Читаем без скачивания Железная маска: между историей и легендой - Жан-Кристиан Птифис

Рассмотрим, как характеризуется в этом тексте роль Сен-Мара. Он не довольствуется самопроизвольным зарождением и распространением слухов, но активно вмешивается, прямо подпитывает их. Именно он рассказывает, что человек в маске — заключенный, который долгое время находился у него под стражей в Пинероле, и он же произносит таинственную фразу о том, что «не все люди, которых считают умершими, мертвы». Это загадочное высказывание не только возбуждает любопытство, но и направляет исследователей на поиски некоего человека, которого умышленно объявили умершим. Какое открытие! Если уж до того постарались обмануть общественное мнение, что объявили умершим этого человека, то, стало быть, он владеет государственным секретом чрезвычайной важности! Вполне вероятно также, что и информация пятнадцатилетней давности, касавшаяся самоубийства слуги графа де Лозена, имеет своим источником не кого иного, как Сен-Мара. Это должно было подчеркивать атмосферу страха, царившего в донжоне крепости… Сен-Мар умело пускал в игру все, что могло повысить его престиж. Для этого он готов был прослыть и неумолимым тюремщиком.

«Башня забвения» Прокопия заставляет вспомнить произведение этого византийского историка VI века, умершего в Константинополе в 562 году, известное под названием «Тайная история», — памфлет, в котором критикуются тирания и коррупция византийских правителей. Это произведение нашел и опубликовал в 1623 году Никколо Алеманни, итальянский эрудит, библиотекарь Ватикана. В Париже издание этого труда Прокопия появилось в 1663 году. Правда, в «Тайной истории» речь идет не о «Башне забвения» (автор напутал в этом отношении), а о системе подземных тюрем, «каменных мешков» под дворцом императрицы Феодоры, в которых эта бывшая проститутка, ставшая супругой императора Юстиниана, держала своих противников из числа высшей знати{53}.

Таким образом, Сен-Мар стоит у истоков по меньшей мере двух гипотез. Спустя восемь месяцев после прибытия заключенного на остров Святой Маргариты он писал Лувуа: «Во всей этой провинции говорят, что мой заключенный — мсье де Бофор, а некоторые утверждают, что это — сын покойного Кромвеля» (8 января 1688 года). Возможно также, что именно он распустил слух о том, что Николя Фуке, о смерти которого в Пинероле мир узнал восемь месяцев назад, жив. Вполне вероятно, что автор «Церковных новостей», Луи Фуке, отправленный в изгнание за собственную приверженность к янсенизму, спрашивал у Сен-Мара, не везет ли он в действительности его несчастного брата, смерть которого была лишь инсценирована.

В конце только что процитированного письма от 8 января 1688 года Сен-Мар добавил фразу, которая привлекла к себе внимание историков: «Вот небольшой отчет о расходах на него за прошлый год. Я не детализирую его, иначе лицо, к которому попадет этот отчет, сможет узнать то, что его не касается». О чем идет речь? Эта таинственная фраза заставляет думать о неких важных и секретных расходах, о которых никто не должен знать. Сторонники версии о важной особе, находившейся под стражей у Сен-Мара, читая это, полагают, что могут торжествовать. Смотрите, говорят они, Сен-Мар не доверяет даже ближайшим сотрудникам министра в том, что касается вуалирования огромных расходов на содержание его заключенного, которому ни в чем нет отказа: он получает гитару, романы, тонкое белье и даже кружева!»[296] «Мне кажется, — писал Паньоль, всегда склонный к преувеличениям, — что эти несколько строк представляют собой документ, неопровержимый и столь же важный по интересующему нас вопросу, каким был Розеттский камень для Шампольона».[297] В действительности же все наоборот! Станислас Брюньон обнаружил в архивах распоряжение о возмещении расходов, составленное господином Ренуаром на основании упомянутого отчета, присланного Сен-Маром; именно в соответствии с этим распоряжением выделялись средства на «одежду, белье и медикаменты для заключенного» на 1687 год. Эта сумма составляла 821 ливр 7 солей и 9 денье, что не является чем-то экстраординарным ни по размеру суммы, ни по мотивам выплаты. Размеры выплат Сен-Мару, производившихся дополнительно к его жалованью на «содержание арестованного», варьировались, как уже было сказано, от 800 до 1200 ливров в год. Однако легенда уже начинала жить своей жизнью. Она до того пришлась по душе Сен-Мару, что он не пожелал разрушать ее. Более того, он предпочел втянуть Лувуа в эту игру.

Среди различных слухов, которые благодаря Сен-Мару получили в то время хождение, был и тот, который спустя шестьдесят лет подхватил Вольтер, а именно слух о визите Лувуа в Пинероль или, в трактовке знаменитого французского просветителя, на остров Святой Маргариты: «Маркиз де Лувуа навестил заключенного на этом острове и стоя разговаривал с ним, тем самым оказывая ему уважение». Кто, кроме Сен-Мара, мог сообщить эту информацию? В самом деле, кто, кроме него, мог вспоминать о визите, инкогнито совершенным министром в Пинероль в 1670 году? Кто, как не он, мог увязать этот визит с таинственным заключенным? Кто, кроме Сен-Мара, мог рассказать, что Лувуа вошел в камеру нижней башни и стоя разговаривал с заключенным? Он и только он мог отпирать замки двойных или даже тройных дверей. Разумеется, тюремщик добавил кое-что от себя, рассказывая о том, как министр якобы оказывал знаки почтения слуге Эсташу. Но как бы то ни было, тот факт, что эта история дошла до нас через посредство легенды, подтверждает, что одной из целей молниеносного визита Лувуа в Пинероль, совершенного спустя некоторое время после таинственной смерти Генриетты Английской, была встреча с Эсташем…

Если Сен-Мар и находил удовольствие от роли манипулятора общественным мнением, то не в последнюю очередь благодаря тому, что он вдохновлялся менталитетом обитателей Средиземноморья, склонных к мифотворчеству и потому раздувавших до немыслимых размеров малейший слух, исходивший из крепости. Истории о мелодичном пении, доносившемся из тюремных камер до самого моря, о серебряной тарелке и простыне, на которых были начертаны некие сообщения, — все эти истории, которые в XVIII веке рассказывал посетителям аббат Папон, имели под собой реальное основание. Один из протестантских пасторов, сосед человека в маске, Поль Кардель, укреплял свою веру и свой дух пением псалмов, тогда как другой заключенный, Пьер де Сальв, писал на оловянных тарелках и собственных рубашках, которые выбрасывал из окна своей камеры.[298] Как видим, возник феномен кристаллизации в одном человеке событий, имеющих отношение к другим людям{54}. Именно друг Пьера де Сальва, Жан Батист Бойе д'Аржан, писатель и философ, автор «Исторических и секретных мемуаров о любовных похождениях короля Франции» (1739), ставший камергером Фридриха II, рассказал Вольтеру историю о серебряном блюде, которую, в свою очередь, услышал от собственного отца, Пьера Жана де Бойе, маркиза д'Аржана, прокурора парламента Прованса, а тот — от Жана де Риуффа, служившего помощником интенданта Прованса и военным комиссаром департамента Антиб в 1698 году, в то время, когда интересующий нас заключенный находился на пути в Париж.

Сделавшись заложником им же созданного мифа, Сен-Мар, похоже, удивлялся тому, что высшее начальство больше не интересуется его «старым заключенным». Когда его назначили на должность начальника Бастилии, он стал добиваться от Барбезьё разрешения забрать этого заключенного с собой. Он даже составил целый перечень мер, которые намеревался принять для обеспечения беспрепятственной его доставки в Париж. Он все продумал самым тщательным образом, опираясь на опыт переезда в 1687 году, во время которого его заключенный едва не погиб от удушья. Портшез был необходим, сообщал он начальству, для передвижения по горным альпийским дорогам, на равнинной же местности он превращался в препятствие, замедлявшее движение. Носилки на двух лошадях были бы предпочтительнее. А железная маска? Сен-Мар отказался от нее не только по причине того, что Эсташ сильно мучился в ней, но и потому, что не осмелился привлекать ею внимание в Париже, опасаясь получить от начальства выговор{55}. Поэтому он предпочел черную бархатную маску, возможно, снабженную подбородочником, устроенным таким образом, чтобы можно было есть. В этом смысле он ничего не придумал. Комбинация носилок и мягкой маски была использована еще за три года до него. Действительно, в «Gazette d'Amsterdam» от 21 марта 1695 года была опубликована следующая информация:

«Лейтенант с галеры в сопровождении двадцати всадников доставил в Бастилию заключенного в маске, которого привез из Прованса на носилках и которого прятал от посторонних глаз на протяжении всего пути, что дает основание полагать, что это был некий важный человек, тем более что скрывалось его имя, остававшееся в секрете даже для его конвоиров».