Читаем без скачивания Новый Мир ( № 5 2006) - Новый Мир Новый Мир

Адрес : М. Lazarewsky.

Zemgor Panska ul. 16 Praha. Tcheko-Slovaque.

1922. 17/ХI.

Заслюнил письмо к тебе и вспомнил, что кое-что не дописал. «Озимь» пойдет на днях в «Русском Деле» (Ксюнин2 Белград). В ней будет строк 1500. Я ее украсил. Могу и еще украсить, сообразно с новейшими событиями. Если Ты кого-нибудь заинтересуешь в ее переводе на чешский, да еще не бесплатно, скажу тебе чисто-русски мерси.

Твой А. Куприн.

Дневник. Praha. 1922. II.

1Мои искренние приветствия м-ль Мажене (франц.).

2Ксюнин Ал. И. — журналист, критик, был сотрудником газеты «Новое время», председателем Союза русских писателей и журналистов в Югославии. В 1938 году покончил с собой, узнав о роли агента НКВД генерала Н. Н. Скоблина и его жены, певицы Н. В. Пле­вицкой, в похищении в Париже председателя Российского общевоинского союза генерала П. К. Миллера. Уточнение в скобках и упоминание этой фамилии, возможно, связано с содействием Ксюнина в публикации.

18

[Ноябрь 1922]

Милый Борис Барбарисович,

Это самый Sramek1 из Праги, что оборделил2 мою Яму, вдруг блеснул порядочностью. Прислал 340 fr., потом 336 fr., а 700 пришлет (или не пришлет) через два месяца. Заглавие похабное я ему запретил. Послушается ли? Значит, судебное преследование пока надо оставить.

А вот у Кучера под сиденьем залежалась «Звезда». Не понимаю!

Одну мысль — среди многих других очень дружески ценных — ты дал, намеком, замечательную. Это Крамарж3. Но как я ему напишу? Вот если бы у меня был в Праге верный дружок, которому я мог бы написать невинно-приятельское письмо нужного содержания, а тот мог бы его случайно показать милому старому Крамаржу (или Массарику4) — тогда дело другого рода; дело верное и гладкое5… Но helas! А ведь Мер<ежковский> и Бу<нин> сумели тяпнуть по нескольку десятков тысяч чешских крон6.

Кибальчичева7 на днях собирается в Прагу к своей дочке. Звала меня. Уверяла, что штудентки8 встретят меня с цветами на вокзале и с радостью отыщут нам квартиру. Но то, что ты пишешь о Праге, меня расхолаживает… Однако в Париже больше нет житья. Уперся в стенку лбом. Задыхаюсь от чужих — ненависти, интриг, подножек, заговоров. Мечтаю сорвать где-нибудь доллары и уехать к морю (напр. Дубровник9), купить парусную лодку и сети. И тебя позвать. И Маженку, которой целую ручки.

Марсель10 пережила критический период позыва. Благоразумна. Нянчает свою племянницу Jaqueline [2 слова, данные в скобках, нрзб.]. Целую Тебя. Пиши разборчивее: разнообразно безобразный почерк лучше, чем безобразно однообразный11.

Пиши. Искандер12.

Дневник. 1922. Praha. II. Письмо вклеено между 230 и 231 страницами.

1 Шрамек Й. — издатель. В его издательстве в 1923 году вышел роман «Яма» А. И. Куприна. Перевод сопровождался факсимильным обращением автора к издателю.

2Роман в чешском переводе предполагалось назвать «Бордель».

3Крамарж Карел (1860 — 1937) — глава правительства Чехословакии в 1918 — 1919 годах. Один из лидеров Национально-демократической партии.

4Масарик Томаш (1850 — 1937) — президент Чехословакии в 1918 — 1935 годах.

5Намек на возможное содействие Лазаревского.

6В рамках «Русской акции», проведенной в Чехословакии на государственном уровне, оказывалась помощь русским писателям (подробнее см.: «Русская Прага, Русская Ницца, Русский Париж. Из дневника Бориса Лазаревского» (33 письма Михаила Арцыбашева, Ивана Бунина, Александра Куприна, Ильи Сургучева и других). Предисловие, публикация и комментарий Сергея Шумихина, — в сб.: «Диаспора». I. Новые материалы. Париж — СПб., 2001).

7Жена В. Ф. Кибальчича (см. примеч. 3 к письму 11).

8Обыгрывание чешского произношения слова «студентки».

9Город в Хорватии, климатический курорт на Адриатическом море. Был в Средние века научным и культурным центром на Балканах («Славянские Афины»).

10Возможно, Эстер или Анна Марсель, дочери А. И. Русакова.

11Куприн намекает на действительно почти нечитаемый почерк Лазаревского, одновременно справедливо характеризуя свой как «безобразно однообразный».

12В этом имени Куприн обыгрывал псевдоним своего тезки Александра Ивановича Герцена.

Публикация, подготовка текста, предисловие М. В. МИХАЙЛОВОЙ, комментарии М. В. МИХАЙЛОВОЙ при участии О. Р. ДЕМИДОВОЙ.

Геометрия Достоевского

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Постоянный автор «Нового мира». Статья предназначена для коллективного научного труда «Роман Ф. М. Достоевского „Братья Карамазовы”: современное состояние изучения». Книга подготовлена Комиссией по изучению творчества Ф. М. Достоевского ИМЛИ им.   А. М. Горь­­кого РАН и выйдет в издательстве «Наука» в 2006 году.

Тезисы к исследованию

1. Истина и Христос

Федор Михайлович Достоевский серьезно занимался математикой в Петербургском военно-инженерном училище, которое он закончил в 1843 году в возрасте двадцати двух лет. Несмотря на то что он не был профессионалом и смотрел на происходящее в математике (с математикой) со стороны, он представлял себе язык и метод математики и мог почувствовать те парадоксы, которые уже вторгались в науку и на которые многие профессиональные математики еще не обращали должного внимания. Собственно ощущение «парадоксальности» математики и ее недостаточная обоснованность возникли едва ли не в тот момент, когда требование последовательной строгости было осознано как обязательная составляющая любого математического рассуждения. Если в геометрии строгий вывод был обязателен уже со времен Евклида1 , то в бурно развивавшемся математическом анализе положение было гораздо более шатким. Строгое обоснование анализа стало утверждаться в начале — первой половине XIX века, в частности в работах Огюс­тена-Луи Коши (1789 — 1857) и Карла Гаусса (1777 — 1855). Теоретические построения великих математиков XVIII века — в первую очередь Леонарда Эйлера (1707 — 1783), но и Жана Д’Аламбера (1717 — 1783), и Жозефа-Луи Лагранжа (1736 — 1813), и даже Пьера Лапласа (1749 — 1827) — с сегодняшней точки зрения не всегда отвечают требованиям строгости рассуждения. Верность результатов у романтиков математики обеспечивалась не столько обоснованностью вывода, сколько интуицией и мышлением по аналогии — как у средневековых философов. (Впрочем, мышление схоластов часто было гораздо строже, чем мышление математиков Просвещения, именно с точки зрения точности логического вывода и аксиоматического обоснования.)

Требование строгости математического вывода было отчетливо осознано Кантом в «Критике чистого разума». Кант настаивал на том, что математическое знание имеет другую природу, отличную от естественных наук, — не эмпирическую, но априорную. «Математика дает нам блестящий пример того, как далеко мы можем продвинуться в априорном знании независимо от опыта»2 . Математика играет совершенно особую роль в познании еще и потому, что математические знания «с древних времен обладают достоверностью и этим открывают возможность для развития других [знаний], хотя бы они и имели совершенно иную природу. К тому же, находясь за пределами опыта, можно быть уверенным в том, что не будешь опровергнут опытом»3 . Для того чтобы математика могла играть роль такого рода фундамента познания, она сама должна быть непротиворечивой и строго обоснованной.

Математика строится на априорных — предшествующих опыту — суждениях, и одно из главных таких суждений — это представления о пространстве и времени. Сами «доказательства», или «антиномии чистого разума», приведенные Кантом, на основании которых он и делал вывод о невозможности помыслить пространство и время, поскольку они в одно и то же время и ограничены, и не ограничены, были подвергнуты Гегелем очень жесткой критике4 . Но это не изменило общего отношения к математике ни у самих математиков, ни у философов, и через полстолетия после Канта представление о математике как о независимом и достоверном источнике истины постепенно укрепилось и в более широком общественном сознании. Математика, исходя из трансцендентальных аксиом и следуя строгим самообоснованным правилам логического вывода, способна отделить истину от лжи. Гипотеза Канта стала аксиомой для дилетантов. «Не стану я, разумеется, перебирать на этот счет все современные аксиомы русских мальчиков, все сплошь выведенные из европейских гипотез; потому что чтбо там гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома, и не только у мальчиков, но, пожалуй, и у ихних профессоров, потому что и профессора русские весьма часто у нас теперь те же русские мальчики. А потому обхожу все гипотезы»5 . Гипотеза о независимости математики поставила результаты математических выводов как бы «над» и «вне» эмпирического опыта, и математика приобрела очень высокий, чуть ли не абсолютный авторитет в глазах не только русских, но и европейских профессоров. Да и сами математики первой половины XIX века были убеждены, что внутренние проблемы — такие, например, как строгое понятие действительного числа или определение непрерывности, — будут разрешены в ближайшее время. Хотя необходимо заметить, что такой беспечности и самоуспокоенности, как в физике конца XIX века, когда профессор физики мог спокойно заявить, что все уже разрешено и осталось только несколько частных задач, — такого мертвого штиля в математике не было никогда.