Читаем без скачивания Только одна пуля - Анатолий Злобин

Волна нежности — уже вторая (я повторяюсь чувством и словом) — подхватывает меня, едва не швырнув через стол, я с трудом удержался на стуле. Преждевременный шторм не входил в мои планы. Она так нежна, что ничего не стоит погубить ее назойливым прикосновением поспешного слова, тем более жеста.

Я стану служить ей. Где же она? Ускользнула от взгляда, шарит на кухонных полках — разве там прячем мы наше прошлое?

В нише мебельного агрегата затаился телефонный аппарат, салатно-перламутровый — и безгласный. Ага, сейчас я решу проблему номер один…

Алло, прошу к телефону Аркадия Львовича. Кто говорит? Профессор Сухарев говорит… Где же он? Ах, на вернисаже, я и забыл… Алло, дайте вернисаж. Какой вернисаж? Самый наипоследнейший. Вернисаж? Как у вас? Надеюсь, все идет по графику: публика шушукается и делает вид, что все понимает. Совершенно верно, мне нужен профессор Харитонов Аркадий Львович. Маленький такой, лысоватый, непременно найдете его у самой большой картины, где кипят споры. Разумеется, это он. Будьте добры, дайте ему трубочку. Аркадий Львович? Извините, дорогой Аркадий Львович, прибыть лично не сумел. Не мы располагаем своей судьбой — она нами. Именно по этому вопросу и звоню, Аркадий Львович. Ах, вы уж подобрали для меня художественное полотно? Кто же автор? Не Сергей ли Сергеевич, ваш СС? Признайтесь честно, Аркадий Львович, вы не боитесь вручать его мне? Я ведь человек неожиданный, сам не знаю, что сделаю, могу и во вред себе, это уж точно. А вдруг напишу отрицательное заключение — что тогда? Аркадий Львович, отчего вы так не верите в человека? Я честно предупредил вас, а далее вы вправе действовать по своему усмотрению: бросить мою статью в мусорную корзину, забаллотировать меня на очередных выборах и так далее. Вот видите, как мы прекрасно понимаем друг друга. Постарайтесь подобрать другого оппонента, более устойчивого, эти вернисажи способствуют развитию контактов, тут вы совершенно…

— Зачем вы крутите телефон? Он же не работает.

— Дорогая Маргарита Александровна, простите. Мне показалось: при известной настойчивости… А вдруг он заговорит?

— Мне подарили на новоселье в расчете на светлое будущее. До сих пор не включен, обещают в этой пятилетке.

— Тогда я специально приду к вам, чтобы позвонить.

— Я нашла, Иван Данилович.

— Что?

— То, что искала. Я все растеряла, я все забыла, это становится невыносимо.

— Вы и меня забудете, едва я уйду из вашего дома, — с надеждой на опровержение отозвался я.

— Не рассчитывайте, дружок. Я вступила в такой возраст, когда начинаешь цепляться за свои воспоминания.

— Спасибо. Я всегда предчувствовал, что не опоздаю к вам. Подоспел в срок. Однако что вы там нашли? Выкладывайте на закуску!

51

1944 — Конец войны. Два раза ранен, в ногу и шею. Наша свадьба.

45—47 — Изучение предшественников.

47—49 — Накопление. Первые прикидки.

49 — Диплом. Принят в аспирантуру.

50 — Сын — Олег.

50—54 — Поиск (не заработка!).

54 — Дочь — Софья. Завершение аспирантуры. 30 лет, а сделано так мало.

55—64 — Физическая картина мира. На лезвии открытия.

65—69 — Систематизация. Лучи. Серебряная свадьба. Рита в серебряном.

70—73 — Второй виток поиска. Необозримость. На пороге выбора. Рождение первого внука — Ярослав.

73 — Первые 50 лет. Дед, борода, очки. В тесном кругу.

74—79 — Обзоры. Ученики. Монография.

80—83 — Человек слаб. Подачка в виде юбилея.

84—88 — Поля сопричастности. Школа.

86 — Пятое поле. Сосредоточенность. Наконец-то!

87 — Трижды дед. Бороду не крашу. Не курю.

88 — Монография полей.

89 — Открываю конгресс сопричастности во славном граде Новгороде.

89—92 — Третий виток поиска. Сужающийся конус.

93—96 — Элементарные частицы. Прадед.

94 — Золотая свадьба в окружении внуков и правнуков (4 внука + 3 правнука — желательно). Рита в золотом.

98 — Стукнуло 3/4. Сбежали с тобой от юбилея.

97—2000 — Итоги тысячелетия — физическая картина. Монография.

2001 — Постановка задачи (попытка прогноза).

2002 — Устал… Ничто не вечно под луной.

К сему ВК — подпись неразборчива.

22.VI.41

«Боже мой, как это просто! — думал Сухарев, держа в руках плотный листок с одним поперечным сгибом, легко раздающимся под рукой. — В сущности, это просто до степени абсолютного непонимания. Что такое экстракт жизни? Зачем писать десятки томов, если можно уложиться в одну строку? Писатель мечтает об одном абзаце, ученый — об одной задаче, художник — об одном полотне, я согласен на одно слово, но где взять его? Недостоин я единого слова, я навек приговорен к словесному выхлопу. Легче всего быть пророком, не несущим никакой административной ответственности за свои пророчества. А он за свою программу-минимум заплатил жизнью. И пуля угодила в предсказанное место. Зачем бывает так? И сколько теперь потребуется парней, чтобы выполнить эту программу за него? Ах как легко задавать такие вопросы. Они ведь безответные…»

— Представляете, — оживленно говорила между тем Рита, — ищу ее по всей квартире, а она лежит себе на означенной букве. «Программа-минимум» — где ей лежать? Конечно же в энциклопедии на букву П, том сорок семь, от «признака» до «реминисценции»… Вот и вся его жизнь, уложившаяся в одну страничку, — отвечала она в ритм сухаревским мыслям, но тут же пресекла себя, выбираясь на собственную дорогу. — Впрочем, это верхний слой, наскальная живопись, прилипла нынче ко мне эта пещерная метафора, ох как тяжко по скале царапать, но мы обязаны снять все поздние слои и добраться до первоосновы, — она говорила все лихорадочнее, руки беспомощно теребили салфетку, взгляд перебегал по комнате и всякий раз завороженно возвращался к листку, с недоумением наталкиваясь на него. Раза два она даже поднесла руку к глазам, словно защищаясь от яркого света, но Сухарев и тут не обратил внимания, продолжая с ученой дотошностью изучать текст в надежде выжать из него еще две-три благоухающие мысли.

— Он мечтал дожить до глубокой старости, — говорила она, будучи не в силах остановиться. — Семьдесят девять лет, тогда это казалось глубокой дряхлостью, и я смеялась над ним за это, а сейчас почти нормальный возраст, мы же научились продлевать — научное питание, транквилизаторы, но я же не рассказала о том, как это было написано, я услышала по радио про войну и помчалась к нему, он стоял перед зеркалом и завязывал галстук, собираясь идти в военкомат. Я испугалась. Он отвечал: не бойся. Ты же знаешь, я бессмертный. Сейчас я докажу. Взял отцовскую машинку и написал этот листок, вручив его мне. «Береги, все сбудется». Но в мире совершается убыль памяти. История умеет творить комиксы, но тогда ее лучи, посылаемые в будущее, становятся черными. Так и я. Он то и дело попадает в мертвую зону памяти — как я смела забыть про его программу? Моя совесть — это самолет, которому не суждено взлететь, ибо он перегружен отягчающими обстоятельствами, а программа лежит на слове «программа» — что же там запрограммировано мне на этот год? Подскажите.

Иван Данилович сверился по листку и бодро прочел:

— «Второй виток поиска. Необозримость. На пороге выбора. Рождение первого внука — Ярослав».

— Что я вам говорила! — вскричала она, шаря руками по столу. — Я заделалась бабушкой. И передо мной встает необозримость пеленок. Он был велик, однако лишь гений имеет право на заблуждения, все прочие смертные обязаны быть праведными, хотя бы для того, чтобы потом поправить гения. И это уже непоправимо.

— Ах, что теперь скажешь, — безлико заметил Сухарев и все же нашел, что сказать в подобных случаях, услужливая память тотчас подает на язык хорошо процеженную словесную микстуру, всегда готовую к действию так, что ее даже не надо взбалтывать перед употреблением. И вот что он сказал: — Ведь и я мог бы вместо него…

Однако на этот раз не помогла и спасительная микстура, составленная едва ли не на поле боя, более того, она произвела действие почти обратное. Маргарита Александровна встала из-за стола, собираясь пройти к книжной полке, но не дошла, всплеснув руками, будто услышала за спиной пулеметную очередь. И беззвучно опустилась плашмя на диван. Руки ее продолжали взметываться, но были не в силах взлететь и потому судорожно скребли обивку, натыкаясь на чужие предметы.

— Уберите, это ужасно! Он на меня глядит… — закрыла лицо руками и тут же снова раскинула их. — Черный блеск, это подло… он режет, уберите, зачем вы зарезали шею? — руки наткнулись на шкатулку, смахнули ее на пол. Портсигар и бинокль при этом шумно вывалились на пол.

Иван Данилович, не ожидавший ничего подобного, обронил листок, но все же успел подхватить Маргариту Александровну, недоуменно вопрошая: