Читаем без скачивания Правила обмана - Кристофер Райх

По вызову на улицу Вальдхохевег, 30, прибыл патруль из двоих человек. Полицейские позвонили, и их впустили в здание. Улица находилась в одном из самых спокойных районов города. По статистике преступлений, за последние три месяца всего две кражи. И никаких вооруженных ограблений, изнасилований или убийств за последний год.

— Он там, в квартире, — сообщила расстроенная женщина, впустившая полицейских. — С тех пор как я позвонила вам, глаз не свожу с ее двери. Он никуда не выходил.

— А почему вы считаете, что он вор?

— Я не говорила, что он вор. Я сказала, что он злоумышленник. Он не должен здесь находиться. Сначала сказал, что ждет Эву Крюгер. Хотел пройти к ней, но у него текла кровь, вот здесь… — И она показала у себя на шее. — А я ответила, что, поскольку я не знаю его, будет лучше, если он подождет свою невестку на улице. И буквально через минуту слышу — шаги на площадке. У него оказались ключи от квартиры. И я видела, как он туда вошел.

— Госпожа Крюгер — его невестка?

— Так он сказал. Но может, он соврал. Раньше я никогда не видела его.

Полицейские по очереди задавали ей вопросы.

— Вы сегодня видели женщину, которая здесь живет… эту госпожу Крюгер?

— Нет.

— Вы спрашивали его о ране?

— Он сказал, что это несчастный случай и что он сам врач и, попав в квартиру, сможет оказать себе помощь.

На лицах полицейских было написано крайнее раздражение.

— Этот доктор угрожал вам?

— Нет. Он был вежлив… но он не должен находиться в квартире госпожи Крюгер в ее отсутствие. Я его никогда не видела раньше и испугалась.

Полицейские переглянулись: еще одна дамочка с кучей свободного времени на их голову.

— Мы побеседуем с этим господином. Он, случайно, не назвал себя?

Женщина нахмурилась.

— Оставайтесь здесь, мэм.

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Джонатан изучал порез на шее — края начали твердеть. В полевой хирургии он видел такие ранения ежедневно. Если хочешь, чтобы после заживления раны не осталось рубца, то необходимо заново открыть ее и зашить, но сегодня было не до того.

Он налил для смелости еще рюмку зубровки.

— Не дергайся, — прошептал он себе, поднося к горлу иголку с ниткой.

Затаив дыхание, он приступил к работе. Для швейного набора иголка была вполне приличной — довольно острая и довольно стерильная. Ему доводилось работать и теми, что намного хуже. Придерживая края раны пальцами левой руки, правой он начал накладывать швы.

Все вранье, с самого начала. Эмма вообще не Эмма. В определенной степени его жизнь оказалась фарсом, глупой возней. Пьесой, поставленной невидимым режиссером. Удивительно, но теперь он чувствовал себя больше освобожденным, чем разочарованным. Как будто с его глаз сняли шоры и он впервые увидел вещи такими, какие они есть на самом деле. Он увидел не только то, что лежало непосредственно перед ним, но и то, что находилось вокруг. И этот вид — его прошлое и настоящее — просто убивал: Джонатан — пешка, кукла, безмозглая марионетка в руках правительства.

— Но кто? — спрашивал он себя. — Кто вовлек ее во все это?

Он сделал третий стежок. Нитка проходила с трудом, и на глазах выступили слезы.

Злость. Вот что он чувствовал. Злость на Эмму. Злость на Хоффмана. Злость на каждого, кто участвовал в том, чтобы украсть у него жизнь для достижения своих целей. Такое воровство он простить не мог.

А та часть жизни, где они вдвоем? Только он и она? Это тоже было «мероприятие»? Ему очень хотелось думать, что минуты, проведенные с ней наедине, в порядке исключения, существовали отдельно от Эмминого «высшего долга». Их занятия любовью. Их тайные взгляды. Прикосновения ее рук и невысказанные мгновения.

Восемь лет… Неужели это возможно?

Он опустил иголку и, опершись на раковину, посмотрел в зеркало.

«Ты просто не понимаешь. Она так и не сказала тебе своего настоящего имени. Она позаботилась обо всем — чтобы ты ездил по Африке, Европе и Ближнему Востоку, а она могла делать свою работу. Вся ее жизнь была тайной. Посмотри на эту квартиру. Взгляни на это крохотное платье. Она приводила сюда мужчин. Она пила с ними водку. Она соблазняла их».

Вглядываясь в свое отражение, он смотрел в глаза правде.

Уже не чувствуя боли, Джонатан быстро закончил работу и маникюрными ножницами отрезал нитку. Хорошая работа, как ни крути. Он смочил швы спиртом и наложил повязку, затем взял рубашку, прошел на кухню и налил еще рюмку водки. Он запомнил название на будущее. Зубровка. Не иначе как по-польски — «доверчивый идиот».

Он надел пальто и запустил руки в карманы. Правая рука нащупала обручальное кольцо. Он обещал носить его всю жизнь — как напоминание. Выключив на кухне свет, Джонатан заглянул в гостиную и в другие комнаты. Все это обман. Иллюзия. Не более чем мизансцена.

И тут в дверь постучали.

— Полиция Берна. Мы хотели бы поговорить с вами.

Джонатан замер на месте. Наверное, полицию вызвала женщина, что открывала ему дверь. Он представил, как будут дальше развиваться события: сначала они попросят его удостоверение личности, затем обычный запрос в участок на наличие отклонения от уплаты чего-либо. И мгновенный ответ: доктор Джонатан Рэнсом, разыскивается за убийство двоих офицеров полиции. Вооружен и очень опасен. Они его скрутят, наденут наручники и в мгновение ока раскатают на асфальте.

В дверь снова постучали.

— Это полиция. Господин доктор, пожалуйста, откройте, мы знаем, что вы в квартире. Мы хотим поговорить с вами о вашей невестке — госпоже Крюгер.

Джонатан зашел слишком далеко, чтобы сдаться. Он остается в игре.

Он вбежал в спальню, открыл дверь на балкон, выглянул и быстро осмотрелся. Ближайший балкон — двумя этажами ниже. Стена ровная. Спуститься по ней не получится.

Стук в дверь становился все настойчивее.

Вернувшись в гостиную, Джонатан пробежал в кабинет, затем снова в спальню и снова на кухню. И остановился, разозленный своими бесплодными усилиями. Единственный способ выйти отсюда — через входную дверь.

Если он не может выйти, значит, надо заставить их войти…

Он снова прошел на кухню, но уже не спеша, ни разу не оглянувшись на все более настойчивый стук в дверь, и направился прямиком к духовке — ультрасовременному прибору с нержавеющим фасадом, конвективной теплоотдачей и сенсорной панелью. Ничего не получится! Плита, однако, была газовая. Сняв форсуночные кольца, Джонатан повернул все ручки до максимума. Газ с шипением начал заполнять пространство кухни.

Стук в дверь прекратился, раздались громкие голоса. Дверная ручка задергалась, и послышался скрежет металла о металл. Похоже, полицейские решили взломать замок.

— Иду! — крикнул Джонатан. — Одну минуту!

— Пожалуйста, поторопитесь, — последовал ответ. — Или мы войдем сами.

— Одну минуту! — снова крикнул он.

Плотно закрыв кухонную дверь, он заскочил в кабинет, где на столе видел листы бумаги. Свернув бумажный кулек, он побежал в ванную и набил его туалетной бумагой. Потом он взял большое банное полотенце и намочил его холодной водой, отжал и перекинул через руку. Снова забежав в гостиную, он прихватил из пепельницы спички.

Стук в дверь возобновился, также послышалось потрескивание полицейских раций.

Газ уже просачивался под кухонную дверь. Прижавшись спиной к стене, Джонатан набросил на голову полотенце, зажег спичку, поднес ее к бумажному кульку и подождал, пока тот хорошенько разгорится.

«Пора!» — решил он, рывком открыл дверь, швырнул пылающий факел в кухню и бросился на пол.

Огненный шар взорвался, сметая со стола посуду. Зазвенели падающие стаканы, выбитые оконные стекла.

Вскочив, Джонатан добежал до прихожей и спрятался в гардеробе у входа. В следующую секунду раздался выстрел. Входная дверь рухнула на пол, и в квартиру ворвались двое полицейских. С пистолетами в боевой готовности они бросились к источнику пожара. Все это Джонатан видел через приоткрытую дверь шкафа.

Один из полицейских рискнул приблизиться к огню:

— Он выскочил в окно.

Другой, пробравшись среди горящих обломков мебели, заглянул в кухню:

— Ушел.

Джонатан выскользнул из шкафа, выскочил на лестницу и побежал вниз.

Спустя несколько секунд он уже был на улице.

А через пять минут его «мерседес» летел в сторону автобана.

54

Когда Филин Паламбо после заграничной «охоты» возвращался в Соединенные Штаты, его действия подчинялись давно установившемуся порядку. Из аэропорта он направлялся в Александрию, штат Вирджиния, в свой спортзал, где два часа занимался на тренажерах, поднимал тяжести и плавал. Наконец, когда с потом из его организма выходили дрянная еда, грязь и отравленный воздух, он шел в парилку, где избавлялся от устойчивого чувства вины, которое опухолью разрастается в потемках человеческой души. Он называл эту процедуру «сходить на исповедь». И только после всего этого он мог поехать домой и обнять жену и детей.