Читаем без скачивания Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Эрмин обошла фортепиано и приблизилась к рампе, украшенной сложными композициями из фруктов и цветов. Естественно, нельзя было ожидать, что собравшаяся в ресторане публика перестанет разговаривать. Не так-то просто было при всеобщем шуме начать свою партию, заставить людей за столиками понизить голос. Оркестр создавал приятный звуковой фон, который гости отеля воспринимали как нечто само собой разумеющееся, и в прошлую субботу никто не обратил внимания на то, что под аккомпанемент оркестра пела юная девушка в белом платье.

— Не бойтесь, — тихо сказал Эрмин Ханс. Его искусные пальцы порхали над клавишами.

Эрмин замкнулась в себе. Люди, сидящие за столиками поближе к эстраде, с любопытством рассматривали ее. Девушка знала, что Жозеф тоже не сводит с нее глаз.

«Я не должна думать о них, — сказала себе Эрмин. — Лучше представлю, что Тошан рядом и что он меня слушает».

Вытянув руки вдоль тела, подняв лицо к потолку, она запела «Странствующий канадец».

Канады бедный сын, отвержен и уныл,В стенаньях и слезах чужбину исходил…

Эрмин вкладывала в песню всю свою душу. Она пела о своем «странствующем канадце» — Тошане, у которого из вещей одна кожаная дорожная сумка, о своем черноглазом красавце-метисе… Голос девушки разливался по залу. Мощный, вибрирующий, исполненный бесконечной нежности. Гул голосов постепенно стих. Когда песня закончилась, публика отблагодарила певицу шквалом аплодисментов. Жозеф, сидя у барной стойки, подумал, что выбор первой песни оказался на редкость удачным. Даже иностранцы, большей частью англичане и американцы, были впечатлены и растроганы. Девушка сделала легкий реверанс, что выглядело очень по-детски, и запела «Золотые хлеба»:

Когда блики взошедшей ЛуныПевучую даль серебрят,И звезды, тайны полны,Влюбленным улыбки дарят —На дальнем холме, меж дерев,Под нежным дыханьем ветров,Слыхала ль ты дивный напевВолнующихся хлебов?

Жозеф ликовал. Публика слушала затаив дыхание. Эрмин поступила правильно, включив в репертуар разноплановые композиции. Он решил даже, что девушка достигнет больших успехов, чем сама Ла Болдюк, поэтому нужно любой ценой держать ее подальше от родной матери, которая, к несчастью, объявилась после стольких лет забвения.

В глубине просторного зала Лора, приподняв черную вуаль, утирала слезы. Консоме из томатов, заказанное ею, стыло в тарелке. Она восхищалась талантом дочери, и ей очень хотелось встать, подойти к эстраде и представиться.

«Она так далеко от меня, я едва вижу ее лицо! Какая она тоненькая и грациозная! И прекрасно сложена. Как она поведет себя, если я подойду и скажу: „Я — твоя мать“? Напрасно я дала столько денег ее опекуну. Он наверняка потребует еще. Мне кажется, это корыстный и бессовестный человек!»

Итак, ей запрещено подходить к собственной дочери! Это оказалось настоящим мучением. И все-таки Лора не хотела конфликтовать с семьей Маруа. Ни секунды она не сомневалась в правдивости слов Жозефа и Элизабет, которые совпадали в одном: Мари-Эрмин презирает своих настоящих родителей. Хуже того — она их ненавидит.

«И ее легко понять. Девочка много страдала оттого, что у нее не было настоящей семьи. Я не знаю ничего о ее детстве, не знаю, какие горести выпали на ее долю. И я так хочу узнать ее лучше!»

Эти горькие размышления приводили Лору в отчаяние. Сама того не замечая, она наделила Эрмин такими чертами, как бескомпромиссность и непримиримость.

«Нечему удивляться, ведь ее воспитывал этот Жозеф Маруа! Мне он показался авторитарным, неискренним, — думала мать Эрмин. — Господи, я вижу свою дочь второй раз и не могу к ней приблизиться!»

Эрмин приободрилась, вид я, что публика встречает ее очень тепло, и запела песню «Палома»[44]. Диск с этой песней Жозеф нашел в магазине в Робервале. Не так-то просто оказалось подобрать репертуар для такой юной девушки, как Эрмин. Ей было всего пятнадцать, и предполагалось, что ее песни должны быть целомудренными. В то же время месье Маруа старался подбирать известные композиции, в тексте которых не было ничего двусмысленного. Это была настоящая головоломка, потому что в большинстве песен говорилось о любви и приносимых ею страданиях и удовольствиях. А когда речь идет о любви, девушке следует оставаться в рамках приличия.

Палома, прощай! Прощай навсегда!Пришла моя смерть — но не больно ничуть…Навек, о любовь, прощай!

Вспоминая поцелуй, подаренный ей Тошаном, девушка полностью отдалась музыке. Она проживала каждое слово песни, и в голосе ее звучали чувства и страдания покинутой женщины. Ее исполнение глубоко взволновало публику, не исключая и Жозефа. Кто-то крикнул «Браво!», и за восклицанием последовал шквал аплодисментов.

Лора плакала, укрывшись за своей вуалью. Она поняла, что так петь может только тот, чья натура чужда холодности и злопамятства.

«У меня впереди целое лето, — сказала себе Лора. — Я найду возможность заговорить с ней. И если я смогу рассказать моей девочке все, она меня простит».

После песни «Палома» Эрмин уступила место на сцене пятидесятилетнему французскому баритону по имени Жиль Франко. Маленького роста и тучный, месье Франко исполнял арии из популярных оперетт. Когда оркестр заиграл венский вальс, несколько пар встали из-за столиков и направились к танцевальной площадке.

Девушка подошла к Жозефу. Бармен поспешно поставил перед ней стакан с холодным лимонадом.

— Спасибо, — тихо сказала девушка.

— Слушать вас — одно удовольствие, мадемуазель, — любезно отозвался сотрудник отеля.

— Сегодня ты была в ударе, Мимин, — сказал девушке опекун заговорщицким тоном. — На деньги, которые мы заработаем за лето, можно будет записать диск!

— А зачем нужен диск? — так же тихо спросила девушка. — Ла Болдюк популярна, потому что поет веселые песни. А те, что пою я, и так широко известны.

— Не вмешивайся в то, чего не понимаешь. Это мое дело! — отрезал Жозеф.

Эрмин отстранилась от него. Присутствие опекуна ее смущало. Она даже стыдилась его, поскольку в роскошных декорациях отеля он смотрелся особенно жалко в своем поношенном воскресном костюме и потертой фетровой шляпе. К тому же этим вечером он явно был чем-то взволнован и смотрел на нее не так, как обычно. Укрывшись за раскидистым декоративным растением, девушка мелкими глотками пила лимонад.

Из своего укрытия она тайком рассматривала сидящих за столиками гостей. Женщины были в шикарных туалетах пастельных тонов, на шеях и в ушах сияли дорогие украшения. В то время были в моде коротко стриженные волосы, длинные жемчужные ожерелья в несколько нитей и прямого кроя платья длиной до середины икры. Некоторые кокетки прикрывали свои дерзкие декольте меховыми горжетками.

«И все-таки даже здесь некоторые дамы одеты прилично», — заметила про себя девушка.

Эрмин посмотрела вглубь зала. Вдоль стены, прямо напротив сцены, стояли столики поменьше. У окна сидела женщина в траурных одеждах и маленькой черной шляпке с вуалью.

«Это вдова, — решила девушка. — Наверное, не очень приятно жить в отеле совсем одной. Бедняжка, какое с ней приключилось несчастье? Кого она потеряла? Мужа, ребенка или родителей?»

Наделенная живым воображением, девушка в несколько мгновений сочинила целую историю с участием этой дамы в черном. Жозеф отвлек Эрмин, сжав ее плечо.

— Не время мечтать, Мимин! Скоро твоя очередь петь. Директор слушал твое выступление. Он сократил представление Франко и хочет, чтобы ты спела «О, Канада!» и «У чистого ручья».

— Уже пора? — удивленно воскликнула девушка. — Иду!

Выступление Эрмин закончилось только через час. Девушка была измотана до предела. Ей доставляло удовольствие петь по воскресеньям для семьи Маруа или перед прихожанами Валь-Жальбера, но нагрузка, которую она испытывала во время выступления перед публикой отеля, была ей не по силам. Она ощутила огромное облегчение, переодевшись в привычную одежду. Переодеваться пришлось в конюшне отеля, которой пользовались все реже и реже, поскольку автомобили стремительно вытесняли конные упряжки.

— В путь, в путь! — объявил Жозеф. Он был в легком подпитии. — Вези нас домой, Шинук!

Эрмин правила коляской. Была теплая июльская ночь. Луна и миллионы звезд отражались в озере Сен-Жан. Из портового города они выехали по песчаной дороге, которая скоро привела их к пути в Шамбор.

— Твой голос — настоящее золото! — разглагольствовал Жозеф. — В будущую субботу споешь что-нибудь из репертуара Ла Болдюк. Публику нужно развлекать!

— Это не самая удачная мысль, — возразила девушка. — Я буду выглядеть смешно.

— Не спорь со мной! Ла Болдюк продала двенадцать тысяч дисков! Это значит, что ее песни нравятся людям, — отрезал Жозеф.