Читаем без скачивания Мохнатый бог - Михаил Кречмар

«От мыса Сиглан до мыса Павловича по невысоким, почти лысым сопкам — двадцать километров. От мыса Павловича до мыса Восточный по дороге умеренной степени паршивости — ещё около тридцати. И километров пятнадцать между мысом Восточным и мысом Евреинова. Берега там представляют собой высоченные обрывы, от семидесяти до пятисот-шестисот метров высотой. Пляжей практически нет — обрывы эти уходят прямиком в Охотское море, образуя так называемые непропуски. Так что дорога вдоль берега моря есть только одна — по краю этих обрывов, где практически везде зверями пробита так называемая столбовая тропа».

Такие тропы имеются по всему Тихоокеанскому побережью Дальнего Востока. Мой хороший друг Володя Мосолов, учитывая снежного барана на Камчатке, прошёл по ним практически весь полуостров с севера на юг.

И пришла мне тогда в голову мысль по этим мысам прогуляться. Времени было хоть отбавляй, погода была вполне установившаяся, комар ещё не выплодился, и такой маршрут обещал выглядеть не более чем курортной прогулкой.

Собрал я тогда вещички — бинокль, пуховый спальник, всё те же тушёнку, сгущёнку, хлеб, чай, сахар (на большее даже не стал претендовать), плащ-палатку, тёплую куртку, фотоаппарат, котелок, мелочь всякую. И так как маршрут обещал проходить по исключительно медвежьим местам, покряхтел-покряхтел да и повесил на себя «Вепрь-супер» и три десятиместных магазина.

Для выхода на собственно Сигланский мыс мне надо было обойти километров семь изрезанных берегов залива или дождаться нужного времени и перейти этот же самый залив по отливу в самом узком месте, которое составляло триста метров. Минимальный уровень воды был часа в три дня, я откатал сапоги и пошёл.

Почти сразу же, пройдя по Сигланскому мысу около километра, я натолкнулся на медведицу с тремя медвежатами, собиравшую прошлогоднюю ягоду на тундре. Я был виден издалека, хорошо заметен, и звери вприпрыжку убежали от меня на ближайшую сопку.

Обойдя мыс, я заглянул через перегиб склона в первую бухту, которая называется Малый Воргобьян. Малый он был потому, что вторая бухта, за следующим мысом, называлась Большой Воргобьян и была раза в три больше Малого. Что же такое Воргобьян, я не знаю до сих пор.

Так вот, заглянув в этот пресловутый Воргобьян, я увидел на берегу девять малоподвижных крупных бурых зверей, разбросанных на выброшенных на отливную полосу водорослях в пятистах-шестистах метрах друг от друга.

Первой моей мыслью было: «Да, вот надо же, сивучей сюда занесло!».

Дело в том, что сивучи традиционно в этой части Охотского моря лежали только на островах Матыкиль и Завьялова, на материке их ближайшая залёжка была в Хабаровском крае, на полуострове Лисянского, в 300 километрах к юго-западу.

Следы медвежьих раскопок на каменистых пляжах.

Но тут один из зверей сошёл с прибойной полосы и побрёл в горы, чего ни один сивуч не в состоянии сделать физически.

Тут только я сообразил, что имею дело с массовым выходом медведей на берег.

И дело не в том, что я медведей никогда до этого не видел в природе — по характеру моей работы мне пришлось увидеть их, возможно, больше, чем многим сотрудникам зоопарков, — я просто никогда не наблюдал их, собравшихся в таком количестве, на маленьком отрезке земли. Вернее, не так — однажды довелось мне бывать на знаменитых Катмайских водопадах на Аляске, где с одного места я мог видеть восемнадцать мишек. Но там они вели себя очень активно, всё время бегали вдоль берегов, кидались в воду и ловили рыбу. Здесь же они практически неподвижно стояли на самой границе воды и суши, ковырялись в морских выбросах и лишь иногда неторопливо отходили в сторону метров на пять-десять.

Обычно в это время медведи на берегу моря поедают прячущихся в гальке рачков-бокоплавов, вытаскивают в остатках водорослей запутавшуюся в них рыбёшку, ловят бегающих по мелководью крабиков. Берег моря, особенно с его литоралью, является для них неограниченным источником пищи.

Приглядевшись внимательнее, я увидал ещё троих зверей, медленно бродящих в тундре за линией пляжа.

Посчитав боезапас и решив, что, даже если все медведи в этой бухте единовременно двинутся на меня строем, патронов мне при бережном отношении хватит, я, нисколько не прячась, двинулся по краю сопки над бухтой.

Естественно, медведи, от которых я проходил на расстоянии 200–300 метров, преимущественно вообще не обращали на меня внимания. Максимум — заслышав шаги, поднимали головы, недовольно пыхтели и снова принимались за своё.

Только один раз круглый бурый самец сделал с пятидесяти метров несколько неторопливых шагов в мою сторону, но после этого снова вернулся к морским выбросам. Две медведицы с медвежатами так и вовсе презрительно проигнорировали меня.

Часов около семи вечера я понял, что попал в довольно неудобное положение. По моему плану я собирался заночевать на седловине хребтика прямо над бухтой. Место там было укромное, дров было полно, но прямо по нему проходила столбовая медвежья тропа! И, несмотря на общее благодушие, царившее на берегу, я ни на секунду не забывал, что у медведей сейчас — время гона. Так что спать бы там, во избежание серьёзных неприятностей, мне бы не пришлось.

Охотское побережье осенью.

С грустью пришёл я к решению, что надо идти подальше от этой «медвежьей высыпки», а значит, подниматься по довольно крутому склону на более высокую гряду.

Вечерело.

Несмотря на то что ночи в это время и в этих местах светлые, я всё же решил убраться из самых медвежьих мест пораньше, тем более что по своему опыту хорошо знаю — в сумерках любой зверь (хоть медведь, хоть заяц) начинает себя вести значительно увереннее, чем днём.

А человек — нет.

Другая вещь смущала меня изначально. Наверху могло не оказаться воды, которой я уже потерял довольно много. Привычки таскать с собой флягу у меня не было со времён чукотских экспедиций. А наверху, на охотских хребтах, оказаться в безводье (относительном, конечно) довольно легко.

Но судя по всему, где-то там должны находиться снежники, которые необходимое количество воды для чая дадут.

Как я всё проклял на этом километровом подъёме!

Снизу он выглядел вполне мирно, однако перед самым верхом начал загибаться в обратную сторону, так что последние сто метров я прополз мелкими галсами, почти что на четвереньках.

Вылезши наверх, тем не менее я был удовлетворён полностью.

Вершина сопки представляла собой мелкощебнистое плато с довольно редкими кустами кедрового стланика. На этом плато блестела пара луж, а субстрат издавал очень громкий хруст.