Читаем без скачивания Короткометражные чувства - Наталья Рубанова

Лист пятый

Этюд для зимней хризантемы с оркестром

Так захотелось слов, но язык — сухо-сухо во рту! — не поворачивался. Обычная история: не можешь произнести то, что сказать надо было добрую сотню лет назад.

Потом отпустило. Не то чтоб совсем — а так: некогда. «Стать бы такой вот черной молинезией, — думала, глядя вечерами в аквариумное застеколье, — ни о чем не заботиться; обманываться, считая морем маленькую круглую посудину. Не дергаться», — но и это было ложью: я не хотела, чтобы за мной подглядывали; уж лучше на чердаке, чем в аквариуме!

Когда же очень не хотелось идти в народ, я, прищурясь, говорила: «Это сон, Фе, ты обязательно проснешься!» — каждый день много лет подряд Фе сначала верила мне, а потом перестала: я ведь так и не проснулась!

Так и забылось обещаньеце-то.

Между тем последний раз Фе видела Снежного человека несколько зим назад. Встреча ничем не примечательная, кроме самой примечательности встречи пыльным июльским вечером. Снежный человек спросил, где я прячусь, а Фе не смогла ответить: в самом деле, где? Она слишком устала и досадно ссентиментальничала, взяв Снежного человека за руку, которую он не отдернул: так удалось ощутить теплоту его снега.

Но я-то знала, что такое собака на сене!

Он как будто подвампиривал Фе: издали так. Сначала она не понимала, и это было довольно гнусно — Снежный человек мог часами «раскрываться», а в самый последний момент исчезать: как ни странно, он умел проходить сквозь стены. «Интеллектуальный Чикатилло!» — сокрушалась Фе, оставшись одна.

«Слушай, давай… скажи… ну… что всё… что надо прекратить…» — они упорно замалчивали все эти заношенности, проговаривая их лишь про себя, и Снежный человек снова шел в палатку (тогда их еще много было в Москве) за чем-то стеклянным и прозрачным.

Так продолжалось несколько повторяющих себя времен года, и еще, и еще, а потом и мне, и Фе стало скучно, ведь Снежный человек всегда был одинаково разен: или пьян, или с похмелья, или не пил вообще, но в двух последних случаях практически не вязал лыка и становился по-настоящему невыносимым. Я вползла в банальность: «Ты спиваешься!» — а Снежный человек согласился и, стрельнув десятку на пиво (тогда были другие деньги), сел почему-то в троллейбус:

— Ты, конечно, не разозлишься, если я не буду тебя провожать?

Фе почему-то села на той же Калужской площади в другой, а потом сама не заметила, как наступила еще одна зима, и механически перелезла из куртки в дубленку. Но, несмотря на жизнь зверя, положенную на человечью одёжку, было холодно: приближался очередной Happy New Year. В скверике недалеко от Третьяковки стоял Санта-Клаус, а может, и самый настоящий «Дед Мороз no preservatives». Мы с Фе хотели пройти мимо, но тут какие-то дети начали звать — меня? нас? — довольно странно:

— Сне-гу-рач-ка! — и топали-хлопали при этом в полный рост.

Я потрогала лоб Фе: ледяной! Я оглядела ее одежду, и вместо привычной заметила нечто похожее на то, в чем выступают старые актрисы, подрабатывающие снегурками на ёлках во дворцах немыслимых съездов.

— Сне-гу-рач-ка! — еще сильнее затопали-захлопали-заорали чужие дети свою дурацкую мантру.

…Не особо удивившись, я улыбнулась им:

— С Новым Годом, дорогие товарищи! — и откинула снежную паранджу, целую вечность скрывающую меня — от меня же.

Так продолжалось две недели, пока не кончились школьные каникулы. А как кончились, Дед Мороз сделал последнее предупреждение:

— То ли еще будет, девица, то ли еще будет, белая!

Фе и правду настолько вошла в роль, что совсем побелела. Дед Мороз сжалился и повел ее в «Елки-палки», где она и начала скоропостижно таять.

Что так Снегурочку тянулоК тому жестокому огню…

У нее уже растаяла почти вся одежда, и я не знала, чем прикрыть ее хрупкую наготу.

Уж лучше б в речке утонула,Попала под ноги коню…

А Дед Мороз предлагал еще и пирожок с вишней: «Горяченький!»

Когда же от Фе остались только кожа да кости, я услышала за предполагаемой спиной звуки довольно жуткие: это был микс Траурного марша и «Калинки» в исполнении оркестров больших и малых академических театров, причем все это звучало, будто этюд Клементи и напоминало одновременно полет шмеля-в-мундире с барского плеча Римского-Корсакова.

…Не помню, как Фе уснула. Возможно, ее положили в холодильник, словно ту живую рыбу — так, во всяком случае, рекомендуется «нормальным бабам» в их спецкнижонках: «Положите шевелящуюся рыбу на некоторое время в морозильник, где она заснет»… Когда же проснулась я, то не сразу поняла, что стою в бутылке, да еще в новом обличье. У меня появился стебель, листья и цветок — необыкновенный белый цветок без запаха, очень нежный. Я удивилась, заметив, что Снежный человек кладет его на снег и быстро уходит, сморкаясь.

— Фе-е-е! — крикнул он много позже со своей снежной вершины, хотя знал наверняка, что я разобьюсь, если сделаю хотя бы шаг навстречу той, его стороне, вход на которую преграждали мне лишь виртуальные иероглифы счастья.

Он не знал, что Фе давно умерла; я же тихонько целовала снег прошлого века своими белоснежными лепестками: пожалуй, мне даже нравился этот этюд, да-да! Он был, как ни странно, до самой пошлой невинности бумажной чист…

Лист шестой

Инструкция по безопасности/ Safety instruction

Пожалуйста, прочитайте для вашего комфорта и безопасности/For your safety and comfort, please read

…и вот, когда «это» благополучно отделалось от «того» и, вздохнув свободно, отделилось, воспарив над известностью, вдруг стало не по себе. Не из-за потери привычной любимой оболочки и набившего оскомину «статуса», вовсе нет! Что-то слишком хорошо знакомое приближалось, причиняя боль. Our airplane is fitted out with modern and reliable equipment, which guarantees a safe manyhour-long flight.[32] Да, «это» было — «то», ошибиться — едва ли, только совершенно иное, инакое. То, что привычного доселе тела не существовало, не пугало и не причиняло совершенно никакого беспокойства. It is hardly probable that you will need the on-board emergency equipment. However, according to international requirements we suggest that you get acquainted with this equipment.[33] Сейчас главным было найти хоть какую-то точку опоры в новом своем состоянии — и этой самой точкой оказывалось то, что выскользнуло из любимого когда-то тела другого человека. Но «точка опоры» то приближалась, то отдалялась, всё вокруг раскачивалось и трещало по невидимым швам. Казалось, еще секунда — и стошнит, но ни тошноты, ни секунд уже не существовало. You should follow all instructions given by cabin attendants and crew as well as displayed on annunciator panels.[34] «Где я, где ты?» — хотелось крикнуть, но ни меня, ни тебя — прежних, ни крика, ни стона в привычном понимании слов — не было: слова испарились вместе с нашими загорелыми телами, засоряющими теперь океан. О, как красив тот! Ни одна живая душа не видела ничего подобного! А Небо! Разве можно увидеть его из иллюминатора — настоящим? Fasten your seatbelt when the «Seat belt» sign is lighted.[35] Едва ли можно описать это ощущение полета — особенно после того, когда всё земное существование самое прекрасное от тебя утаивали и возможность летать находилась в зоне строжайшего запрета, карающегося смертной казнью. Keep your seatbelt on while seated.[36] Но больше всего удивило меня то, что понятие gender здесь отсутствует: мужчины и женщины больше не существовало. Вместо нас — и нами же — были легкие прозрачные существа удивительно тонких вибраций: позже мне удалось различить их… тысячи? миллиарды? Emergency evacuation. Before opening an exit, evaluate conditions outside. In case of outside hazard redirect passenger to other exits.[37] Они издавали звуки, неразличимые человеческим ухом, и, казалось, не замечали наших уродливых тел, отправившихся уже кормить рыб. Emergency exits.[38] Что было нам до наших тел теперь, когда мы, свободные и счастливые, освободились-таки?.. Что сулило нам чье-то счастьице, надевавшее на нас кандалы и не дававшее продыха? Заплатить/оплатить/расплатиться/далее по кругу?.. Pull life jacket over your head with the cylinder outwards.[39] Что должны были делать МЫ в этом спертом воздухе среди машин и офисов, банков и больниц, супермаркетов и моргов? Чем дышать? Как улыбаться в Москве по понедельникам? Cross tapes on your waist and tie them under life jacket.[40] Мы с радостью покинули мир — МЫ, но не наши когда-то красивые, а теперь — уродливые тела, оставленные на съедение причудливым гадам. Тела, так долго мучившие нас своей зацикленностью на желаниях; тела, которым всегда было то жарко, то холодно; тела, которым всегда чего-то хотелось или не хватало. И мы оставили их, выйдя через зрачки, забрав с собой их тайну — синюю и черную. В первые минуты ухода эти цвета тянулись за нами подобно шлейфам: за ними-то мы и должны были следовать, чтобы не сбиться с пути, вопреки всякой логике… After leaving the aircraft inflate the life jacket by pulling hard at the knob at bottom of the life jacket.[41] Путь наш был странен: мы просачивались сквозь облака, закаты и затмения небесных светил, снова шли через облака, затмения и закаты, а потом — нескоро, очень, очень нескоро! — оказались в пресловутом туннеле. If necessary use mouthpiece to inflate the life jacket further on.[42] Мы держались за воображаемые руки, забыв, что те, переломанные, давно гнили в океане. Мы сплетались невидимыми ногами, забыв, что и те стали чьей-то добычей. Мы целовались фантомами губ, не ощущая того, что их уже съели акулы… Мы летели навстречу Тому, кого называют самыми разными именами. Мы хотели одного: раскрытия тайны. At night switch on the signal lamp: pull out fuses from the electric battery for the cord.[43] Когда же мы увидели, наконец, Того, к кому так долго стремились, нас сильно тряхануло: «А-а-а!» — зрачки мои расширились, изо рта вырвался крик: мы летели над Индийским. Под моими ногами стояла полупустая бутылка виски. Можно было дотронуться до руки мужа: «Это сон! — его голос обволакивает. — Расслабься… Смерть — всегда полная неожиданность». When visibility is bad use the signal whistle.[44]