Читаем без скачивания История Финляндии. Время императора Александра II - Михаил Михайлович Бородкин

На балу Государь оказал особое внимание Марии Линдер; он долго беседовал с ней и, заметив, что у неё есть что-то невысказанное, просил ее без опасения выразить свою мысль. Она воспользовалась случаем и сказала: «Большая снисходительность Вашего Величества и доброта дают мне смелость высказать мне большую просьбу, — которую иначе я не могла бы выразить, — просьбу, с которой быть может еще никто не осмелился обратиться к вам, Государь! Я не о себе хлопочу, я говорю о тех многих тысячах, которые находятся в таком же положении, как я. Вы освободили миллионы от цепей рабства, снимите их также с совести. Государь, дайте России свободу совести[11]». Пораженный Император на минуту задумался.

На другой день после открытия сейма, Аврора Карловна Карамзина (урожденная Шернваль-Валлен, а по первому браку супруга Павла Демидова) имела, счастье принимать у себя, в имении Трескъенда, венценосного главу России. Государь однажды обещал побывать у неё, во время своего приезда в Гельсингфорс, и теперь исполнил свое слово. Карамзина приняла Императора, с редким великолепием. После завтрака последовала охота, а затем обед, бал и роскошная иллюминация. Для охоты она приказала привезти из Германии, Эстляндии и Лифляндии в большом количестве диких, хищных и иных зверей, — кабанов, лисиц, зайцев и фазанов, — которые были выпущены в прилегающем оцепленном лесу. Стол изготовлялся представителями известной парижской фирмы (Chenet), которая выслала своих поваров и свои вина. Из имения Государь ночью возвращался в Гельсингфорс по почтовой дороге (в 18 верст), которая была освещена двойным рядом плошек и факелов, бросавшими свой розовый отблеск также на массы народа, ликовавшего при виде обожаемого Монарха.

На следующий день в Гельсингфорсе во дворце дан был обед земским чинам, на котором министр двора граф Адлерберг предложил тост за Государя, принятый обычным громким «ура» под звуки русского гимна. Государь выпил за благоденствие Финляндии, после чего сыграли «Vårtland».

День открытия сейма отмечен яркими буквами в истории Финляндии. Такие события не часто повторяются в истории народа. Речь Монарха повсеместно была встречена с чувством глубокого удовлетворения. Орган либеральной партии «Helsingfors Dagblad» говорит по поводу её: «Высочайшая речь полна достоинства, красива и либеральна. Она радует нас, как доказательство того, что наш Монарх открыто становится на одинаковую с нами конституционную точку зрения, не только признавая за нами наши на следственные права, но и обещая нам дальнейшее развитие в свободном направлении. Представитель городского сословия Эрн (Örn) сказал русскому корреспонденту, что «тронная речь, удовлетворяя нашим самым задушевным желаниям, далеко превзошла наши ожидания, как ни много мы ожидали от благости Государя». Речь Государя, в оценке современных нам писателей, является одним из счастливейших моментов новейшей истории Финляндии. Долговременная тягостная неизвестность относительно полной сохранности конституции исчезла и открылся путь к конституционному развитию и благотворному прогрессу, при совместном доверчивом труде Монарха и народа.

В абоской газете (№ 111, Abo Uncl) помещена телеграмма (от 6 — 18 сентября) крупным шрифтом: «Сегодня Его Величество открыл риксдаг». Оригинально отпразднован был день открытия сейма в г. Вазе. Там устроили, между прочим, особую батарею и произвели салют в сто один выстрел.

Торжество Финляндии, по случаю открытия сейма, русские считали также своим торжеством. Все газеты, исключая «Московских Ведомостей», были в восторге и приветствовали сейм, как радостное для России событие. «Событие приветствовалось почти всеми нашими журналами с радостью», удостоверяет также хроникер «Отечественных Записок». «Оно весьма знаменательно для нас и для всей Европы в том отношении, что показывает меру тех преимуществ и прав, которыми могут пользоваться, под русским скипетром, завоеванные нами провинции, когда они ведут себя смирно. Финляндия испытала на себе великодушие и гостеприимство русского владычества, искони благосклонное к покоренным его иноземцам»... И. С. Аксаков писал: «Наконец в Финляндии сейм, — сейм так давно желанный, жданный и обетованный! Финляндия ликует и празднует, и Россия искренним сердцем радуется вполне законной и светлой радости честного, трезвого, здорового финляндского населения... Это событие, т. е. сейм, произведет, конечно, сильное действие на общественное мнение Европы и докажет ей, как спокойно и свободно могут жить и благоденствовать под покровом России даже совершенно чуждые ей народности, если только их развитие совершается не в духе вражды и ненависти к России... Как мало стремления у нас, русских, обрусить не русских. Напротив, России можно сделать упрек именно в том, что она слишком легко допускала к себе пропаганду иноземную». И действительно, «мы должны надеяться, — продолжал Аксаков, — что финляндский сейм обратит, наконец, внимание на положение русских в Финляндии и даст им возможность пользоваться правами, предоставленными коренным финляндцам».

Последствия открытия сейма оказались двоякими. Призыв народного представительства явился весьма благотворным для материального и духовного развития Финляндии. Но, с другой стороны, речь, которой был открыт сейм, «сильнее всяких мер вела к обособлению Финляндии, она была источником дальнейших стремлений финляндцев к отделению от России», как тогда определил её значение современник. Необъяснимым остается, почему она была произнесена на французском языке. Государь не знал местных языков края. Но Государь являлся представителем Империи и потому, казалось, русский государственный язык более соответствовал месту и назначению, так как Финляндия была и оставалась составной и неразрывной частью России и, кроме того, в числе слушателей было более лиц, понимавших русский язык, чем международный французский. Ответные благодарственные речи были произнесены: представителями дворянства и горожан по-шведски, архиепископом — по-французски и от имени крестьян — по-фински. Получилась пестрая смесь языков. Впоследствии все речи от Высочайшего имени, при открытии и закрытии сеймов, стали произноситься на русском языке; но случалось, что ответы на них иногда произносились на иностранных языках.

Заключительные слова речи Государя о том, что финнам предстоит доказать пользу либеральных учреждений, не прошли, конечно, незамеченными в России, где в органах известного направления возбудили «особенную радость и надежды».

Русская печать надеялась, что открытие сейма несколько ослабит озлобление Запада. «Неужели этот акт не избавит русское правительство от этикеток византийского и коварного». Нет, не везде. Печать Швеции открыла свои столбцы для злобного заявления (Бакунина) о том, что те, кто читал тронную речь, произнесенную в Гельсингфорсе, поняли дурную шутку, пущенную в обращение в последнюю половину девятнадцатого века, «о конституции без свободы». Финны поняли эту прозрачную игру. Они знают, что за все, происшедшее у них, они обязаны благодарить внутренние беспорядки, которые угрожали целости государства, но прежде всего — польское восстание: благодаря им, они сделались предметом фальшивой лести (falska smekningar).

Так как уже