Читаем без скачивания Лёд и алмаз - Роман Глушков

Сегодня Аня была уверена, что её папа — учёный, ушедший в долгую Амазонскую экспедицию. Очень долгую и очень опасную. И даже эта навязанная дочери, спасительная ложь казалась мне — её законченному параноику-отцу — недостаточно надёжным прикрытием. Лучше бы всё-таки Лиза сказала ей, что я умер. Так было бы гораздо проще для всех нас, и ребёнок не получил бы душевную травму, если вскорости мне и впрямь придётся покинуть сей бренный мир. Но моя жена решила пойти по такому, более сложному для неё как для матери пути. За что я, конечно же, был не вправе её осуждать.

Я знал, что Аня всякий раз посылала мне в «дебри Амазонки» вместе с фотографией письмо и непременный подарок. Которые Лиза, естественно, была вынуждена, скрепя сердце, втайне от дочери, уничтожать и выбрасывать. Но до меня всегда доходили сведения, какой сувенир отправила мне Аня на этот раз и о чём говорилось в её письме. После чего Пожарский высылал ей в ответ какую-нибудь южноамериканскую безделушку, уйму которых он специально для этой цели загодя накупил через Интернет. Безделушка, дабы не вызывать подозрений, переправлялась Семёном лично Блюмбергу, тот передавал её Лизе, а уже она сочиняла за меня ответное письмо и вручала якобы мой подарок Ане.

Говорят, дочка оставалась довольна. Только недоумевала, почему за все эти годы папа ни разу не связался с ней через спутник, а ограничивается лишь этими глупыми бумажными письмами. Мама опять врала ей что-то про непроходимые джунгли Амазонки, где нет никакой электронной связи и куда даже бумажную почту везут по месяцу на лодках, и многое другое в таком духе. Пока что Аня ей верила. Но вряд ли это могло продолжаться долго. Девочка взрослела, умнела, и с каждым годом у неё накапливалось все больше вопросов обо мне и моей странной работе. А Лизе становилось всё труднее врать нашему ребёнку. И я, увы, ничем не мог ей в этом помочь.

Вернее, пока не мог. Но я пытался и хватался за любой шанс вернуться назад, к своей семье. Ради чего и полез очертя голову в «Лототрон» по приказу претендующего на роль моего исцелителя беглого доктора Свистунова…

О мире, где жили сегодня Лиза и Аня, я знал лишь понаслышке, исключительно со слов Мерлина. И наверняка мои представления о тех краях были далеки от истины. И тропический остров, на какой я взирал сейчас в образе бесплотного духа, вряд ли имел много общего с настоящей Мадейрой. Зато он в точности соответствовал той Мадейре, какая вот уже пять лет присутствовала в моём воображении и дополнялась новыми деталями всякий раз, когда я о ней думал. Поэтому, как видите, я вам не солгал: мир, над которым я парил, был целиком, вплоть до последней песчинки и океанской капли, создан мной. Но каким образом он вдруг перенёсся внутрь «Лототрона», на этот вопрос я вам, к сожалению, уже не отвечу.

Я оглянулся, намереваясь, пока не поздно, вернуться назад. Несмотря на отсутствие тела, у меня запросто получилось сменить направление моего полёта на противоположное. Только никакого проку от этого не оказалось. Вместо отверстия, через которое я, теоретически, должен был видеть место, откуда меня затащило в мир моей фантазии, надо мной голубело небо. Не отрезанное мутным Барьером, безоблачное и бездонное небо, какое я не видел сами знаете уже сколько времени.

Тут бы мне и восхититься этой дивной, по меркам Пятизонья, картиной, но нет, вместо радости на меня накатило ещё большее отчаяние. Я провалил нашу с Тиберием операцию и наверняка в данный момент либо пребываю в коме, либо и вовсе мёртв. А всё, что творится вокруг меня, — всего лишь грёза отрешившегося от реальности или угасающего перед смертью сознания. И выйти из этого состояния одним усилием воли у меня не получится при всём желании. Равно как и оттянуть момент моей окончательной смерти, если, конечно, всё и впрямь настолько плохо, что хуже некуда.

И раз так, что мне теперь остаётся делать? Правильно: отдаться на милость судьбе и дожить остаток жизни в этом виртуальном пространстве, как мне заблагорассудится. А заблагорассудиться мне, за неимением бренного тела, может только одно. Сейчас я спикирую из поднебесья вниз и навещу на Мадейре моих жену и дочь. Пусть даже не в реальности, а понарошку — так, как я всегда себе это представлял.

Устремиться мыслью к земле, когда я фактически являл собой летающую по воздуху мысль, оказалось проще пареной репы. Куда нужно лететь, я также прекрасно знал. Да и как мне этого не знать, если всё, что меня окружало, было создано мной и никем иным? Причём создано безо всяких усилий, с той же непринужденностью, с какой курильщик, развлекаясь, пускает изо рта колечки дыма.

Пляжи, скалы, отели, виноградники, фруктовые рощи, поместья с бассейнами и кипарисовыми аллеями… Всё это промелькнуло подо мной озарённой солнцем, жизнерадостной тропической идиллией. Хотя я, честно говоря, не припоминал, когда воздвиг на моей Мадейре, скажем, вон тот дом или засадил вон тот склон мандариновыми кустами. Да это и не важно. Как не важно и то, что городок Камаша, на окраину которого я намеревался приземлиться, был мне незнаком. Я даже не знал точного адреса, по какому ныне проживала и одновременно работала Лиза. Но к чему все эти несущественные подробности, если с высоты птичьего полёта я уже видел нужный мне особняк? Мой глаз Создателя Мира безошибочно выделил его из тысяч других особняков, пускай глядя на их одинаково красные крыши сделать это было куда сложнее, чем с земли.

Пока я снижался, интуиция подсказала мне, что сейчас — самый разгар дня. А значит, я могу попросту не застать дома ни Лизу, ни Анечку. Конечно, мне не составит труда их отыскать, ведь Камаша — город многолюдный, но небольшой. Однако вместо этого я поступил с воистину божественной практичностью: мысленно ускорил время и, прогнав день, укутал Мадейру вечерними сумерками. Легко и изящно, словно потушил свет в комнате.

Сегодня Блюмберг ночевал не здесь, а в своей столичной резиденции в Фуншале — я это также знал совершенно точно. Но в отсутствие хозяина жизнь в его загородном поместье вовсе не остановилась, а текла своим обыденным чередом. На аллеях и у парадного входа в трёхэтажный особняк горели фонари. Дюжие охранники, скрывающие пистолеты под мешковатыми пиджаками, неторопливо прохаживались по дорожкам вдоль высокой каменной ограды. В окнах особняка и хозяйственных пристроек горел свет. Доделывая свои последние на сегодня дела, кое-где ещё суетилась и переговаривалась между собой прислуга. Откуда-то — кажется, из открытых ворот гаража, — доносилась негромкая музыка, едва различимая за непрерывно стрекочущим хором цикад. Ещё час-другой, и над поместьем взойдёт полная луна, а само оно погрузится в сон…

Впрочем, всё это заинтересовало меня постольку поскольку, пока я пролетал над оградой, аллеями и позёвывающими охранниками. Конечной моей целью являлись два крайних окна на третьем этаже левого крыла особняка. Оба они были зашторены, но в этот поздний час ещё светились мягким, уютным светом. Таким по-домашнему безмятежным, что, имей я сейчас тело, у меня наверняка защемило бы сердце от тоски и несбывшейся надежды когда-нибудь вернуться домой.

Я подлетел к тому из окон, свет в котором был приглушён сильнее, и впервые с момента моего появления в этом мире остановился… То есть попросту повис без движения в воздухе перед шторой, не решаясь преодолеть эту смехотворную, на первый взгляд, преграду…

Скажете, я оробел? Да, именно оробел — к чему это скрывать? Даже осознавая, что натуральным образом витаю в собственных грёзах, я вёл себя так, словно и впрямь спустя годы возвратился наконец к жене и дочери. И оттого робел до дрожи в несуществующих коленках, будучи не в состоянии переступить порог… вернее, подоконник нынешнего пристанища моей многострадальной семьи.

Я прислушался: из окон не доносилось ни звука. Это, по идее, должно было придать мне спокойствия, но на самом деле меня вдруг охватили давние сомнения. Те, с которыми я вроде бы смирился, но которые всё равно продолжали временами терзать меня будто ноющая зубная боль.

С моей дочерью всё было более-менее ясно — Мерлин много рассказывал мне о том, как ей живётся на новом месте. Но как обстояли дела у Лизы? Думаю, рассказывая о ней, Пожарский многое недоговаривал. Хотя обо всём, о чём он умолчал, я мог и сам легко догадаться.

Лиза — молодая, симпатичная женщина, одна, с дочерью, на чужбине… В каком бы подавленном настроении ты ни покинул потрепанную Катастрофой Россию, солнце, море, тропики и курортная атмосфера вечного праздника всё равно рано или поздно пропитают тебя. И волей-неволей заставят хоть немного, но пожить в своё удовольствие. Ну, вы понимаете, о чём я?

Я не строил насчёт Лизы никаких глупых иллюзий. Не тот она человек, чтобы замыкаться в себе и сидеть угрюмой, даже после всех напастей, какие мы с ней пережили. Разумеется, я был бы огорчён, прознав, что на Мадейре она завела с кем-нибудь роман. Чертовски огорчён. Но не более, и дальше этого нормального в моей ситуации огорчения дело бы не зашло. Можете быть в этом абсолютно уверенными. Я — разумный человек и не стану держать на свою жену зла ни за один подобный роман, ни даже за несколько, ибо прекрасно её пойму. И прощу. Ведь это по моей вине Лиза лишилась полноценной, счастливой жизни, и потому пусть теперь навёрстывает упущенное так, как ей этого хочется. Не ради себя, так хотя бы ради Ани, которой вряд ли понравится глядеть на постоянно унылую, горюющую в одиночестве маму. Хватит с Ани и того, что вот уже полжизни она разлучена со своим отцом, ставшим для неё настолько опасным, что он не может сам прислать дочери даже открытку.