Читаем без скачивания Девушки для диктатуры сионизма - Михаил Маковецкий

— А у нас, когда я в Высшей школе МВД учился один пожилой эфиоп. Мы его называли тем самым негром, который выучил русский язык за то, что на нем разговаривал Ленин. Кроме того, этот эфиоп умел бледнеть, что для негра является событием незаурядным, — говоря это, пожилой следователь видимо почувствовал себе молодым слушателем высшего милицейского учебного заведения. Он по-хозяйски посадил свою юную узбекскую подругу себе на колени, после чего продолжил, — Между прочим, население Эфиопии и Сомали антропологически принадлежат к европейской расе, несмотря на черный цвет кожи, так как чертами лица — они европейцы. А цвет кожи не является расово определяющим признаком. И негры, и коренное население Австралии, и дравиды, живущие в Индии, — чернокожи, хотя антропологически между ними нет ничего общего.

— Стоп, — неожиданно воскликнул Саранча, — я случай один вспомнил. Не могу удержаться, расскажу немедленно. Я вспомнил один эпизод, случившийся со мной в далекой юности в Москве. Как-то моя сестра получила красочное приглашение от Жорзиньо Парабалюка и Натальи Копытовой, которые сообщали, что они желают вступить в брак и были бы счастливы видеть на своей свадьбе Сиранчиеву Офелию в банкетном зале гостиницы «Украина» в шесть часов вечера. Моя сестра Парабалюку вспомнить и не пыталась, и все усилия обратила на счастливую невесту. Но её усилия не увенчались успехом. Не было в её памяти следов Натальи Копытовой.

В гостинице «Украина» нас ждали новые сюрпризы. Встречавший гостей у входа Жорзиньо оказался могучего телосложения негром во фраке. Он долго жал руку моей сестре, и вся его чёрная и блестящая, как сапог конвоира, физиономия выражала восторг по поводу прибытия Офелии. При этом он говорил ей комплименты на хорошем русском языке. После того как моя сестра вырвалась из рук папуаса, к ней подошла невеста, милая девушка среднерусской внешности, которую не портила даже хорошо заметная беременность, и сообщила, что она счастлива видеть дорогую Офелию на своей свадьбе и что Жорзиньо много ей, Копытовой, о дорогой Офеличке рассказывал.

После того как мы сели за стол, моя сестра выпила полграфина воды. Жорзиньо Парабалюку она не видела никогда. Ни в жизни, ни по телевизору, ни в сновидениях. Хотя я пытался помочь ей вспомнить всех знакомых негров. Следов Натальи Копытовой в её памяти также не имелось никаких.

Тем временем зал наполнялся гостями. Слышались обрывки светских сплетен:

— Супруга военного атташе Габона в девичестве работала намотчицей на заводе АЗЛКа…

— Она осталась в Занзибаре с грудным ребенком на руках…

— А Светку во время взятия штурмом дворца охрана решила съесть, чтобы она не досталась врагу…

Через какое-то время я обратил внимание на то, что на свадьбе я был единственным мужчиной относительно европейской наружности. Все остальные были негры. Как написали бы борцы против расизма: «Афро-африканцы».

В отличие от мужчин, женщины были натуральными или крашеными блондинками. Кавалеры были одеты строго, а дамы броско. Ели не много, но дорого. Несмотря на то, что торжества происходили в гостинице «Украина», сала на столах не было. Только к концу свадьбы заметно опьяневшая мать невесты рассказала нам, что Офелия у Жорзиньо была первая больная, которую он оперировал самостоятельно.

За два года до этого знаменательного события в жизни Парабалюки и Копытовой моей сестре предстояла серьезная операция. Я нашел известного хирурга, который за приличное вознаграждение согласился её прооперировать. Он был в операционной, пока наркоз не подействовал, после чего ушел к молодой любовнице, а оперировал Парабалюка. Чета Парабалюков, кстати, в Камерун так и не уехала, а поселилась в Страсбурге, где Жорзильо работает хирургом. И преуспевает. Говорят, у него золотые руки. А моя сестричка Офелия и по сей день проживает в Москве и прекрасно себя чувствует.

— Эх, Саранча, хоть ты и сидел два раза, а негров ты не видел, а значит, жизни не знаешь, — сказал пожилой следователь, ласково поглаживая по голове сидящую у него на коленях девушку. Со мной от него однажды болезнь приключилась. Студно и рассказывать. Если бы она по-русски понимала — не рассказал бы. А так расскажу.

История называется «Как я заболел непроизвольным мочеиспусканием. Это случилось, когда я учился в Высшей Школе Милиции. По субботам мы ходили на танцы-шманцы-зажиманцы в общежитие текстильного инситута. И вот когда этапы танцев и шманцев были пройдены, и наступил долгожданный этап зажиманцев, горькая судьбина занесла меня в туалет пописать. Телом я находился возле унитаза, но моя душа трепетала в преддверии неизбежных, как мне казалось, зажиманцев.

Из-за отсутствия освещения в туалете было темно, и только в углу мерцало что-то белое. Опрометчиво рассудив, что белым мерцать может только унитаз, я направился в угол и решительно приступил к писанью в сторону белого мерцания. Через мгновение унитаз заговорил человеческим голосом со странным акцентом. Его словами были: «Не писай на меня, глупенький». Необходимо отметить, что в ходе танцев и последующих за ними шманцев я выпил довольно много пива. Разбавленного домашним самогоном. Поэтому соображал я медленно, а писал долго.

— Исполни три моих желания — перестану на тебя писать, — сказал я прежде, чем вспомнил, что унитазы не разговаривают. Но было поздно. Унитаз вскочил и укусил меня за мочеиспускательный орган.

После этого случая пять дней я заикался, а мочиться в кровать месяца через три, после сдачи летних экзаменов. Объяснения, что на унитазе сидела негритянка, и то, что я принял за унитаз — белые негритянские зубы, утешили меня мало.

— А слышал, что в свое время Авраам Линкольн освободил негров от рабства потому, что этого настоятельно требовало дальнейшее развитие баскетбола.

— Врешь ведь, Саранча, — неуверенно сказал пожилой следователь, — по глазам вижу, врешь.

— Вру, — не стал спорить Саранча, — вру, но не со зла, а по простоте душевной.

— О простоте душевной мне и не напоминай. Есть у меня одна знакомая, уборщица с аптеки. Да ты ее знаешь.

— И как мать, и как женщину, — вновь не стал спорить Саранча.

— Господи, да что вы в ней находите?

— А вы?

— Кто, я? Ты, Саранча, хоть бы ее постеснялся.

— Да она же по-русски не понимает!

— А-а, забыл совсем. Но, я тебя как человека прошу, Саранча, ты ей не рассказывай. А то неудобно как-то.

— Не расскажу. Могила. Безымянная. Но оставим эту тему. Так какое отношение уборщица из аптеки имеет к такому человеческому качеству, как душевная простота. Вот уж никогда бы на нее не подумал.

— Уборщица из аптеки — в гуманитарных и житейских вопросах женщина исключительно изощренная. Этого у нее не отнять. Но есть у нее маленькая слабость. Хочется ей овладеть точными науками. Причем хочется с такой силой, что не может с собой совладать. Тянется женщина к знаниям, причем с самого пола. В настоящее время ее эрудиция в области точных наук находится на уровне плинтуса, но своими знаниями она делиться непрерывно. Недавно, не помню в каком контексте, речь зашла о географическом положении Украины.

— Помню, что где-то рядом с экватором, а на каком континенте — забыла. Название на языке вертится, а вспомнить не могу, — авторитетно сообщил мне она. С выражением утомлённой задумчивости на лице.

Недавно несчастная любовь к учёбе привела ее в стены какого-то учебного заведения, куда она решила поступить. К вступительным экзаменам она готовилась самым серьезным образом. В результате титанических усилий частных преподавателей в ней постепенно вызрела мысль о том, что все единицы измерения придуманы людьми, связаны между собой и хранятся в Палате Мер и Весов в Париже. Осознав этот факт, она поняла, что её горизонты раздвинулись чрезвычайно, и вновь бросилась на штурм очередной академической твердыни. На вступительном экзамене к ней отнеслись поистине сердечно и предложили самой выбрать тему, которую она бы хотела раскрыть экзаменаторам. Застенчиво потупившись, она выразила готовность побеседовать о единицах измерения. При этом Фортуна сочла нужным упомянуть, что в фармацевтику она пришла от сохи. Сделала она это напрасно. Во-первых, это было неправда. А во-вторых соха вызвала в экзаменаторах совершенно ненужные ассоциации, и они спросили уборщицу из аптеки:

— Что такое лошадиная сила?

Точного ответа на поставленный вопрос она не знала, но это её не смутило. Вспомнив о хранящихся в Париже эталонах, Фортуна звонким голосом отчеканила, что одна лошадиная сила — это та сила, которая развивается лошадью высотой в метр и весом в один килограмм. После чего она сочла нужным упомянуть, что эталон этого страдающего тяжёлой дистрофией пони храниться в «la chambre des Mesures et les Poids» (Палате Мер и Весов) в Париже. Нельзя сказать, что её ответ не произвел впечатления на экзаменаторов. Не все соискатели диплома аптекаря в городе Пскове свободно говорят на французском языке. Но и в этот раз она провалилась.