Читаем без скачивания Ричард Длинные Руки – маркграф - Гай Орловский

Я тяжело вздохнул.

– Хорошо. Доставьте их сюда.

Через четверть часа привели всех девятерых, крепких, матерых, битых жизнью, с быстрыми глазами и явно очень смышленых. Связанные, они тут же опустились на колени и смотрели в мое лицо с великим почтением, как на человека, который умудрился выказать еще большую жестокость, чем щеголяли перед побежденными они сами.

– Жить захотелось? – спросил я медленно. – Хорошо… Эй, подать сюда вон ту колоду!

Двое воинов, быстро-быстро перебирая ладонями, подкатили огромный кругляш. Еще двое схватили одного из наемников и бросили перед обрубком бревна так, что голова легла на импровизированную плаху. Третий вытащил из ножен меч и посмотрел на меня.

Я чувствовал, что все ждут, вот попугаю, а потом милостиво отпущу. Во многих жизнеописаниях подчеркивается именно это «милостиво».

В последний момент я заколебался, но сдавил сердце в железной руке правителя и сказал себе зло: новорожденного ублюдка не смог зарезать… конечно, слабак, но там понятно, тот еще ничем не успел напакостить, разве что срал в пеленки, а эти жили в свое удовольствие, врывались в захваченные города, грабили, издевались, распинали мужей на дверях и насиловали их жен и дочерей у них на виду… Этих есть за что!

Кровь ударила в голову, я прохрипел злобно:

– Каждому из этих… отрубить правую руку, выколоть правый глаз и отрезать правое ухо!.. Сделать это немедленно. Сейчас же. Приступайте!

Голос мой был страшен, я сам чувствовал, как меня колотит, а холодная ярость сжала грудь, заморозив ее в льдине. Граф Ришар охнул, Растер выругался, а барон Альбрехт вскрикнул:

– Сэр Ричард!.. Это невозможно!

– Все возможно, – прорычал я люто. – Я не хочу войн, вы понимаете, барон?

– Но, сэр Ричард…

Я прорычал:

– Византийский император Василий приказал всех захваченных в плен болгарских воинов, а их было пятнадцать тысяч, ослепить! Пятнадцать тысяч!.. На каждую сотню оставил одного с невыжженным глазом, чтобы служил им поводырем. Как вам такое? И когда эта несметная толпа сильных, но беспомощных мужчин притащилась по пыльной выжженной дороге обратно в Болгарию, великий полководец и болгарский царь Борис, герой, который вынашивал планы нанести новый удар по Византии, увидел их с балкона… у него схватило сердце, он упал и умер. Таким образом император Василий, заслуживший прозвище Болгаробойцы, покорил отважную и независимую Болгарию!

Они слушали как громом пораженные, ошеломленные невероятной катастрофой и такой жестокостью. Барон Альбрехт пробормотал смятенно:

– Мы понимаем ваши доводы, сэр Ричард. Но… все-таки жестоко…

– Мир жесток, – отрезал я. – Когда-то отрубание рук заменим штрафом и подметанием улиц, а сейчас – да!

Сэр Растер спросил ошарашенно:

– Подметанием… улиц?

– Или другими общественными работами, – сказал я. – Но сейчас мир таков! К тому же пример дан не на пятнадцати тысячах! Всего девять человек… Да и не люди эти двуногие, хоть и наделены речью. Пусть идут по дорогам Сен-Мари и вообще везде-везде… Их будут жадно расспрашивать во всех тавернах, по городам и весям разнесется весть, что наемником быть не так уж и сладостно!

На меня смотрели все еще с ужасом, как на чудовище. Я застонал в бессилии, видя обвинение в чистых глазах Макса. Что сделать, как убедить, как доказать, что очень важно саму профессию наемников в глазах малолетних придурков из сел и городов показать не такой красочной и романтичной, как им кажется. Пусть представят себя на месте не только грабящих и насилующих, но и вот этих с отрубленными руками. Кто-то и передумает идти в наемники. И станет, возможно, не бесстрашным красавцем-наемником с «кодексом чести», три ха-ха, как же – кодекс чести у продажной твари! – а каким-нибудь вшивым Паскалем, Декартом или Серветом. А то и Ньютоном.

Наемники – воплощенная мечта малолетних идиотиков, что бунтуют против всего увиденного, против любых законов, правил, устоев, мнений. Наемники не признают авторитетов, власти, церкви, Бога, морали, служат только самим себе – вау, как круто! У них нет Родины, Отечества, идеалов. Они сами по себе и по ту сторону добра и зла – мечта придурка, ненавидящего деспотических родителей, что заставляют мыть шею и менять грязные носки на чистые. У многих детский возраст сильно затягивается, а ждать, когда поумнеют сами – а дураки вообще умнеют редко, – для общества слишком накладно.

Глава 8

Огромный ров тоже использовали, как братскую могилу, хотя слово «братская» не хочется поганить, применяя к такой мрази, как наемники. Сообщество – это совсем не то, что содружество, и надо быть полнейшим идиотом, чтобы не видеть разницу.

Все не поместились, как же много на свете сволочей, что стремятся нажиться на убийствах и грабежах… а наемничество – это узаконенные убийства. Не всякий убивающий – убийца, в армии нет убийц, а есть воины, но наемники именно убийцы, так как выбрали это ремесло добровольно и убивают за деньги.

Из города к отцу Дитриху приехали еще священники, но отец Варлампий удержал их от любых гуманитарных акций. Да и сам отец Дитрих, устыдившись, велел кнехтам обращаться с убитым, как со зверьем.

Один из кнехтов спросил устало:

– Тогда, может быть, не закапывать? Звери друг друга жрут… Все-таки польза.

– Надо бы, – согласился отец Дитрих печально. – Но такую гору звери не сожрут быстро. А когда начнут гнить, в эту жару начнутся болезни здесь и… дальше.

– А-а-а, – сказал кнехт, – значит, закапываем не для них, а для себя?

– Верно, сын мой. Человек все делает для себя, даже когда делает для других или даже для церкви.

– Спасибо, святой отец! Всех зароем.

Я не стал ждать, когда забросают землей последних, велел подать Зайчика. Двое воинов, гордясь порученной ролью, бегом привели арбогастра, порой повисая на удилах, когда он, играючи, поднимал голову.

В лагере седлали коней, сворачивали шатры и упаковывали в мешки. Наскоро сколоченные столы и стулья в последний раз соединили для прощального пира, слуги и оруженосцы таскали остатки провизии и вина, рыцари уселись тесными рядами и громко хвастались победами, кое-где звучали песни.

К своему изумлению, я увидел среди пирующих и отца Дитриха. Правда, перед ним на блюде только травка и рыба, но все-таки веселье слишком шумное и вряд ли способствующее благочестию.

Я спросил раздраженно, не слезая с седла:

– Снова пир? Сколько можно? Отец Дитрих, скажите что-нить грозное про грех чревоугодия!

Отец Дитрих поднялся, рыцари смотрят на великого инквизитора с почтением. Если велит поститься – сразу же никто больше крошки в рот не возьмет, однако отец Дитрих обвел всех отеческим взором и сказал проникновенно: