печально. — Трезвый, черт побери, как стекло. Надо все начинать сначала.

— Ваша бдительность! — взмолился Коваш. — Ну не надо!

— Он прав, Саша, — сказал Андрей по-русски. — Так ты ничего не добьешься и ничего не изменишь.

Шани пододвинул к себе блюдо с давно остывшим мясом и принялся есть. Завсегдатаи таверны хором распевали рождественские гимны. Служанка сунулась было с кружкой пива, но Коваш посмотрел на нее так, что она мигом унеслась за стойку, пыля разноцветными юбками и испуганно оглядываясь.

— Ты думаешь, я не знаю? — устало спросил Шани. — Не вижу, куда иду? Прекрасно вижу, прекрасно понимаю. Но и ты пойми: вот был свет, и погас. На моих глазах, между прочим, погас… И я сейчас нахожусь в полной темноте, и так теперь будет всегда.

Пронзительная жалость стиснула сердце Андрея. Он вспомнил, каким был Шани совсем недавно — когда они приехали в столицу, и он, тотчас же схваченный на кордоне, с заломленными руками и пистолью охранца у головы, воскликнул: «Сперва лекарство примите! Я привез лекарство!» — а потом, когда Андрей сделал уколы всем людям на заградительном посту, бывший шеф-инквизитор спокойно добавил: «Ну что ж, теперь можете меня расстрелять, если хотите». И нарочито небрежным жестом сбросил камзол в снег, оставшись в одной рубашке — нате, мол, стреляйте.

Разумеется, никто стрелять не стал…

— Я понимаю твое горе, — произнес Андрей. — И вижу, насколько тебе больно. Но пойми, что так ты ее не вернешь. И ничего не исправишь, напиваясь и перебирая шлюх.

Шани очень неприятно ухмыльнулся.

— Как будто я что-то исправлю, если буду вести праведную жизнь, — проронил он. — Мне ее и запретили, кстати, личным указом государя и Аальхарнским уголовным законодательством. Поэтому будет так, как есть. В конце концов, сегодня праздник, и в столице все напиваются и перебирают шлюх.

Словно в подтверждение его последней фразы рождественские гимны сменились разухабистыми куплетами с нецензурщиной. Некоторые гости радостно пустились в пляс.

— И что ты предлагаешь мне делать? — горько произнес Шани уже на аальхарнском. Видимо, ему надоело, что Коваш сидит и таращит на них глаза, не понимая ни слова из сказанного и тревожась из-за этого еще больше. — Работы у меня нет. Даже от преподавания отстранили. В монастырь уйти не могу. Разбойным промыслом брезгую, да и не вижу в нем смысла, при моем-то состоянии. К наукам и искусствам не имею склонности. Все.

— Может быть, пора отправляться домой? — предположил Андрей и протянул Шани пластинку передатчика. Коваш еще сильнее выпучил глаза на диковинный предмет, а Шани нахмурился, но произнес совершенно спокойно:

— Значит, в болоте ты его не утопил…

— Не утопил, — подтвердил Андрей. Шани взял пластинку, повертел в пальцах.