Читаем без скачивания Дерзкий рейд - Георгий Свиридов

Снова раздался собачий лай. Бойцы вскочили. К костру приблизился аксакал и с ним еще двое молодых безбородых пастухов, один из них был еще совсем подросток, с большими любознательными глазами. Аксакал на железном подносе, на котором местами еще сохранилась грубая роспись масляными красками, нес куски жареной баранины. Мясо лежало горкой, и от него исходил душистый аромат.

Один из пастухов разостлал на песке у костра самотканую скатерку и положил на нее огромные плоские лепешки. Аксакал поставил рядом поднос с бараниной. Потом взял у второго пастуха бурдюк с кумысом и вручил его Мураду.

Впервые за последние дни красноармейцы поели сытно, вволю. Мясо оказалось нежным и сочным, его запивали кумысом, кислым и острым, чем-то похожим на пиво, Джэксон, как и его товарищи, ел руками, отрезая ножом куски баранины, жир стекал по пальцам и запястью, но на это Сидней не обращал внимания, подражая пастухам, он вытирал пальцы о засаленную полу халата.

Когда все насытились, по кругу пошла жестяная кружка с кипятком. Завязалась беседа. Мурад и Саркисян выполняли роль переводчиков.

Аксакал сообщил, что в песках, от пастушьего стана к стану, идут печальные новости. Новая власть, которой так были рады пастухи, умерла. Вся степь от Красноводска до Чарджоу находится в руках проклятых инглизов.

— К инглизам перешли джигиты Азис-хана, джигиты тигра песков Джунаид-хана и джигиты полковника Ораз-Сердара… Вай-вай, вся степь в огне!..

Пастухи-туркмены настоятельно просили, чтобы кзыл-аскеры — красноармейцы с рассветом покинули их стойбище. Рядом бродит банда дашнаков, и пастухи опасаются, как бы бандиты не расправились с ними за оказанное красноармейцам гостеприимство.

Мурад, приложив руку к сердцу, поблагодарил аксакала за еду и твердо пообещал исполнить их просьбу:

— Отец, утром нас уже здесь не будет. Мы сами спешим.

Аксакал оживился:

— Если вы спешите, то зачем терять время! Мы дадим вам лошадей, мяса, лепешек и воды. Пусть ваш путь будет счастливым!

Пастухи пригнали лошадей, помогли оседлать. Дали один хурджум[15] с лепешками, несколько бурдюков с водой и двух связанных баранов.

— Сами зарежете.

Аксакал подробно рассказал Мураду, как лучше всего им ехать на север, где находится ближайший пастуший стан и колодец.

Когда взошла луна, маленький отряд снова находился в пути.

Саксаульные заросли таинственно темнели по пологим склонам и в серебристом свете луны казались Джэксону застывшими странными змеевидными существами. Лошади шли быстро. Мерное покачивание в седле тянуло Сиднея в сон, глаза почти сами закрывались. Поспать бы два часа! Но Мурад все торопил и торопил своего коня, и всадники спешили за ним.

Однако избежать встречи с бандитами Ораз-Сердара им не удалось.

Перед самым рассветом отряд неожиданно напоролся на засаду.

Притаившись за высоким гребнем бархана, басмачи открыли беспорядочную стрельбу по всадникам, выехавшим из зарослей саксаула.

Двое бойцов были тут же убиты наповал. Один сразу свалился, а другой, зацепившись за стремя ногой, повис. Лошадь испуганно заржала и шарахнулась в сторону, потащив его за собой.

— Назад! — закричал Мурад по-русски и круто повернул своего коня. — Назад!

Джэксон и Саркисян, срывая на ходу винтовки, последовали за Мурадом. Отстреливаясь, они повернули назад в заросли саксаула и погнали лошадей по ложбине. Началась бешеная скачка. Бандиты преследовали с выкриками и гиканьем.

— Вай! — отчаянно вскрикнул Саркисян.

Джэксон оглянулся и увидел, как Саркисян, схватившись рукой за живот, свалился с лошади.

Мурад и Джэксон соскочили с коней. Они хотели помочь товарищу.

Ашхабадец был смертельно ранен. Пуля прошла чуть ниже пояса. Лицо его стало пепельно-бледным. Он сам понимал, что минуты его жизни сочтены.

Саркисян, сжав побелевшие губы, щелкнул затвором.

— Я задержу их… Мне все равно… А вы… — Он махнул рукой: — Скорей!.. Ташкент должен знать…

Мурад и Джэксон вскочили на коней.

Сзади долго раздавались винтовочные выстрелы.

Прячась в ложбинах меж барханами, они сделали большой крюк, запутали свои следы в зарослях саксаула и снова повернули к северу.

Так их осталось двое.

К вечеру им удалось уйти от погони. Но впереди их поджидал самый коварный и беспощадный враг — пустыня.

4

Дни нанизывались один на другой, однообразные, как окружающее их море песков. Всюду, в какую сторону ни посмотришь, видишь одно и то же — застывшие, мертвые волны песка. Песок, песок, песок… Кажется, нет ему ни конца ни краю. Мелкий, чистый, словно просеянный на огромном сите, пепельно-желтого цвета на солнце и темно-бурый в тени бархана. Бесконечное желтое безмолвие.

Уставшие лошади медленно бредут, понуро опустив головы, словно обнюхивают сыпучее бездорожье. Всадники их не торопят. Они рады тому, что животные держатся на ногах.

Мурад на серой лошади едет впереди. К его седлу привязан длинный повод второго коня бурой масти. На нем Джэксон. Старая туркменская папаха надвинута до бровей. Но и она мало спасает от слепящих лучей солнца. Полузакрыв глаза и плавно покачиваясь в такт шагам лошади, Сидней дремлет в седле.

Зной, голод и жажда оставили на его лице свои следы. Боксер осунулся, глаза ввалились, кожа потемнела и огрубела.

На барханах то там, то здесь, словно бородавки, торчат короткие пучки сухих стеблей почти высохших трав. Мурад давал название каждому засохшему цветку и травке, но Джэксон так и не мог отличить кандыма от полыни, илека от селина. Правда, колючие кусты янтака он запомнил… Острые, как иголки, бурые колючки шарообразного кустика трудно было не запомнить, тем более что они наиболее часто росли по склонам песчаных холмов.

Все эти дни Джэксона не покидало удивительное и странное чувство: ему все время казалось, что он находится не на земле, а на какой-то другой, непонятной и таинственной, планете. Здесь все какое-то свое, ни на что привычное не похожее. Днем, освещенные сверху, барханы теряли свои очертания, и безбрежное пространство выглядело ровным и гладким, как берег океана, вылизанный морскими волнами. Однообразный бесконечный берег. Терялось чувство пространства, ощущение величины. Но едва огненный шар солнца опускался к горизонту, вечерние лучи резко изменяли пустыню. Появлялись длинные тени, и пространство обретало форму, становилось удивительно ребристым, барханы обрисовывали свои контуры.

В такие предвечерние часы Сидней особенно остро ощущал их одиночество и обреченность. Конца не видать походу! День за днем, день за днем… Знойное марево уныло дрожит над сонными песчаными горбами. Сухой жесткий воздух, сухой разогретый песок. Безветрие и тишина. Никогда в жизни Джэксон не ощущал такой звонкой, хрустальной тишины. Сначала она пугала, настораживала. Даже собственный голос казался Сиднею лишним и чужим в этом беспредельном крае вечного покоя. Потом тишина стала раздражать. Хотелось звуков. Обыкновенных звуков. Звона трамвая, рокота автомобильного мотора, стука дверей, шелеста травы, пения птиц, плеска воды, ударов гонга… Жизнь — это звуки! А здесь тишина. Гнетущая тишина!