Читаем без скачивания Ферма - Том Смит

Утром я проснулся перед холодными углями. Тело затекло и окоченело от неудобной позы в кресле, так что я с большим трудом поднялся на ноги, а когда выглянул в окно, то ослепительная белизна снега больно резанула по глазам. С содроганием представляя, как мутная вода стекает у меня по спине, я принял душ и заварил себе крепкий кофе. Продуктов на ферме не оказалось, за исключением бесчисленного множества домашних консервированных огурцов и варенья, которые родители заготовили на долгую зиму. Зачерпывая ложкой восхитительное варенье из черной смородины и ловя капли языком, я уселся за кухонный стол, достал из рюкзака чистый блокнот и заточенный карандаш — инструменты следователя — и скептически уставился на них. Вверху первой страницы я поставил сегодняшнюю дату.

Было очевидно, что начинать следует с Хокана. Отец заранее позвонил своему другу, предупредив его о моих намерениях, и тот в ответ сообщил, что о Мие по-прежнему никаких известий, что в деле ее нет подвижек и что мой приезд сюда совершенно бесполезен. Отец недавно принял решение продать ферму. У него была с собой всего тысяча фунтов, и теперь он поселился в квартире у Марка, в кабинете. Никаких планов на будущее у него не было, и его поддерживала лишь надежда на то, что матери станет лучше. Но ее состояние ухудшалось, и он тоже слабел на глазах. Их связывали неразрывные узы, и они оставались единым целым даже в болезни и горести. Хотя отцовское решение расстаться с фермой беспокоило меня и вызывало опасения, они были смутными и неопределенными, так что с практической точки зрения возразить мне было нечего. Для моих родителей ферма превратилась в символ горя и несбывшихся надежд: сейчас, стоя под старыми потолочными балками перекрытия, я ощутил это с особенной остротой. Хокан же повторил свое щедрое предложение, хотя мог воспользоваться затруднительным положением, в котором мы оказались, и снизить цену. Но, добившись своего и ощутив себя победителем, он мог позволить себе великодушие. В начале следующего года ферма перейдет к нему в собственность.

В нынешнем состоянии мне, растерянному и подавленному, не хотелось встречаться с Хоканом. В душе я полагался на характеристику, данную ему матерью, особенно учитывая, что отец часто не замечал недостатки других людей. Так что вполне могло оказаться, что Хокан дружил с отцом и при этом терпеть не мог матери. Сам же я нисколько не сомневался в том, что столь решительный и властный человек отнесется ко мне с пренебрежением и даже презрением. Но мне не терпелось узнать, что он думает о цели моего приезда сюда. Приняв решение отложить нашу встречу, я надумал съездить в город, осмотреться и запастись продуктами. У меня остались самые приятные воспоминания о тех временах, когда мы с матерью ходили по магазинам, да и многие местные продукты мне очень нравились, а купить их можно было только здесь. Я не сомневался, что прежняя уверенность вернется ко мне, как только я вкусно поем, пополню запас провианта и превращу ферму в некое подобие базы для дальнейших операций.

Набив багажник внедорожника продуктами, я отправился прогуляться по центру города, вдоль главной набережной, о которой мне столько рассказывала мать. День уже клонился к вечеру, и в окнах одна за другой зажигались рождественские свечи, снабженные таймерами. Я остановился у кафе под названием «Ритц», где когда-то сидели и разговаривали мать и Миа. Не отдавая себе отчета в том, зачем, собственно, это делаю, и повинуясь лишь минутному порыву, я перешагнул порог и беглым взглядом окинул ассортимент пирожных и бутербродов с креветками, дольками сваренных вкрутую яиц и нарезанной ломтиками свеклы. Женщина за прилавком окинула меня пристальным взглядом с головы до ног, даже не пытаясь скрыть своего интереса к моей персоне. Одет я был не по погоде, что верно, то верно. Чтобы уберечься от температуры в минус пятнадцать градусов, с которой я столкнулся впервые в жизни, мне пришлось импровизировать с тем, что оказалось под рукой: со свитером, шарфом и жакетом, купленными мною на благотворительной распродаже, и пальто свободного покроя из рубчатого плиса. Но все это не шло ни в какое сравнение с фирменными пуховиками местных жителей. Сделав вид, что не замечаю, как пристально меня рассматривают, я выбрал бутылку минеральной воды, бутерброд с сыром и, по наитию, попросил кусочек торта, который заказала для Мии мать, — «Принцесса», бисквит с толстой прослойкой белого крема и тонким слоем зеленого марципана сверху. Первые несколько кусочков показались мне божественными на вкус, но очень скоро я пресытился: тесто было чересчур мягким, у меня возникло ощущение, будто я ем подслащенный снег, и я отодвинул тарелку в сторону, надеясь, что владелица не оскорбится. Откинувшись на спинку стула, я вдруг заметил плакат, приколотый кнопками к доске объявлений и обещавший вознаграждение за помощь в розыске пропавшей без вести Мии. По периметру на него уже вели наступление другие постеры и карточки, из чего я сделал вывод, что висит он здесь давно. Я встал, подошел к доске объявлений и принялся внимательно разглядывать его. Внизу виднелись отрывные полоски с номером телефона Хокана. Я заметил, что все они были на месте.

Обернувшись, я увидел, что женщина за прилавком не сводит с меня глаз, и вдруг совершенно отчетливо понял, что она позвонит Хокану сразу же, стоит мне выйти из кафе, — а ведь мать утверждала, что чувствует подобные вещи, а я еще возражал ей. Это было всего лишь ощущение, к тому же бездоказательное, и ничего более, но я готов был поставить все свои деньги на то, что прав. Забирая со спинки стула пальто, я едва удержался, чтобы не сказать: «А не пошла бы ты куда подальше», и, выйдя из кафе, с вызовом поднял воротник.

Когда я вернулся на ферму, было всего четыре пополудни, но за окном уже стемнело. Меня, конечно, предупреждали о том, что долгими зимними вечерами хочется выть от тоски, особенно если ты остался один в забытой Богом глухомани, соответственно, я постарался подготовиться и запасся свечами. Их свет по сравнению с электрическими лампочками излучал домашний уют и тепло. Но, открывая багажник, я вдруг замер. Сбоку от машины я увидел цепочку глубоких следов, идущих со стороны поля. Оставив в покое свои покупки, я пошел по ним к двери. К деревянной раме был пришпилен конверт, на котором от руки было написано: «Даниэлю».

Я сунул его в карман, вернулся к внедорожнику и принялся переносить покупки внутрь. С кружкой чая в руках и в окружении ласкового мерцания нескольких свечей я вскрыл конверт. Внутри оказалась кремового цвета карточка, по краям которой резвились рождественские эльфы. Она была от Хокана. Он приглашал меня заглянуть к нему на бокал глинтвейна сегодня вечером.

Как и мать, я долго ломал голову над тем, что надеть, и в конце концов остановился на праздничном наряде. Блокнот с карандашом я решил оставить дома: я — не репортер, берущий интервью у местной знаменитости, да и вообще у меня зародилось подозрение, что я поступил глупо, захватив их с собой в Швецию. Из дому я вышел пораньше, чтобы не опоздать, поскольку не знал, сколько времени займет дорога. Дойдя до огромного хлева, отмечающего поворот, я вспомнил мрачную хозяйственную постройку, которую описывала мать. Под покровом снега здесь царило спокойствие и умиротворение, но запах и впрямь стоял неприятный, посему задерживаться я не стал. Пройдя по длинной подъездной аллее, тщательно очищенной от снега, я вдруг сообразил, что не взял с собой подарка, и подумал было о том, чтобы вернуться, но потом вспомнил, что мне все равно нечего предложить хозяину. Не нести же ему консервацию из запасов матери на зиму…

Дом Хокана радовал глаз. В каждом окне горели электрические рождественские свечи, а над ними висели декоративные занавески, на которых эльфы заворачивали подарки или склонялись над тарелками с кашей. Я почувствовал, как на меня помимо воли сходят покой и умиротворение, и постарался не расслабляться. Отряхнув снег с ботинок, я постучал. Дверь мне открыл Хокан. Широкоплечий и мускулистый, он был почти на голову выше меня. Улыбнувшись, он протянул мне руку, позволив оценить силу своего пожатия. Пока я разувался в прихожей, он заговорил со мной по-английски. Хотя мой шведский оставлял желать лучшего, я вежливо сообщил, что предпочту разговаривать на его родном языке. Это был мой вариант крепкого рукопожатия, своего рода демонстрация силы, полагаю. Ничем не выдав своих чувств, он принял у меня пальто, но перед тем, как повесить его на вешалку, на миг поднес к свету и внимательно осмотрел.

Мы расположились в гостиной, рядом с элегантно украшенной рождественской елкой. С веток свисали матерчатые имбирные пряники, а на самой верхушке вместо ангела красовалась картонная звезда. Электрические лампочки гирлянд были обернуты легкой ворсистой тканью, рассеивавшей резкий свет, отчего те превратились в пушистые комочки. Подставка под елку была вручную вырублена из дерева, три лица с бородавками на подбородках опускались до самого пола, образуя три ножки, на которых и стояла лесная красавица. Под ней лежало несколько подарочных коробок, обернутых блестящей золотистой бумагой и перетянутых красными шелковыми лентами. Хокан пояснил: