Читаем без скачивания Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

Среди любопытных Леон-Поль приметил одного старика. Его густая борода и седые волосы, высокий рост, лукавое выражение тонкого лица привлекли внимание бывшего учителя. С безразличным видом старик прогуливался вдоль решетки. Поравнявшись с той или иной группой зевак, он внимательно прислушивался к их разговорам. За ним, словно тень, следовал человечек в черном мешковатом сюртуке, покрой которого вполне гармонировал с физиономией владельца. Сдвинутый на затылок цилиндр придавал этому коротышке вид праздного гуляки, несмотря на настороженное выражение лица и испытующий взгляд. Время от времени он обменивался со стариком несколькими словами или жестами.

Наконец старик уселся рядом с учителем и осведомился, проживает ли он в этом квартале.

— Не более, чем вы, — ответил Леон-Поль.

— Почему вы решили, что я нездешний?

— Потому что у вас лиманский акцент[45], если не ошибаюсь.

— Черт побери, — улыбаясь, сказал старик, — значит, я понапрасну сделал кругосветное путешествие, раз не сумел избавиться от акцента, из-за которого меня, того и гляди, примут за торговца кроличьими шкурками. Держу пари на тысячу франков, что вы такой же овернец, как и я.

— Побейся кто-нибудь с вами об заклад, вы бы выиграли.

— Из какого же места вы родом?

— Из Сен-Сирга.

Старик пристально посмотрел на собеседника и спросил:

— Знаете ли вы, кто я?

— Не имею чести, — ответил бывший учитель.

— Меня зовут Максис де Сен-Сирг.

Учитель поднялся, снял фуражку и почтительно поклонился.

— А я — Леон-Поль, — представился он, — анонимный автор «Ошибки». Вы помешали моей литературной карьере, уничтожив весь тираж моего первого произведения, напечатанного с немалым трудом. Впрочем, — продолжал учитель, протягивая Сен-Сиргу руку, которую тот дружески пожал, — книга ни черта не стоила, хотя я некоторое время сердился на вас за этот поступок, сам не знаю почему.

— Простите меня, сударь! Я тщетно искал вас, чтобы возместить понесенные вами убытки. Мне крайне важно было предотвратить огласку семейной драмы, в которой вы увидели только опровержение кое-каких социальных теорий. Вы не имели права выносить ее на суд публики. Несмотря на то, что вы позаботились изменить место действия и имена персонажей, многие могли бы их узнать, и я, выведенный у вас под именем Понт-Эстрада, не избежал бы насмешек. Описанные вами события задевали честь человека, который долгое время был мне близок, как родной сын… — Он вздохнул. — Вот почему я вынужден был сжечь весь тираж «Ошибки».

— Вполне уважительные мотивы, господин Сен-Сирг, и поверьте: знай я, что эта история случилась на самом деле, я не стал бы ее описывать. Мне рассказал ее в тюрьме один из товарищей по заключению, выдав ее за вымысел. Позднее, узнав о судьбе, постигшей «Ошибку», я понял, что мой знакомый в действительности сам играл ту роль, какую он в своем рассказе приписал Пьеру Артона.

— Не странно ли, — заметил г-н де Сен-Сирг, — что после стольких неудачных попыток найти автора, я совершенно случайно встретил его здесь?

— В самом деле, это довольно странно. Но знайте, сударь, что я категорически и неоднократно отказывался повидаться с вами и уступить вам рукопись только потому, что издатель романа вообразил, будто я собираюсь вас шантажировать. Он сказал мне, что вы разделяете его мнение, и это привело меня в негодование. Вот почему, несмотря на свою бедность, я не принимал ваших предложений.

— А теперь?

— Теперь другое дело.

— Все к лучшему. Видите ли, господин Леон-Поль, я верю в предопределение; все на свете происходит неспроста. Наша встреча тоже к чему-нибудь да приведет.

— Ничего не имею против, сударь, лишь бы она привела к добру.

— Кое-кому она принесет добро.

— Как знать?

— Если вам нетрудно, зайдите ко мне в отель «Клермон» на улице Сены. Нам надо о многом переговорить, и разговор этот будет не лишен для вас интереса, если вы на самом деле таковы, каким кажетесь. Но скажите, — переменил старик тему беседы, — не знаете ли вы случайно Руссеранов?

— Знаю немного, но косвенно. А в чем дело?

— Я вам скажу позднее.

— Хорошо.

— Знакомы ли вы с гувернанткой по имени Бланш де Мериа, живущей в их семействе?

— Нет.

— Не можете ли вы разузнать в точности о взаимоотношениях мадемуазель де Мериа с родителями ее воспитанницы?

— Попытаюсь.

— Вы оказали бы мне, мой друг, поистине большую услугу, взяв это на себя, и принесли бы пользу тому делу, которому, как мне известно, вы посвятили свою жизнь.

— Рассчитывайте на меня. Я сделаю все возможное, чтобы добыть интересующие вас сведения. Но не обижайтесь на то, что я хочу познакомиться с вами поближе, прежде чем исполнить ваше поручение.

— Это вполне естественно.

Старик поднялся.

— Я пришел с намерением посетить мадемуазель де Мериа, — сказал он, — но будет лучше, если я сперва узнаю, что она собою представляет. Прощайте, до завтра!

Он слегка постучал по асфальту концом трости с золотым набалдашником, и тотчас же человечек, который, засунув руки в карманы, толкался среди публики и, навострив уши, слушал пересуды, подошел, подал Сен-Сиргу руку и направился вместе с ним в сторону заставы Сен-Жак.

«Ну, что ж, — подумал про себя бывший учитель, — мир более чем когда-либо стал театром, где разыгрывается комедия человеческой жизни. Черт меня побери, если я ждал того, что произошло! Положительно, на каждом шагу со мною случается что-нибудь непредвиденное. Я так устал за зиму, так мечтал отдохнуть в своем милом домике, вдали от пыльных улиц, среди зеленеющей листвы, погрузившись с головой в вычисления… А вместо этого я участвую в драме, даже в трагедии, невольно выступаю в роли статиста, хотя вовсе к ней не стремился. Я ввязался в какую-то интригу, которая благодаря этому старому чудаку могла бы послужить материалом для неплохой жанровой пьесы».

Леон-Поль сделал несколько шагов в сторону решетки. «Ладно, — подумал он, — познакомимся поближе с этой госпожой Руссеран. Она мне понравилась, но ведь первому впечатлению не всегда можно верить. Узнаем, что она намерена сделать для моих несчастных друзей».

XXXIII. У г-жи Руссеран

Учитель был занят своими мыслями, когда лакей пригласил его в кабинет хозяйки дома. Это была большая комната, так резко отличавшаяся от остальных, что ее убранство казалось нарочитым, подчеркнутым протестом против роскоши. Здесь не было ни пушистых ковров, ни тисненых обоев, ни мягких диванов; на всем лежал отпечаток простоты и строгости, все свидетельствовало о любви к прилежным занятиям и безукоризненному порядку. Большой дубовый стол посреди комнаты с аккуратно разложенными на нем бумагами; тяжелые стулья, плетеное кресло, зеленые этажерки, полки с книгами вдоль стен — вот и вся мебель. Быть может, она принадлежала еще отцу г-жи Руссеран, которая сохранила все в неприкосновенности из чувства дочерней любви или потому, что такая обстановка была в ее вкусе.