Читаем без скачивания Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

— Но вы настаиваете на том, что не уговаривали?

— Именно так, сэр.

— Итак, здесь содержится ваше признание, верно? — Сэр Генри указал на лист бумаги, переданный ему Констанс. — Все еще не поздно… Вас никто не вынуждает делать какие-либо признания против воли.

Клерк спросил Констанс, написаны ли эти строки самолично.

— Да, сэр.

Сэр Генри осведомился у Вагнера, знаком ли ему почерк мисс Кент, тот ответил отрицательно — он видит его впервые.

Клерк зачитал Констанс ее же признание. Та подтвердила, что прочитано верно, и поставила свою подпись, прибегнув к изначальному написанию второго имени — Emily. Услышав от сэра Генри, что он передает дело в суд, Констанс вздохнула, словно с облегчением, и откинулась на спинку стула.

В этот момент в зал вошли суперинтендант Даркин и инспектор Уильямсон — обоих вызвали из Скотленд-Ярда.[86]

— Преступление было совершено в Уилтшире, — заявил сэр Генри, — там же должен состояться и суд. Отсюда следует, что эту женщину необходимо доставить туда, дабы местные судьи могли допросить ее до начала судебного заседания. Инспектор Уильямсон принимал участие в прошлом расследовании — ему должны быть известны подробности дела, а также состав суда.

— Все правильно, сэр Томас, — подтвердил Уильямсон.

— А где живут судьи, вам известно?

— Один — в Троубридже.

— Ну что, в первой инстанции будет достаточно одного мирового судьи, — заметил сэр Генри и спросил об Уичере, но Уильямсон ответил, что тот вышел в отставку.

Уильямсон отвез Констанс Кент и мисс Грим на Паддингтонский вокзал, где к ним присоединился сержант Робинсон, с которым он работал вместе по Кингсвудскому делу. Все четверо сели на поезд, отходивший в восемь часов десять минут в Чиппенем. В купе Констанс молчала, хотя инспектор и пытался расшевелить ее всякими дружелюбными вопросами. Она не была в Уилтшире с 1861 года и выглядела, по словам Уильямсона, «чрезвычайно подавленной». Около полуночи путники добрались до Чиппенема, где наняли крытый четырехколесный экипаж и направились в Троубридж, расстояние до которого составляло пятнадцать миль. В экипаже Уильямсон снова попытался разговорить Констанс, задавая несущественные вопросы, например, далеко ли им ехать, — но ответом ему было молчание. Кучер плохо знал здешние места, все время сбивался с пути, так что в Троубридж они приехали только в два часа ночи. В полицейском участке Констанс была передана на попечение миссис Харрис, жены нового суперинтенданта (Джон Фоли умер в сентябре минувшего года, ему было шестьдесят девять лет).[87]

Прессу признание Констанс поразило. Некоторые газеты отказывались верить в достоверность ее заявления. Случается, преступления совершают люди невменяемые; другие, вроде каменщика, утверждавшего, что именно он убил Сэвила Кента, возможно, делают такие признания в надежде избавиться от болезненного чувства какой-то вины и подавленности. Быть может, Констанс «не убийца, а сумасшедшая», высказывала предположение «Дейли телеграф»; минувшие пять лет «она медленно агонизировала» и вполне могла утратить душевное равновесие, что и привело к признанию в том, чего она не совершала. «Было бы в сто раз лучше, если бы она оказалась невменяемой, нежели убийцей». Тем не менее, вынуждена была признать газета, четкость и «невероятная смелость» ее признания «отнюдь не свидетельствуют об умопомешательстве». «Морнинг стар» выдвинула версию, согласно которой Констанс убила своего сводного брата, движимая «страстной привязанностью» к Уильяму. Псевдоромантические отношения между братьями и сестрами отнюдь не были новостью для людей Викторианской эпохи — в замкнутых, скованных строгим домашним уставом мелкобуржуазных семьях брат или сестра могли оказаться самым близким человеком противоположного пола. Газета «Лондон стандард» находила в признании Констанс нечто сомнительное: написанное, по-видимому, ее собственной рукой, оно, однако же, «не было заверено нотариально». «Лондон ревью», смутно намекая на какие-то подрывные действия папистских сил, обнаружила «в языке документа явные следы руки из-за рубежа и чуждое влияние».

«Таймс», с другой стороны, с полным доверием отнеслась к признанию Констанс и предложила объяснение случившемуся, бросающее тень едва ли не на половину английского населения: «Возрастной промежуток от двенадцати—четырнадцати до восемнадцати—двадцати лет — это такое время жизни, когда естественные привязанности почти не обнаруживают себя, оставляя тело и разум полностью во власти процессов роста, а сердце — открытым мощным страстям и национальным устремлениям, которым невозможно противостоять… Должно с грустью признать, что именно представительницы слабого пола проявляют особенно откровенно бессердечие». Девушки «тверже и эгоистичнее молодых людей»; в предвкушении половой зрелости их сердца утрачивают всякую нежность. А в случаях, когда девушка «особенно склонна к раздумьям, когда у нее особенно сильно развито воображение… мечта превращается в навязчивую идею, сколько угодно абсурдную и низкую, заполняет собою всю внутреннюю жизнь, протекающую независимо от общественных установлений и жизненных занятий». Яростно отвергая представление о женщине викторианских времен, принадлежащей к среднему классу, как о «домашнем ангеле»,[88] газета уверяет, что большинство девушек в возрасте от тринадцати до двадцати лет охвачены гибельными страстями: «Следует признать, что Констанс Кент совершила лишь то, что миллионы ее сверстниц жаждут видеть совершенным кем-нибудь другим».[89]

Иные газеты утверждали, что Констанс уже написала обо всем своему отцу в Уэльс, дабы избавить его от неизбежного шока при чтении газет. Но история, описанная на страницах «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», не подтверждает этого. Один знакомый Сэмюела Кента, оказавшись в среду утром, 26 апреля, в валлийском городке Озуэстри, недалеко от своего родного Лланголлена, при встрече с Сэмюелом Кентом обратил внимание на то, в каком тот пребывает хорошем настроении. Около двух часов пополудни Кента видели покупающим газету в вокзальном киоске. Читая номер, в котором был напечатан репортаж о признании, сделанном накануне его дочерью в зале заседаний мирового суда в Лондоне, он «на какой-то момент оцепенел», а затем бросился по главной улице в гостиницу, где, забыв о назначенном на этот день деловом свидании в Озуэстри, заказал экипаж и немедленно направился домой.

В среду, в одиннадцать утра, Уильямсон, которому было поручено самостоятельно вести это дело, собрал в полицейском суде Троубриджа несколько мировых судей. Во главе их, как и раньше, был Генри Ладлоу. В заседании участвовали также секретарь суда Генри Кларк, главный констебль уилтширской полиции капитан Мередит, суперинтендант Харрис, Джозеф Степлтон и два адвоката, привлеченных Сэмюелом Кентом еще в 1860 году, — Роуленд Родуэй и Уильям Данн. Начало заседания пришлось отложить, так как опаздывал главный свидетель — преподобный Вагнер. Сотни людей, не сумевших проникнуть внутрь, ждали на улице под жарким апрельским солнцем.

Вагнер, в сопровождении сержанта Томаса, сошел с поезда на троубриджской железнодорожной станции ровно в полдень и направился прямо в суд. Зал заседаний был наполнен до отказа. Вагнер опустился на стул и застыл с полуприкрытыми глазами, упершись подбородком в покоящиеся на ручке зонтика пухлые руки.

Констанс, сообщает репортер «Дейли телеграф», вошла в зал заседаний суда «спокойной и твердой походкой». Это, продолжает он, была плотная девушка среднего роста, «на вид отменно здоровая… с румяными щеками, по которым никак не скажешь, что ее мучают угрызения совести. Первые несколько минут она выглядела как человек, попавший в неловкую ситуацию». Мисс Грим, сидевшая рядом с Констанс, застыла от напряжения.

Секретарь зачитал заявление Вагнера.

— Все правильно, сэр? — обратился к нему председательствующий.

— Да.

— У вас есть вопросы к свидетелю? — повернулся Ладлоу в сторону Констанс.

— Нет, сэр, вопросов не имею.

— Вы можете быть свободны, — кивнул судья Вагнеру.

На свидетельскую трибуну поднялся Уильямсон, и секретарь зачитал составленный им акт. И вот тут-то Констанс потеряла прежнее самообладание. При слове «убила» она залилась слезами и едва не опустилась на колени, прижимаясь к мисс Грим и безутешно рыдая. Старшая послушница тоже не сдерживала слез. Одна из женщин, сидевших поблизости, протянула Констанс флакон с нюхательной солью, другая — стакан воды, но ее трясло так, что она ничего не замечала. Инспектор вернулся на свое место, и Ладлоу сказал Констанс, что ближайшую неделю она будет находиться под стражей. В тот же день ее доставили в тюрьму Девайзеса.