Читаем без скачивания Корни Неба - Ромен Гари

Квист почувствовал на своем плече чью-то руку. – Да?

– Я пытаюсь объяснить этому молодому человеку, что мы здесь делаем. В слонов он не верит. Не верит, что они нас действительно интересуют, что остальное нам не важно. Он говорит, что, может, для Мореля это и так, он ведь сумасшедший, но что, право же, есть более насущные задачи, что надо защищать другое, например законные потребности народов.

Я объяснил: что касается меня лично, то я удрал к слонам только потому, что больше не знал, куда деваться. А ты?

– Ну, а мне, – сказал Пер Квист, как всегда серьезно и протяжно, так что трудно было заподозрить шутку, – было дано задание Музеем естествознания в Копенгагене. Вот и все.

Незадолго до захода солнца они увидели шедший им навстречу грузовик, и Морель вылез, чтобы помочь Н’Доло разъехаться на узкой дороге. Они не боялись, что их узнают: старые фотографии с удостоверений личности, которые были разосланы повсюду, имели мало общего с нынешним обликом партизан. Водитель грузовика оказался португальцем по фамилии Саншили. Он возвращался домой и рискнул поехать по дороге, которую двухчасовой дождь сделал бы совершенно непроезжей, как раз тогда, когда власти готовились укреплять запруды, – торопился к жене, которая рожала в Нгуеле, где у него склад. Это будет десятый ребенок.

Они покурили и договорили, стоя посреди дороги; португалец жаловался на плохие дела…

– Я экспортирую слоновую кость, – сказал он. – Ну, сами понимаете, при всех этих пластмассах…

Морель, почесывая щеку, внимательно его разглядывал.

– Что же, – сказал он, поколебавшись, – желаю вашим десятерым детям и последующим, чтобы вы не встретили на своей дороге Мореля… Он вам кое-что поукоротит…

Маленький португалец затрясся от смеха.

– Здорово сказано… Непременно жене расскажу. Признаюсь, мне вовсе не улыбается его встретить… Вы же понимаете, я самый крупный торговец слоновой костью в районе. Ну, рад был познакомиться. Возьмите, вот моя карточка, если когда-нибудь проедете через Нгуеле…

– Не премину, – сказал Морель. – Обещаю. Говорите, склад ваш там?

– Ну да, как раз на повороте дороги. Не ошибетесь, там указано мое имя. Добро пожаловать. Всего хорошего и, может быть, до скорой встречи.

Морель поглядел ему вслед, а потом забрался в грузовик.

XXX

Около десяти часов вечера они проехали через Сионвилль, покатили вдоль реки, между манговыми деревьями, потом свернули на дорогу, по которой сделали еще пять километров, и наконец остановились на пригорке против имения Шаллю. Морель спрыгнул на землю.

Спустилась ночь, тяжелая, со своей шумной жизнью; можно было вдохнуть ее испарения, ощутить близость; в гуще сада хор насекомых напоминал учащенное биение пульса, темнота подобно плоти вздрагивала, учащенно дышала; теперь, когда двигатель грузовика умолк, Морель слышал вокруг себя эту жизнь; как далеко до Сахеля и его пустоты! Кто-то тронул Мореля за плечо: Н’Доло.

– Я пойду с вами…

– Не может быть и речи. Останешься за рулем, как уговорено; если у тебя нервы недостаточно крепкие, чтобы вынести ожидание, надо было думать раньше…

Студент вернулся к грузовику. Морель взял свой набитый бумагами портфель и двинулся к решетке. Остальные уже ждали. Он единственный не был вооружен. В саду стояло в ряд полдюжины американских автомобилей. Этого они не ожидали.

– Проколоть шины?

– Нет. Если кто-нибудь захочет уехать, пусть едет… Если обнаружат дырявые шины, поднимется тревога. Впрочем, потом будет видно.

Приближаясь к вилле Шаллю – владельца газеты и одного из самых крупных горнопромышленников в районе, они увидели освещенные окна и услышали музыку. К террасе вело крыльцо с двойной лестницей; сквозь открытые окна виднелись танцующие пары. Короторо на миг приостановился.

– Ишь, откалывают, – сказал он, улыбаясь во весь рот.

Морелю пришлось стукнуть Короторо по плечу, чтобы он шел дальше. Но его насмешило, что этот негритос, не бывавший нигде кроме трущоб и африканских тюрем, вдруг заговорил на парижском жаргоне. Вот уж поистине чудо ассимиляции. Они оставили Пера Квиста и Ингеле в кустах перед домом, а сами пошли по аллее к типографии, помещавшейся под навесом в глубине сада. Морель вошел первый. Очередной номер газеты как раз готовили к печати.

Двое негров в шортах играли в углу в шашки. Третий – старый седой печатник – сверял текст.

– Привет, ребята.

Игроки в шашки подняли головы. Лица у них оставались бесстрастными, но видно было, что они изучают пришельца. Печатник спокойно глядел на него поверх очков.

– Добрый вечер, – сказал он.

Двое негров словно застыли; рука одного будто приклеилась к шашке, которую он собирался двинуть. Форсайт дружелюбно справился:

– Кто выигрывает?

Послышался рокот автомобильного двигателя, скрип тормозов и голоса. Маджумба повернулся лицом к саду и взял пулемет на изготовку.

– Это, малыш, всего-навсего гости, – сказал старик. – Сюда они никогда не заглядывают.

Морель, не торопясь, порылся в портфеле, вынул лист бумаги и положил на стол.

– Поместить на первой странице…

Печатник нагнулся над текстом, держа в руке карандаш:

«Всемирный комитет по защите слонов сообщает. Против охотников, не подчинившихся требованиям Комитета, были предприняты следующие санкции: ловец слонов Хаас, охотники Ланжевьель и Орнандо, застигнутые на месте преступления, подверглись телесному наказанию. Имущество охотников Саркиса, Дюпарка, склад слоновой кости Банерджи и дубильная мастерская Вагемана, который изготавливает вазы, корзины для бумаги, ведерки для шампанского и прочие декоративные предметы из слоновьих ног, были сожжены. Торговец слоновой костью Банерджи получил десять ударов плетью. Мадам Шаллю, „чемпионка“ охоты на крупных животных, наказана публичной поркой. Чтобы развеять враждебные слухи, Комитет напоминает, что не имеет отношения к политике; всякие политические вопросы, все, что касается идеологических доктрин, партий, рас, классов и национальностей, ему совершенно чуждо. Он преследует исключительно гуманитарные цели и обращается к чувству собственного достоинства каждого человека, без всяких различий, не движимый ничем, кроме желания охранять природу. Комитет поставил перед собой точную и ограниченную задачу – охрану природы, а для начала – слонов и всех животных, которых в школьных учебниках всего мира называют друзьями человека, и полагает, что все люди, кем бы они ни были и где бы ни родились, могут и должны об этом договориться. Речь ведь идет о том, чтобы признать существование той области человеческой жизни, которую все правительства, партии, нации и люди вообще обязуются уважать, какова бы ни была неотложность и важность их дел, стремлений, созидательной работы или борьбы. В тот момент, когда в Букаву собирается новая конференция по защите африканской фауны и флоры, Комитет считает необходимым привлечь внимание мирового сообщества к трудам подобных конференций, которые зачастую вершатся в атмосфере всеобщего безразличия. Делегаты должны работать под пристальным наблюдением мирового общественного мнения. Комитет торжественно заверяет всех, что он прекратит свою деятельность, как только будут приняты необходимые меры.

От имени Комитета: (подпись) Морель».

Печатник как будто и не удивился. Пока он читал, Морель не без тревоги наблюдал за ним.

– Ну как? Что думаешь? Согласен?

– Сказано-то хорошо.

У Мореля был довольный вид.

– Тогда валяй.

– Наверно, лучше поместить в середине страницы, в рамке? – серьезно поглядев на Мореля, осведомился печатник.

– Делай как лучше.

– Красным?

– Давай красным. Надо, чтобы бросалось в глаза.

Печатник принялся за работу. Двое игроков не шевельнулись. Короторо подошел к ним и, усмехнувшись, рукояткой пулемета смешал шашки. Они испуганно завращали глазами, запрыгали кадыки, лица разом вспотели, но они по-прежнему хранили молчание. Форсайт заволновался.

– Тут у вас выпить нечего? – спросил он.

Старик сунул карандаш за ухо.

– Нет, но если хотите, я схожу на кухню за бутылкой пива.

– И предупредишь хозяина? – бросил Маджумба. – За кого ты нас принимаешь?

Старик не обратил на него внимания и обернулся к Морелю. Тот в это время скручивал сигарету.

– Ступай, – спокойно сказал Морель, – С ума сошли! – закричал Маджумба. – А если у них есть телефон?

– Есть, – подтвердил печатник.

– Ступай, – повторил Морель, не поднимая головы.

Старик вышел. Форсайт сел на табуретку и, посасывая цветок, иронически покачал головой, – Очень красиво, – сказал он. – Приятно видеть человека, который так верит в людей…

Правда, иногда я тебя все же не понимаю…

– Ничего страшного, – шутливо утешил Морель.

Время тянулось медленно. Лицо у Маджумбы было замкнутым, враждебным. Он стоял неподвижно, с пулеметом в руке и глядел на белых презрительно и в то же время вызывающе.