Читаем без скачивания Ярость Антея - Роман Глушков

– А что, логично, – молвит рядовой Туков. – Вначале было слово, и в конце – тоже оно.

– И это слово одновременно станет первым для той цивилизации, что придет нам на смену, – добавляю я. – Да, звучит поэтично. До тех пор, пока сам в эту поэзию по уши не вляпаешься.

Академик собирает оборудование, закрывает кейс и разводит руками, давая понять, что нас тут больше ничто не задерживает. Мы и не задерживаемся. Но не проходим и сотню шагов, как замечаем впереди движение. Причем настолько оживленное, что даже пожилой и не отличающийся зоркостью Лев Карлович обнаруживает его безо всяких подсказок и указывает в ту сторону рукой.

Да и как такое не заметить! Растянувшись на всю ширину Вокзальной магистрали, навстречу нам бегут люди. Множество людей. Они двигаются вперед неплотной, но устремленной толпой, будто участники недавно стартовавшего кросса, в коем еще толком не определились ни лидеры, ни отстающие. Глянув направо – туда, где на привокзальную площадь выходит улица Ленина, – мы видим еще одну многочисленную компанию бегунов, к которой в этот момент примыкает третья группа, встретившаяся со второй на перекрестке улицы с проспектом Димитрова. Нас и каждую из этих толп разделяет еще довольно внушительное расстояние, но оно с каждой секундой неминуемо сокращается.

Сколько еще аналогичных банд мчится к площади, нам выяснять некогда. Мы топчемся у них на перепутье, что многократно увеличивает наш и без того немалый риск. Никто из нас, однако, не паникует. Даже я, хотя и не уверен, хватит ли у меня стойкости остаться со своими новыми товарищами, надумай они встретить смерть не сходя с этого места. На мое счастье, Миша и Кондрат вовсе не расположены к самоубийству. И потому в следующее мгновение мы уже бежим следом за боксером в просвет между уцелевшими домами на той стороне магистрали, где находятся ныне разваленные ЦУМ и старый гостиничный корпус. Рано или поздно растущий Бивень непременно доберется и до них, но в ближайшие пару часов, надеюсь, они падать не собираются.

Лев Карлович тоже предпочитает не искушать судьбу, торча на пути бегущих молчунов, и прячется вместе с нами. Даже если бы те не растерзали академика, то запросто растоптали бы его, как стадо взбесившихся лошадей. Мы с тревогой ждем, когда со стороны театра раздастся канонада, но Кунжутов упрямо не отдает приказ открыть огонь. Значит, нечисть пронеслась через площадь Ленина, минуя Сибирский Колизей и не раскрыв наше убежище. Что не может не радовать. Но мы оказываемся от него отрезаны. Что не может не удручать.

Стягивающимся к Бивню молчунам нет нужды бегать загроможденными переулками и задворками. Притаившись за углом, мы все же не забываем озираться – мало ли еще какая напасть может подкрасться к нам по руинам ЦУМа? Но прежде всего мы смотрим на магистраль, гадая, когда вражья компания приблизится и какова она по численности. Существует вероятность, что молчуны успели нас заметить. И как некстати, что все они поголовно немы. Иначе мы выяснили бы, повезло нам или нет, по их возбужденным воплям.

Удрать от быстроногих противников по руинам, как архары по горным кручам, у нас вряд ли получится. Равно как сдержать натиск толпы огнем из трех автоматов. Наша участь должна решиться в течение ближайших минут. И, пока они тянутся, я ощущаю себя подобно осужденному на смерть, стоящему под виселицей с надетой на шею петлей и глядящему, как совещаются палач и судья. О чем они там шепчутся, хотелось бы знать? Уж не об отмене ли моего приговора? Или всего-навсего планируют, как изощреннее меня вздернуть? Вопрос жизни и смерти, в решении которого мое мнение не играет совершенно никакой роли.

Авангард молчунов промчался по улице словно ветер, не задержавшись даже на мгновение. Толпа минует нас меньше чем за полминуты. Не успеваю я перевести дух, как магистраль вновь пустеет, разве только удаляющийся топот доказывает, что массовая миграция нечисти нам не почудилась. Я вопросительно смотрю на Кондрата: дескать, что дальше? Тот отрицательно мотает головой, так же молча отвечая, что покидать укрытие пока рановато. Пожалуй, он прав. Я приваливаюсь к стене и устраиваюсь поудобнее, дабы не затекли ноги от долгого сидения на корточках. При этом, само собой, не прекращаю наблюдать за видимым нам участком улицы, будучи готовым открыть огонь при первой же опасности.

Лев Карлович уселся верхом на свой прочный кейс и, судя по отрешенному выражению лица, вновь терзается неразрешимыми загадками Души Антея. Вот она, полюбуйтесь, моя заслуженная реабилитация и геройская пенсия, за которой я охочусь уже третьи сутки. Полный комплект: и академик, и его стратегически важный чемоданчик, без которого последователи Ефремова не смогут продолжить начатое им дело. Что называется, видит око, да зуб неймет. Нелегкая занесла меня в самый центр «Кальдеры», где между мной и любым из подъемников пролегает двадцать километров кишащего опасностями пути. Глубже в эту задницу уже не залезешь и выкручивайся теперь как можешь. А могу я в одиночку не так уж много.

Э-хе-хе! А в клинике сейчас завтрак. Манная каша с черносливом. И апельсиновый сок. Перекусил, да спи себе до обеда беззаботным сном младенца. На свободу, говоришь, захотелось? Святая наивность! Кто ж тебе за просто так ее, свободу, даст, олух! Четвертый десяток разменял, а до сих пор на бесплатный сыр кидаешься, стоеросовая твоя голова!

Заткнись, Скептик, будь добр! И без тебя тошно.

Я вновь окидываю взглядом магистраль и сжимаюсь в ожидании очередного акустического импульса – условный рефлекс, который сложился у меня за несколько часов непрерывного звукового террора. Однако сижу с перекошенным лицом дольше обычного, ибо доселе пунктуальный адский метроном вдруг замолчал. По удивленным физиономиям Миши и Кондрата понятно, что они также ощущают подобный рефлекторный сбой. И теперь все мы замираем в нетерпении, гадая, прекратилась долбежка или Громыхающий Бивень взял лишь кратковременную отсрочку. Чтобы, фигурально выражаясь, прочистить горло перед новой песней.

Или, упаси боже, Финальным Словом, если, конечно, повар нам не врет…

Бивень, действительно, затыкается. Ни песен, ни грохота. Впервые со дня своего возникновения остроконечная колонна ничем не отличается от глыбы базальта, разве что чересчур симметричной для обычного геологического образования. В нахлынувшей на нас непривычной тишине слышен лишь грохот падающих обломков – видимо, это продолжает трескаться и крошиться гостиничная башня. Мы обеспокоенно переглядываемся, но храним молчание, опасаясь, что поблизости могут оказаться молчуны, которые нас услышат. Другие их группы мимо нас больше не пробегают, но они еще могут объявиться. Обидно будет удачно разминуться с одними врагами и столкнуться нос к носу с другими. Поэтому мы не торопимся покидать укрытие и возвращаться на улицу.

В таком гнетущем ожидании проходит полчаса. Первым оживляется Кондрат. «Потопали!» – бурчит он, поднимаясь на ноги, и направляется обратно на магистраль. Чтобы остаться незамеченными, с привокзальной площади нам нужно обогнуть перегородивший улицу оползень и скрыться за ним. Двигаясь чуть ли не впритирку к стенам зданий, мы, крадучись, перебираемся на другую сторону завала, после чего усаживаемся передохнуть и взглянуть из-за нового укрытия на то, что творится у подножия Заткнувшегося Бивня.

А творится там уже знакомая мне по рисунку мальчика-провидца сцена. Я, конечно, предполагал, что увижу там нечто похожее, но не подозревал, насколько аутентична окажется реальность с предсказанным Эдиком будущим. Даже ракурс, в котором он изобразил столпотворение у Бивня, один в один соответствует моему теперешнему местоположению. У меня не было повода подвергать сомнению слова Ольги и собственные наблюдения, но по-настоящему я уверовал в пророческий дар Эдика лишь теперь. И понимаю, что отныне даже шагу за стены театра не сделаю, не заглянув предварительно в волшебный планшет нашего художника.

Безмолвствующая и беснующаяся – именно такая парадоксальная толпа окружает сейчас черную колонну со всех сторон. К ней стеклось, по грубым прикидкам, не меньше трех-четырех тысяч молчунов. Явно все живые носители Mantus sapiens, какие остались на сегодня в городе. Они не заполонили площадь целиком – для этого их должно было бы скопиться там раз в десять больше. Зато возле Бивня вражья орда учиняет такую давку, в какой среди обычных людей счет погибших пошел бы на десятки. Плюс гвалт и потасовки, что сопровождали бы это столпотворение. Но молчунам все нипочем. Знай себе преодолевают завалы, толкаются, оттаптывают друг другу ноги да прут вперед по головам собратьев. Зачем – поди спроси! Живое беззвучное море омывает подножие колонны, и не будь она настолько неприступной, толпа уже наверняка в едином порыве карабкалась бы ввысь, к затянутому туманом небу.

Следя за молчунами, я поначалу не обращаю внимания, что и сам Бивень за минувшие полчаса тоже претерпел кое-какие метаморфозы. С учетом опасений Ефремова – довольно пугающие. По всей высоте конуса возникли ряды опоясывающих его глубоких круглых отверстий диаметром с автомобильное колесо. Из-за них колонна походит уже не на клык, а на усеянное присосками осьминожье щупальце. Скептик быстренько прикидывает, что на теле базальтового исполина открылось, по меньшей мере, около трех сотен язв. Очевидно, их образование и сопровождалось тем грохотом, который я ошибочно принял за звуки разваливающейся гостиницы. Если приглядеться, можно обнаружить и вывалившиеся из Бивня куски. Длинные базальтовые цилиндры валяются на пути молчунов, путаясь у них под ногами наряду с остальным окружающим колонну хламом.