Читаем без скачивания Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И так весь день...
Но иной раз скотина терялась — угонял ее одноногий бесенок Саси. Сколько ни искал Зе — не находил. «Ох, Саси, ни дна тебе ни покрышки», — беззлобно бранился вакейро, но в конце концов нападал на след и крест-накрест складывал две палочки в неглубокой ямке — Саси жуть как боялся креста. След приводил к соседнему пастбищу, и Зе шел назад — не оскорблял недоверием другого вакейро: тот сам возвращал приблудную скотину хозяину, по клейму узнав чья, — в честности вакейро даже каморцы не сомневались.
В полуденную жару Зе усаживался под дерево и вольно вытягивал свои длинные ноги, скинув широкополую кожаную двууголку; он принимался за овощи с огорода Мариам, орудуя кривым ножом-, с которым ходят на леопарда, — точно заяц похрустывал морковкой безвестный всесертанский герой Зе.
В сумерках Зе возвращался домой, и исходившая радостью Мариам украдкой следила за ним через щель, а потом, когда, повернувшись к очагу, плечом ощущала нежность заскорузлой ладони, притворно равнодушно оброняла: «А-а, пришел...» Скрытной любовью любила она мужа. Беднее бедного был Зе, хоть и носила жена его леопардовую шкуру, гроши платили ему каморцы, и, ужиная, не прикасался он к козлятине, оставлял малышам.
А ночью Зе безгласно тонул в щедрой Мариам — не умели сходить с его языка ласковые слова, и только про себя повторял и повторял он: «Мариам, ромашка моя...»
Раз в году Зе отправлялся в город на ярмарку. Понравились ему украшенные гвоздиками и розами женщины, когда увидел их впервые, но от них веяло холодом, и, вспомнив свою Мариам, он мысленно назвал, ее ромашкой — самым простеньким на взгляд цветком — и с той поры, погрузив лицо в ее волосы, тихо-тихо, едва слышно повторял: «Мариам, ромашка моя...».
Зе был одним из пяти избранных, ставший впоследствии великим канудосцем.
* * *— Куда вам на улицу в таком виде, мирные сейчас часы, и если бренчат у вас в кармане монетки — извольте, приобрету вам отличную одежду.
— Сколько понадобится?
— От двадцати грошей до шестидесяти драхм, хале...
— Многовато...
— Что — двадцать грошей?
— Нет — шестьдесят драхм.
Скарпиозо исподтишка скользнул взглядом по его лицу и потупился, вроде бы смущенный.
— Не все шестьдесят потребуются, конечно...
— Сколько же?
— Пятьдесят.
— Почему же шестьдесят?
— Ножные не считаете?
— Ножные?..
— Да, донести до портного столько денег!
— Что — тяжело?
— Издеваетесь? Не понимаете будто? Пока дойдешь, запросто горло перережут, и как, по-вашему, за храбрый риск платить не надо?
— Сам же сказал — сейчас мирные часы...
— Какие мирные часы не стоят шестидесяти драхм, что вы как дитя малое рассуждаете...
Доменико опустился на стул. Вот так мирные часы...
— За сколько посоветуете?
— Все насмехаетесь, дурачком считаете? Ясно, за шестьдесят. — И пояснил: — Слыхали, верно, зверь ценится по шкуре, человек — по одежде, хале!
— Хорошо, подождите внизу, я сейчас...
Заложил дверь на щеколду. Развязал мешочек и горстями насыпал драхмы на постель, отсчитал шестьдесят, еще четырнадцать сунул под подушку. Закинул мешок обратно под постель и позвал Скарпиозо:
— Прошу, хале.
И смутился — как сорвалось с языка это неведомое слово «хале»!
— Здесь я, хале! — откликнулся Скарпиозо.
— На, ровно шестьдесят.
Хозяин дома отпрянул, испуганно съежился и, ударив себя в грудь, пал на колени.
— Ты что, вправду даешь мне столько драхм на улицу, хале? Почему не поторговался — что я тебе сделал? Забыл — просят одно, а дают треть того, что просят... Знаешь ведь, мне всего четыре остается!
— Сколько же дать?
— Простачком прикидываешься! Меня не проведешь, вижу, что ты за птица... Ночью по городу ходил, да еще с человеком самого Наволе заявился сюда, а когда тебя ножом пырнуть хотели, кто-то из твоих людей ножом хватил Чичио по руке! А потом исхитрился — а как, и сам полковник Сезар не угадает, — открыл ворота с секретным запором, выбрался на улицу, прирезал кого-то и преспокойно вернулся спать! Я разыграл перед тобой наивняка, а ты и тут обставил меня. Убей, убей, только не пристало вам, при ваших-то возможностях, убивать меня, хале!
Куда он попал, среди кого очутился!.. Ничего не понимал Доменико, но смущение и волнение хозяина дома приободрили его, и он высокомерно отсчитал ему двадцать драхм.
— На, купи. Тебе четыре останется, значит!
— Нет, хале. — Скарпиозо поднялся с колен, обмахиваясь ладонью. — Две из четырех — маршала Бетанкура, одна — полковника Сезара и одна Чичио...
— Что, и он важная персона?
— Нет... Проводил тебя сюда.
— Выходит, тебе ничего?
— Что я, спятил — платить ему шестнадцать.
— Кому — ему?
— Портному, кому еще...
Помолчали, недоуменно разглядывая друг друга.
— А этот маршал какой-то при чем?
— Тсс, — Скарпиозо вздрогнул, прикрыл рот рукой. — Не услыхал бы кто, крышка нам тогда, хале.
— Что я сказал особенного...
— Опять притворяетесь? Не знаете, что у маршала ото всего доля... Надо много денег иметь, чтобы хорошо править городом да быть справедливым. Это правильно, хале, мудро. Сумеешь быть справедливым, если у тебя много денег, куда денешься, хале...
Ничего не понял Доменико; растерянный, привычно потянулся к кувшину и, поднося ко рту, вскинул голову — знакомое пятно смотрело хмуро, но все же ободрило.
— Иди, чего ждешь...
— Иду, хале.
— Постой, мерку почему не снял?
— Как не снял, — обиделся Скарпиозо, — столько времени мерил тебя глазами.
— Ступай тогда.
Когда Скарпиозо вышел, Доменико бессильно опустился на стул. Мысли в голове мешались, страшные предположения беспощадным ударом взбивали и трепали их, словно клочья шерсти. Убьют его? Нет, нет, уцелел же ночью, избежал смерти... А вдруг у Скарпиозо есть второй ключ? Нет, не посмеет — меня убийцей считает... Мало ли кто еще может прирезать... Нет, сказал же — мирные часы сейчас... Утешай себя, утешай — плевать им, мирные или немирные!.. У них тут всё деньги решают, а денег у меня навалом! Не тронут?..
Бросил сбереженные сорок драхм на постель и опустился на колено достать из-под кровати мешочек, зашарил там рукой, а кто-то цепко, как клешнями, ухватил его за запястье. Хотел вырваться, но сковало всего; обмякший, отяжелевший, безвольно перевалился на бок, покорно, блаженно потонул в пышной рыхлости лиловых облаков, но грубые пальцы терли ему виски, кто-то ударил по щеке, не хромой ли работник? Нет, нет, вяло подумалось Доменико, отстали б лучше, ему хорошо, хорошо — ни забот, ни печалей, оставьте... но его не оставляли, кто-то настырный даже водой побрызгал в лицо. Доменико недовольно приоткрыл глаза и тут же погрузился в облачную пушистость — страшная, жуткая была личина! — а неизвестный сказал:
— Я старший брат Александро.
Он лежал на постели... Как оказался на ней?.. Успокоенный, снизу смотрел он на ночного спасителя, а узкая косая щель в маске шипела:
— Слушай хорошенько, времени мало. Зря думаешь, что Скарпиозо принимает тебя за бандита. Он отлично знает — ворота его дома ночью не открывались и ты не выходил на улицу, а кровь у тебя — на верхней губе. Обождет немного — проверит, вправду ли ты родственник маршала Бетанкура или полковника, а потом уж сходит к портному. Учти, если одежда будет тебе великовата, значит, решил прикончить тебя, заведет в безлюдное место, убьет и наденет твои вещи — он чуть полней. Слушай внимательно, времени мало. — Человек в маске подошел к двери, выудил из-под деревянной накидки-щита тесак, какие-то инструменты и вытащил из гнезда замок. — Наверняка в лес пойдет с тобой, заморочит голову, уговорит помочь вырыть яму — могилу тебе, но ты рой, рой, пока не запоет дрозд, тогда замахнись, будто кидаешь нож в дерево, не бойся, я буду за твоей спиной, но не вздумай оглянуться, не то в тебя угодит мой нож — проткнет горло. — Человек что-то вставил в дверь. — Метко бросаю, нет мне в этом равного.
Угрожающе шипел голос под маской.
— Я под твоей кроватью провел ночь — Скарпиозо запросто мог пробраться сюда, прикончить тебя и сбежать с твоими драхмами, хотя и знает — далеко убежать не дадут, схватят люди надзирателя Наволе, но такая уйма денег все равно помутила бы ему разум. Потому и остался я тут. — Человек запер дверь и подошел к Доменико. — Я сменил замок, держи ключ, сам запрешь, уходя. Скарпиозо ничего не узнает, с виду ключи похожи, а когда вернетесь, ему не удастся отпереть своим ключом, откроешь ты, и он окончательно убедится, что с тобой не справится, не по зубам ты ему, и сам начнет трястись за свою шкуру. Понял меня?..
— Понял, хале, — ответил благодарный Доменико.
— Покажу тебе «хале», — зло прошипел человек. — Начнешь с «хале», и втянешься, во всем уподобишься и-им... — протянул он совсем как Александро.
