Читаем без скачивания Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

– Хочу познакомить тебя с моим женихом, – произнесла кузина с важностью.

Она была не очень изящно, но эффектно одета: короткое черное платье, черный шарф, серебряные украшения, туфельки на высоких каблуках, – глаза сияли, влажные губы блестели, и я не по-братски залюбовался ею и по-хорошему позавидовал ее счастью и тому человеку, который это счастье с нею разделит.

– Ты не боишься, что я его убью?

Девушка гортанно засмеялась, и, покуда мы дожидались Стасика («Он очень занят, у него столько дел, столько дел!» – говорила она), Рая рассказывала мне про свою жизнь, ничего не спросив про мою. Тогда меня это несколько удивило, но очень скоро я привык к тому, что люди нового времени интересуются лишь собой.

Жених был правда хорош: высок, плечист и очень молод, наверное, моложе меня, а значит, и ее. Но не в этом дело. Я не бог весть какой психолог, однако довольно было услышать, как он разговаривает с официантом, чтобы понять, какую глупость задумала совершить моя кузина. Я не собирался ее ни от чего уберегать, она окончила иняз, была самостоятельная, умная девица и сама решала свою судьбу.

А парень напористо, с непонятными мне словечками стал рассказывать про то, что скоро откроет бизнес, и неважно какой, главное – чтоб приносил деньги. Деньги сейчас делаются легко и быстро, важно не упустить время, а кто этого не понимает и не умеет, тот лох и полное чмо. Раечка смотрела на него нежными, глупыми, влюбленными глазами и оттого сделалась еще прекрасней, а я понимал, что на свете есть кто-то гораздо более никчемный, чем я. Во мне хотя бы срабатывало чувство осторожности, я не лез ни в какие авантюры, не пытался ничего продать и ни у кого занять – в Стасике не было и этого. Но ведь позвали-то они меня и угощали явно не для того, чтобы поразить коммерческими планами.

– Ты чего такой напряженный, братан? Иль ты из этих? – спросил мальчик небрежно.

– Каких?

– Коммуняк недобитых?

– Я нет, а вот твой будущий тесть – да, – сказал я резко.

– Так он же старый. Ему можно. А в тебе-то это откуда, не понимаю?

– Что?

– Совковость.

Я хотел спросить Стасика, где он был в августе девяносто первого, но подумал, что это будет совсем глупо, и поднялся.

– Погоди, вопрос надо обсудить. – Стройный белокурый юноша крутил брелок, похожий на миниатюрный радиотелефон. – Что с дачкой будем делать?

– А разве с нашей дачей надо что-то делать?

– Продавать скорей эту рухлядь. Пока за нее хоть сколько-то дают.

Я почувствовал, как переменилось, вспыхнуло мое лицо, а Стасик стал говорить о том, что купавинская дача – хлам, никакого интереса она не представляет, дом старый, а маленький домик – просто ужасный, сарай какой-то. Деревья, грядки – все это ерунда, ценна только земля, да и то не очень. Далеко от станции, далеко от озера.

– Десять минут на велосипеде.

– В цене только первая линия.

– Бред какой-то. А главное – не понимаю, при чем здесь ты?

Он наклонился ко мне:

– Мы все равно продадим свою половину, понял?

– Четыре сотки? Сколько за них дадут?

– Сколько б ни дали. Но и ты свои потом никому не продашь.

– Рая, это безумие, – я повернулся к кузине. – Ты с отцом говорила?

Она пожала плечами и посмотрела на меня недовольно. Она хотела замуж. Купавна была ее приданым.

– Я против, – повторил я слова, которые уже когда-то слышал, и пожалел, что Кати нет рядом со мной. Ее решительность могла бы мне сейчас помочь.

– Если у тебя есть деньги, можешь выкупить нашу долю, – ответил Стасик и подозвал официанта. – Только поспеши.

Все это было очевидно и убивало своей простотой, но если раньше люди стыдились хотя бы для виду и не обнажали свои действия, то теперь все было выставлено напоказ. Так же, как Рая в невесту, Стасик хотел сыграть в бизнесмена и ради этого готов был выбросить сорок лет труда своего будущего тестя.

Я положил на стол деньги, которых, по моим предположениям, должно было хватить за выпитое и съеденное, и ушел. Они закричали мне вслед, а меня била дрожь. Водка дала в голову, я пошел по бульвару в ту сторону, откуда поднимался дым, и по мере приближения к Белому дому Москва действительно все больше напоминала Сантьяго времен военного переворота. А день был по-прежнему ясный, солнечный, умиротворенный – чудесный осенний день. Я думал о том, как славно сейчас должно быть на Бисеровском озере, можно взять лодку и попытаться поймать зеркального карпа, представлял, как хорошо в саду, где созрели антоновские яблоки и с мягким стуком падают с веток – большие, налитые, с покрасневшими бочками. Как прекрасно в лесу за полигоном, где вылезли последние чернушки и к их маслянистым шляпкам прилипли иголки и осиновые листья. И неужели я потеряю все это из-за того, что какому-то безумцу захотелось достать с неба месяц?

Свернув в переулки, я пересек Арбат и Калининский проспект, потом прошел по улице Писемского мимо дома, где жила Цветаева и куда мы ходили с Катей и целовались на втором этаже, выскочил на Садовое и без четверти три оказался возле здания американского посольства. Там стояло оцепление, и я двинулся в сторону Москвы-реки. Растрепанные, шальные люди бежали мне навстречу, размахивали руками и что-то кричали, но я шагал вперед. Дым над Белым домом становился все сильнее, там спасали прямой наводкой, снайперскими винтовками и милицейскими дубинками русскую демократию, а я хотел спасти Купавну. Мне нужны были деньги, и не вонючие рубли, которые обесценивались на глазах, а доллары, йены, марки, кроны, франки, песо, лиры, рупии, чтобы точно так же положить их перед Стасиком – но где было эти деньги взять?

Я шел и думал, что если Купавну продадут, то по моей земле будут ходить чужаки, они станут делать с ней все что захотят: копать, рыхлить, трогать, мять, бросать свои семена, кто-то из них поднимется по рассохшемуся крылечку на террасу и пройдет в мою комнатку, сдернет старенькие выцветшие шторы и коврик с санями и хрипящими лошадками, убегающими от волков, а может быть, вообще сломает или сожжет наш дом и построит на его месте новый, и это было бы лучшее, что новые хозяева смогли бы сделать. А если нет? А если они просто в нем поселятся и будут равнодушно смотреть на косяк двери, где папа каждый год отмечал, на сколько сантиметров я вырос? Что меньшее из этих