Читаем без скачивания Любовь на уме (ЛП) - Хейзелвуд Али

— В аспирантуре. До… — Он не заканчивает предложение, но его взгляд на мгновение задерживается на мне, и я задаюсь вопросом, не имел ли он в виду «До тебя».

У Энни была забавная теория: у всех нас есть нулевой год, вокруг которого вращаются календари нашей жизни. В какой-то момент вы встречаете кого-то, и он становится настолько важным, настолько метаморфическим, что через десять, двадцать, шестьдесят пять лет вы оглядываетесь назад и понимаете, что можете разделить свое существование на две части. До нашей эры (BCE) и ваша Общая эра. Ваш собственный григорианский календарь.

Раньше я думала, что Тим — это моя Общая Эра, но теперь я так не думаю. На самом деле, я не хочу, чтобы еще одно взбалмошное, непостоянное человеческое существо стало моей Общей Эрой. Знаете, что бы отлично подошло в качестве поворотной точки в жизни? Я, получающий свою собственную лабораторию NIH — которая, как я рада сообщить, близка как никогда. Я почти хочу написать Энни и спросить, может ли новая работа быть нулевым годом, но я еще не дошла до этого. Тем не менее, приятно знать, что я могу. Что дверь между нами приоткрыта.

Леви не собирался говорить «До тебя», потому что я не его Общая Эра. И не хочу ей быть. Но я уверена, что скоро он встретит ее. Возможно, девочку ростом пять одиннадцать, умеющую строить микроволновку с нуля и обладающую поразительной грацией Симоны Байлз. Они произведут на свет яростных, спортивных детей с удивительно умными мозгами и будут заниматься сексом каждую ночь, даже когда сроки сдачи гранта поджимают, даже когда родственники находятся в гостевой комнате. Колибри будут слетаться к ним во двор в весенние месяцы, а Леви будет изучать их со своей крыльца и неумолимо счастлив — точно так же, как я буду счастлива со своей лабораторией, своими исследованиями, своими студентами, своими ассистентами (да, все они будут женщинами. Нет, мне все равно, если вы считаете это несправедливым).

Но я рада, что узнала, что раньше я нравилась Леви. Я рада, что впервые в жизни у меня будет отличный секс. Я рада, что у нас есть возможность спать вместе без всего того безобразия, которое возникает, когда мы вкладываемся в отношения. Я рада, что мы можем быть частью всего друг для друга некоторое время. Я рада быть здесь. С ним. Я даже могу быть счастлива.

— Я думаю, ты самый лучший, — говорю я, взъерошивая шерсть вокруг ушей Шредингера. — Он очень маленький.

— Он самый маленький.

Я улыбаюсь, глядя на идеальные пучки под его лапами. — Я всегда любила недотеп. Кошку?

— Я удивлен, что у того, кто любит кошек так сильно, как ты, нет…

— Нет одной?

— Я хотел сказать пяти.

Я хихикаю. — Есть Фелисетт…

— Я больше думал о существующих кошках.

Я смотрю на него. — Я бы с удовольствием посвятила свою жизнь воплощению культурного архетипа сумасшедшей кошатницы. Но это плохая идея.

— Почему?

— Потому что. — Я колеблюсь, и Шредингер мурлычет, прижавшись к моим пальцам. Моя любовь к нему не знает границ. — Я бы не выдержала.

— Чего не выдержала?

— Когда они умирают.

Леви бросает на меня любопытный взгляд. — Не годами. Десятилетия, иногда. И многое происходит между началом и концом.

— Но конец случается. Неизбежно. Все отношения между живыми существами заканчиваются где-то, как-то. Так уж устроено. Одна из сторон умирает, или ее вызывают другие биологические потребности. Эмоции преходящи по своей природе. Это временные состояния, вызванные нейрофизиологическими изменениями, которые не рассчитаны на длительное существование. Нервная система должна вернуться к гомеостазу. Всем отношениям, связанным с аффективными событиями, суждено закончиться.

Он кажется неубежденным. — Всем отношениям?

— Да. Это наука.

Он кивает, но потом говорит: — А как насчет полевок?

— А что с ними?

— Они объединяются в пары на всю жизнь, не так ли?

Его глаза оценивающе блестят, как будто он наблюдает за интересным биологическим явлением. Возможно, мы больше не будем говорить о страданиях, связанных с необходимостью спускать золотую рыбку в унитаз. — Тогда степные полевки — исключение, потому что их рецепторы окситоцина и вазопрессина разбросаны по всей их системе вознаграждения.

— Разве это не биологическое доказательство того, что эмоции и отношения могут быть длительными?

— Вовсе нет. Итак, у тебя есть два милых грызуна, и они держатся вместе. Потрясающе. Но однажды ночью муж полевки переходит шоссе, чтобы посмотреть «Рататуй» в местном кинотеатре, и попадает под «Форд Мустанг», принадлежащий придурку, который едет изменять своей жене с неизвестной студенткой. Куплет: скорбящая вдова-полёвка. Это отстой, но как я тебе и говорила: так или иначе.

— А то, что происходит между ними, разве не стоит того?

Тебя когда-нибудь оставляли позади? Я хочу спросить его. Ты когда-нибудь терял все? Знаешь ли ты, каково это? Потому что не похоже, что знаешь. Но я не хочу быть жестокой. Я не жестока. Я просто хочу защитить себя, и если Леви не хочет сделать то же самое… он сильнее меня.

— Может быть, — говорю я без выражения и смотрю, как Шредингер грациозно крадется к тому месту, где стоит Леви. — Итак, какие планы на вечер?

— Что ты хочешь делать?

Я пожимаю плечами. — Я не знаю. Что ты хочешь делать?

Он озорно улыбается мне. — Я подумал, может, мы могли бы пойти на пробежку.

Я ожидала, что он будет сдержан в сексе.

Не то чтобы я сильно задумывалась об этом, но если бы кто-то приставил пистолет к моей голове и заставил меня гадать, я бы, наверное, сказала ему: — Держу пари, Леви Уорд тихий в постели. Скучный. Потому что он такой осторожный человек вне нее. Может быть, несколько негромких ворчаний. Горстка слов, все директивы. Быстрее. Медленнее. Вообще-то, этот другой угол лучше. — Я бы ошиблась. Потому что в том, как он получает удовольствие от моего тела, нет ничего сдержанного. Вообще ничего.

Я не знаю точно, как я оказалась распростертой на животе посреди его кровати, пытаясь дышать ровно, пока он прослеживает линию маленьких татуировок вдоль моего позвоночника.

— Великобритания, — говорит он хрипло и немного дрожа. — И я не знаю эту. Или следующую. Но Италия. Япония.

— Италия — это-а-а сапог. Легко. — Я вжимаюсь лбом в подушку, прикусывая нижнюю губу. Все было бы проще, если бы он не был внутри меня. Если бы он не сдвинул в сторону зеленые трусики, которые я купила в честь BLINK — те, о которых я пожалела сразу же, как только Леви был объявлен моим со-руководителем, те, которые я не думала, что буду использовать в ближайшее время, те, на которые Леви безмолвно смотрел целую минуту, и медленно, неумолимо скользнул внутрь до самого конца.

— Они красивые. Очертания. — Он опускается ниже, чтобы поцеловать кожу моей шеи. Это заставляет его член двигаться во мне, и мы оба стонем. Это просто неловко, то, как выгибается моя спина, как моя задница упирается в его живот, словно мое тело больше не мое. — Ты можешь быть слишком тугой в этом положении. Это может быть слишком хорошо.

Секс не такой. Я не такая. Я не из тех, кто кончает быстро, или неконтролируемо, или громко. Я не из тех, кто кончает очень часто. Но во мне есть место, которое он нашел. Он нашел его и прошлой ночью, но сейчас, в этой позе, или, может быть, просто потому, что это медленнее… Я не знаю, что это, но так даже лучше.

Он вколачивается в меня пару раз, неглубоко, экспериментально, и мне приходится вцепиться руками в его простыни. Они дрожат.

— Они… — Я должна остановиться. Собрать себя. Прочистить горло. Напрячься. Отпустить. — Это мои дома. Все места, где я жила.

— Прекрасно. — Он прижимает мягкий поцелуй к мячику на моем плече. — Чертовски прекрасно, — повторяет он, почти про себя, как будто речь уже не идет о моих татуировках. Затем матрас сдвигается, я слышу разочарованный стон, и внезапно мне становится холодно. Он больше не прикасается ко мне. Он отстранился. Отстранился.