Читаем без скачивания Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

– Да-а-а… нет, я, пожалуй, так бы не смог, – честно признался Дмитриев, с тихим ужасом косясь на безмолвных и неподвижных слуг, облачённых в торжественно-роскошные одежды.

– У меня от этих… официантов весь аппетит испарился. Нет, то есть я, конечно, бывал в дорогих ресторанах, но тут… Чтобы у себя дома, и в такой обстановке, – он окончательно запутался в эмоциях. Я решил его слегка подбодрить и сказал:

– А вы их игнорируйте, майор. Представьте, что вы «новый русский», и весь этот кабак вами уже оплачен. Честное слово, полегчает. Только не сильно увлекайтесь, а то привыкнете ещё… Что мне потом с вами делать?

– Скажете тоже, – заулыбался Дмитриев.

Ничего, оттает. Быт миллионеров прост только в дешёвых фильмах да в книжках начинающих прозаиков-остросюжетников. Иметь много денег – это тяжкий труд, особенно если тратить их приходится в соответствии с многочисленными правилами и традициями. Первая реакция людей, столкнувшихся с подобными «бытовыми» трудностями, обычно напоминает шок. Майор ещё прилично держится. Этель, выросшая в грязной эфиопской лачуге, а затем попавшая в дом отца, первое время боялась ходить по коврам и постоянно норовила вытереть руки об себя, чтобы не испачкать салфетку. Этель… Неудачное воспоминание. Настроение у меня испортилось окончательно.

Рискуя показаться банальным, всё же скажу, что явление на пороге зала Паолы было из разряда видений чудных и… даже слов-то не подобрать. Чёрные как смоль волосы были уложены в незатейливую, но безумно элегантную причёску, открытое вечернее платье глубокого алого цвета оттеняло смуглую кожу обнажённых плеч, изящное бриллиантовое колье на груди постреливало тонкими лучиками отблесков – и очаровательная улыбка играла на её губах.

– Добрый вечер, господа! – произнесла она, глядя на меня в упор. – Надеюсь, я не заставила себя ждать?

Мы с Дмитриевым одновременно лязгнули зубами, закрывая разинутые от восхищения рты. И что-то дружно промямлили в ответ. Чудное видение, господа, – оно для всех чудное. Никто не остаётся равнодушным.

– Тогда начнём, – лёгкой походкой проходя к столу, сказала Паола. – Присаживайтесь, господа. Луи? – Рядом с ней материализовался седовласый мэтр. Не глядя, она кивнула: – Можете подавать, – и в тот же миг разом ожившие слуги окружили нас, их проворные руки замелькали над приборами, в бокалы полилось вино, и тарелки наполнились, словно по волшебству. Освященное вековыми традициями таинство ужина началось. Насмерть перепугав вконец растерявшегося Дмитриева.

Повар в доме был превосходный, его творения, всё время сменяющие друг друга на столе, оказались выше всяких похвал. Горшочки с лягушачьими лапками с чесноком и петрушкой, утиная печень с кисло-сладким соусом из ревеня и красной смородины, сочное мясо косули с сельдерей-пюре, яблоками и каштанами, обжаренными в каком-то сладком соусе. И потрясающий кус-кус из креветок… А какой выбор вин… Я чувствовал, что попал на праздник живота, сочинённый в лучших французских традициях. Когда на десерт вынесли шоколадный торт, оказавшийся едва ли не лучшим, чем классический вариант из венского отеля «Zaher», я окончательно понял, что такое рай.

За столом ни слова не было произнесено о делах. На эту тему легло хотя бы и временное, но прочное табу. Виталий Борисович, вконец ошеломлённый сложностью процесса, молчал по определению, как Портос из «Трёх мушкетёров»: «Дерусь… потому что – дерусь!» Так и тут: «Молчу, потому что… – молчу!» Светскую беседу поддерживала Паола, как никогда обворожительная в этот вечер. Хотя нет, так говорить было бы неверно, ибо обворожительна, с моей точки зрения, она была всегда. Просто в тот момент совершенство превзошло само себя. Отпустив слуг, мы, уже не стесняясь, болтали, смеялись, вспоминали какие-то истории. Паола, разойдясь, рассказала, как однажды в шутку начала соблазнять Версаче, вилла которого находилась неподалёку, на озере Комо. Знаменитый кутюрье, известный своими нетрадиционными пристрастиями, пришёл в неописуемый ужас и потом очень долго скрывался от своей «ненормальной» соседки, не отвечая на телефонные звонки. В общем, было довольно весело. В какой-то момент я вдруг вспомнил, что именно в это самое время должен, по идее, присутствовать на спектакле Камерного Драматического театра, гастролирующего в Милане. Приглашение, любезно присланное нам с Дашей дирекцией Фестиваля, до сих пор валялось где-то в чемодане. В ответ Паола неожиданно заявила, что была на премьере и может мне всё гениально пересказать. Не то чтобы мне было интересно… Ещё не так давно я работал в этом театре. Как бы смешно и глупо это сейчас ни выглядело.

Паоле понравился спектакль. Сексуальные проблемы главного героя тронули её до слёз.

– Ты бы видел, Андре, до чего он дошёл! Мало того что окончательно запутался в своих женщинах, так он ещё умудрился изменить красивой, юной любовнице с какой-то генеральшей, старой, страшненькой каракатицей. Это уму непостижимо! Естественно, она его застрелила…

Паола всё поняла совершенно правильно. Диковато, но правильно. Однажды я услышал интервью с неизвестным английским режиссёром, поставившим спектакль по «Собачьему сердцу» Булгакова. На вопрос: «Чем вы руководствовались, выбирая эту пьесу?» – он совершенно серьёзно ответил: «О, но это же очень важно! Проблема защиты животных меня всегда волновала. А эта пьеса о враче-садисте, проводящем опыты над собаками… О! Это так важно для человечества!» Помню, я тогда долго смеялся над загадочной английской душой. С Паолой всё произошло с точностью до наоборот. Пьесы Чехова она не читала, зато спектакль поняла совершенно правильно. Довели главного героя бабы… Господи, и в этом театре я провёл шесть лет? Да я рехнулся!

Постепенно бурное веселье стихло, растворившись в неторопливой и всё более и более личной беседе. Тут Дмитриев, наконец, сообразил, что его присутствие за столом становится, мягко говоря, необязательным. Он, бедняга, весь вечер чувствовал себя в «чужой тарелке» и за всё это время с трудом произнёс пару слов. Поэтому, дождавшись удобного для бегства момента, воспользовался им незамедлительно. Церемонно пожелав нам спокойной ночи, он удалился. Готов спорить, что, закрыв за собой дверь, майор чуть ли не бегом рванул подальше от этого царства «жёлтого дьявола».

Невидимо и бесшумно проскользили по залу слуги, сметая со стола остатки посуды и расставляя на его идеально отполированной поверхности свечи в причудливых канделябрах, тонкие бокалы с вином. Последний взмах руки, затянутой в белую перчатку, гаснет старинная хрустальная люстра – мы остаёмся одни. И долго смотрим друг на друга в неверном, мерцающем свете свечей, отражающихся от зеркальной глади стола. Он разделяет нас, но и объединяет в тот же миг. Вокруг нет ничего реального, всё призрачно, всё – тени, лишь её глаза сверкают в полумраке, затмевая блеск алмазов на смуглой груди.

– Хочешь, я покажу тебе СВОЙ дом? – тихо спрашивает она.

И я согласно киваю, потому что готов идти за ней хоть на край света.

– Тогда пойдём, – говорит Паола, легко поднимаясь, и я встаю ей навстречу. Первыми встречаются наши руки, потом сливаются в нежном поцелуе губы, и вот уже ничто не разделяет наши тела, жадно прильнувшие друг к другу.

Мы медленно брели по пустому дому, замершему, словно замок Спящей красавицы. Длинной чередой лестниц и коридоров, подъёмов и спусков Паола привела меня в свою, и только свою часть старого дома. Как небо и земля отличаются друг от друга, так и покои Паолы не были похожи на всё, что я уже видел здесь. Огромное пространство, весь верхний этаж был поделён на разного размера помещения, комнаты, залы; перегородки между ними то поднимались почти до крыши, а иногда были чуть выше человеческого роста. Паола с загадочной улыбкой коснулась рукой какой-то маленькой кнопочки, и вдруг тёмная плоскость над нами на глазах стала светлеть, и я увидел звёзды, а яркий лунный свет залил всё вокруг. Крыша была стеклянной, а прямо перед нами раскинулся широкий зал с полом, отделанным гранитом, покрытыми светлой глянцевой краской стенами и ажурными решётками вместо окон. Паола с силой влекла меня за собой, и уже через мгновение мы оказались в другом помещении, похожем на спальню. Во всяком случае, у стены стояла высокая кровать, напоминавшая деталь из какого-то сумасшедшего конструктора, а дальше, за большим зеркалом-перегородкой, прямо в светлый тиковый пол была вмонтирована огромная круглая ванна. Это был откровенный, махровый модерн, которого я никогда не понимал и не любил, но… Почему-то мне здесь нравилось.

– Это сделал Жан Нувель, и это первый дом, в котором мне захотелось жить. Тебе нравится? – прошептала Паола, прижимаясь ко мне.

И я, не задумываясь, кивнул. Хотя, скорее, я имел в виду не причудливый интерьер, созданный прославленным дизайнером, а горячее, гибкое и такое желанное тело девушки, прижимающейся ко мне. Нежно, едва касаясь, я целовал прекрасные губы, шею, плечи, осторожно снимая с неё всё лишнее. Всё, мешающее моим губам и рукам. С игривым шелестом упало на пол платье, и маленькая, тугая грудь упруго сжалась под моими осторожными пальцами. Крупные соски напряглись и затвердели, и Паола тихим и долгим стоном отозвалась на моё прикосновение, податливо изгибаясь навстречу ласке. Первая волна страсти уже прошла, и меня переполняла не первобытная сила, а тихая нежность к этой прелестной статуэтке из плоти и крови. Не было ни единого места на её теле, которое я не нашёл бы своими губами, и эта сладостная пытка заставляла её метаться в моих руках, сбивая белую гладь простыней. Смуглая кожа казалась матовой в ярком лунном свете, льющемся на нас с небес. Точёные формы, тончайшая талия, непостижимым образом переходящая в широкие, полные бёдра и длинные, бесконечно стройные ноги – словно резец гениального ваятеля прошёлся по куску тёмного мрамора, с ювелирной точностью отделив всё лишнее. И это чудо, это совершенство было всецело подвластно моей воле, моему желанию, моей страсти, которую я отдал ей без остатка, вновь и вновь погружаясь в её тело. Эта ночь останется в моей памяти навсегда, в ней было что-то волшебное, то, что бывает в жизни лишь однажды и никогда не повторяется вновь. Казалось, что наши тела не знают усталости, мы расставались лишь на мгновение, чтобы слиться опять, забывая обо всём.