Читаем без скачивания Эффект искажения - Диана Удовиченко

Церемонию венчания проводил священник-стрикс, обращенный Паоло во время Четвертого крестового похода. Слова молитвы в его устах оставались лишь словами, не причиняя никакого вреда. Граф почтительно внимал священнику. Когда церемония закончилась, откинул с лица невесты фату и взглянул в прелестное лицо, на котором не отразилось ни малейшего волнения, ни оттенка чувств… Лукреция холодно улыбнулась, подставила тонкие губы.

– Надеюсь, мы будем жить долго и счастливо, дорогая, – едва слышно шепнул Паоло, прикасаясь к ее губам поцелуем, в котором страсти было не больше, чем во взгляде невесты.

– Я сделаю для этого все возможное, – так же тихо ответила Лукреция.

Потом был праздничный ужин в большом зале виллы. Длинный стол, накрытый на триста персон, ломился от яств. Вся посуда была золотою – по известным причинам Паоло не жаловал серебро. Но ни запеченные фазаны, ни заливное из карпа, ни огромный кабан, зажаренный целиком и нафаршированный артишоками, не произвели на гостей такого впечатления, как поданный каждому невиданный столовый прибор – золотые двузубые вилки с черенками из агата. Такой роскоши не видали даже при дворе самого Лодовико Моро – флорентийские и миланские аристократы, привыкшие есть руками, долго крутили вилки и сочли их неудобными, хоть и изящными безделицами. То один, то другой потихоньку откладывал прибор, чтобы не остаться голодным.

На хорах играли музыканты, вокруг стола носились карлики и дурачки. Любимец графа, шут по прозвищу Наглец, с шутихою Розой разыграли целый спектакль, изображая свадьбу Паоло и Лукреции. Осоловевшие от еды и возлияний, гости встречали каждую шутку громким хохотом. В промежутках между представлениями придворные поэты прославляли красоту невесты и мужественность жениха. Мужчины перемигивались с дамами, те отвечали игривыми взглядами.

Лишь одного человека, сидевшего у дальнего края стола, ничуть не смешили выходки шутов, не трогали стихи и музыка. Прелести юных красавиц оставляли его равнодушным. Леонардо да Винчи, придворный инженер и живописец герцога Моро, откровенно скучал на этом празднике. Между тем именно на нем то и дело останавливался изучающий взгляд Паоло.

Ужин подходил к концу. Хозяин пригласил опьяневших, разморенных духотою гостей в сад. Там, прямо на траве, были расстелены ковры, набросаны мягкие подушки, а между розовыми кустами прятались пестрые шелковые шатры для тех, кто желал уединения.

Настало время отдыха. Молодежь играла в прятки и в мяч – юные парочки то и дело исчезали в хитросплетениях зеленого лабиринта. Старшие взялись за шахматы и кости. Тут и там дамы с кавалерами, собравшись в небольшие группки, пересмеивались, рассказывая друг другу куртуазные истории.

На землю опускались мягкие теплые сумерки. Паоло уже сказал себе, что вечер удался, как вдруг откуда-то донесся звук, похожий на далекий гром. Вслед за ним в полумраке занялась рыжая зарница.

– Какая странная гроза, – произнесла Беатриче Сфорца, пытаясь рассмотреть в звездном небе признаки надвигающейся непогоды.

– Это не гроза, – мрачно ответил Медичи, обменявшись с Паоло понимающим взглядом. – Это на площади Синьории Джироламо Савонарола опять устраивает костер тщеславия[13].

– Опять этот монашек? – рассмеялась Беатриче. – У нас в Милане только о нем и говорят. Рассказывают, его проповеди весьма убедительны.

– Быть может, пора уже взяться за безумца, милый брат мой? – спросил Моро. – Твердой рукой навести порядок и показать, кто настоящий хозяин славной Флоренции?

– Граждане Флоренции любят его и считают пророком, – грустно вздохнул Медичи.

«Слаб духом и неумен, – с презрением подумал Паоло. – Недаром получил прозвище Пьеро Глупый».

– Ах, пойдемте же скорее на площадь Синьории! – воскликнула Беатриче. – Мне хочется послушать знаменитую проповедь Пламенного Джироламо!

– Это неразумно, душа моя, – ответил герцог Моро. – Не нужно дразнить своим присутствием разгоряченную чернь.

– Нет-нет, – прощебетала белокурая мадонна Изабелла. – На проповеди Савонаролы ходят и аристократы.

– Там так… чудесно! – подхватила донзелла Джемма, томно закатывая глаза. – Его слова – как очистительное пламя! После них душа становится светла и легка. Словно бы рождаешься заново, сбрасывая бремя грехов и суеты…

– Я хочу услышать проповедь! – Мадонна Беатриче решительно поднялась с ковра.

Единственным человеком, перед которым трепетал грозный герцог Моро, была его хрупкая, некрасивая жена. Лодовико испытывал к ней какое-то болезненное обожание и ни в чем не мог отказать. Тем более что к голосу мадонны Беатриче присоединился хор первых красавиц флорентийского двора, умолявших Сфорца:

– Ваша светлость, просим, просим, ваша светлость!..

Паоло бросил мимолетный взгляд на свою новоиспеченную супругу. Мадонна Лукреция не выказывала горячего желания слушать проповедь.

Сдавшись на милость прелестниц, правители вынуждены были согласиться.

– В конце концов, это может быть забавно, – пробормотал Моро.

– Прикажи охране следовать за нами, – вполголоса приказал Руджеро граф.

– Мой господин, но это очень опасно, – прошептал чернокнижник. – Иезуит в сопровождении монахов, в окружении толпы фанатиков… Им даже не нужно будет нападать. Они уничтожат нас одними только молитвами!

– Оставить таких высокопоставленных гостей не менее опасно, чем оказаться среди молящихся, – ответил Паоло. – Мы постараемся держаться в стороне. Ступай, Руджеро.

Вскоре от виллы делла Торре отъехала вереница карет, окруженных верховыми во главе с Луиджи. Главный охранник графа выглядел сердитым и озабоченным: поездка не предвещала для стриксов ничего хорошего.

Кареты остановились неподалеку от площади Синьории. Нарядные гости, предвкушая интересное зрелище, двинулись туда, где шумела толпа. Охрана, окружив аристократов, бдительно следила, чтобы к ним не подошел ни один горожанин.

Перед башней Палаццо Веккио возвышался помост, на котором торчало огромное уродливое чучело, изображающее дьявола. У ног его громоздились «анафемы» – парики и флаконы духов, книги, чертежи и портреты прекрасных женщин, шелковые и бархатные платья, дорогие кафтаны, меха, подзорные трубы и инструменты ученых, мячи, шахматы, маски… Горы предметов, коими, по мнению Савонаролы, безнравственные флорентийцы радовали беса. Помост окружали монахи, за ними – трубачи, дальше стояли горожане. У каждого в руках пылал факел – именно их огонь Лукреция приняла за далекую зарницу.

Люди смеялись, обменивались шутками, как будто собрались на самый радостный праздник. Но граф чувствовал витающий над площадью дух ярости и злобы.

– Идут! – истерично выкрикнул кто-то, и толпа замолкла, благоговейно взирая на длинную процессию.

Джироламо, в убогом рубище, шел медленно, молитвенно сложив руки перед грудью. Лицо его было скрыто капюшоном рясы. Его сопровождали дети-инквизиторы – самое истовое, самое преданное и страшное воинство проповедника. Двигались молча, опустив глаза.

Савонарола взошел на каменный помост перед башней, замер неподвижно, ожидая, когда воцарится полная тишина. В ожидании его проповеди люди затаивали дыхание, боясь нарушить священное молчание.

– И видел я во сне два креста, – вдруг произнес Савонарола шепотом, но его тихий голос волшебным образом разнесся над площадью. – И один из них стоял над Римом в черном вихре смертоносном, и звался он – крест Гнева Господня…

В толпе раздались испуганные вздохи. Женщины прижимали ладони к губам, подавляя рыдания, мужчины смотрели на проповедника во все глаза, боясь пропустить даже слово, даже жест… А голос Джироламо становился громче, увереннее:

– И второй крест восстал над прекрасной Флоренцией в сиянии ангельском, в божественной лазури. И звался он – крест Милосердия Господня…

На лицах людей расцветали облегченные улыбки, в глазах сияла радость. Савонарола продолжал:

– Се, время настало! Время настало выйти из-под власти церкви, где поселился Сатана! Слушайте меня! Слушайте меня, люди Флоренции, слушайте, братья и сестры! Ибо, подобно ветхозаветному пророку, передаю вам лишь веления Божии! А кто усомнится в этом, тот пусть будет проклят во веки веков!

– Аминь… – простонала толпа.

Капюшон рясы упал на плечи, открывая лицо Джироламо – худое, изможденное постами и ночными бдениями. Ноздри огромного вислого носа яростно раздувались, уродливо выпяченная нижняя челюсть придавала ему выражение невероятного упрямства.

– Грехи Рима силою делают меня пророком! – гремел Савонарола. – Грехи, кои я призван обличать! Суеты, отвращающие вас от Бога, братья и сестры, – они везде! Стыдитесь, ибо погрязли вы во грехе! Ваши женщины тщеславны и алчут лишь красоты телесной. Умащают себя мазями и духами, красят лица и золотят волосы, пряча обличье, данное им Господом. И некогда им уж молиться, нет времени на благочестивые помыслы. Гляди! – бешено выкрикнул Джироламо, выбрасывая вперед руку. – Гляди, человек, вон скачет на звере багряном вавилонская шлюха! В руках ее чаша, наполненная грехом, блудодейством! Такую жену хочешь ты, человек? Будь она проклята!