Читаем без скачивания Дневник наркомана - Алистер Кроули

Я знал, на что он намекает.

— Очень даже может статься, что, — продолжил Царь, — и загадки жизни, которые мы не сумели разгадать, все равно остаются с нами. Раньше или позже мы с ними справимся, и представляется обоснованным предположить, что проблемы жизни должно решать пока ты жив, то есть пока в нашем распоряжении есть аппарат, в котором они происходят. После смерти может открыться, что проблемы остались, однако мы теперь бессильны и не можем с ними справиться. Доводилось ли вам встречать кого-либо, кто неразумно принимает наркотики? Допустим, что нет. Тогда, поверьте мне на слово, эти люди попадают в состояние, которое во многом похоже на смерть. И самое трагическое заключается в следующем: они начали прибегать к наркотикам, потому что жизнь той или иною своей гранью им опостылела. Ну и каков же результат? Наркотики нимало не ослабили однообразие их жизни, или чем там еще они были недовольны, однако теперь они попали в состояние очень похожее на смерть, в котором они немощны, чтобы бороться. Нет, мы должны победить жизнь, прожив ее сполна, и только тогда мы можем отправляться на свидание со смертью, сохранив лицо. Только тогда мы встретим это приключение также смело, как и все предыдущие.

Личность говорившего излучала энергию. Даже короткий контакт с его разумом успел уничтожить то течение мысли, которым были одержимы наши умы. И все же было страшно больно, когда тебя отрывают от навязчивой идеи, которая представляется тебе неизбежным заключением череды мыслей и поступков, охватывающих столь длительный отрезок времени.

Я могу представить, что испытывает человек, помилованный у подножия эшафота, будучи лишенный логического окончания своей жизни.

"Трусы умирают много раз, прежде чем умереть". И тем, кто решился, будь то по своей воле или ей вопреки, положить конец своим жизням, должно претить любое вмешательство со стороны. Ведь воля к смерти, как учит нас Шопенгауэр, свойственна всем нам в той же мере, что и воля к жизни.

Мне памятны мои окопные товарищи, боявшиеся отправки в тыл; они предпочитали пережить все сразу, без временной передышки. Жизнь перестала казаться им драгоценностью. Они привыкли смотреть смерти в лицо, и заразились страхом жизни, близнецом того самого страха перед смертью, одолевавшего их ранее. Жизнь стала для них чем-то неведомым, неопределенным, полным ужаса.

Свирепая и горячая волна раздражения окатила меня, точно приступ лихорадки.

— К черту этого типа, — пробормотал я. — Почему он постоянно встревает?

И тут я увидел, что Лу вынула пузырек из моего жилетного кармана и вручила его Царю Лестригонов.

— По-моему, вы правы, Бэзил, — сказала она, — но если вы отнимете у нас этот пузырек, вся ответственность ложится на вас.

— Не рассчитываете ли вы этим меня испугать? — ответил Лам с улыбкой, вставая. Он бросил пузырек на пол и умышленно раздавил его каблуком.

— Итак, — заявил Царь Лестригонов, снова садясь, — давайте перейдем к делу.

Синильные испарения клубились над столиком.

— Цианистоводородная кислота, — отметил Лам, — является превосходной добавкой, когда поступает в организм в таком разбавленном виде, однако прием ее в больших дозах — безусловное злоупотребление.

Этот человек несомненно имел склонность, именуемую женщинами «пилить», повторяя одно и тоже. Он постоянно употреблял словечко «злоупотребление», точно оно было его оружием.

Мы оба поморщились.

— Признаете ли вы меня, — продолжал Царь, — лицом ответственным за ваше вызволение из этой неприятности?

Что нам еще оставалось делать. Разумеется, это противоречило нашим желаниям. Как бы то ни было, я пробурчал что-то вроде "благодарю покорно".

— Нечего болтать вздор, — парировал Бэзил сурово. — Это мое дело, помогать людям осуществлять их стремления. Благодарность исходит от меня. Я хочу, чтобы вам стало ясно с самого начала, что вы помогаете мне оправдывать мое собственное существование, позволяя мне делать то, что я могу, дабы распутать этот клубок. Но мои условия таковы, что вы должны честно предоставить мне шанс, исполняя то, что я говорю.

Он не стал дожидаться даже молчаливого с нашей стороны согласия.

— Ваши нервы слегка возбуждены, — продолжил Лам. — Депрессия лишь разновидность возбуждения. Она означает отклонение от привычного тонуса. А посему, когда вы покончите с вашим кофе, я тоже выпью чашечку. Мы заедем ко мне в студию и посмотрим, чем нам могут помочь кое-какие пилюли. Кстати, где вы обитаете?

Мы рассказали, что вернулись на нашу старую квартиру на Грик-Стрит.

— Едва ли такое соседство можно считать целительным, — заметил Бэзиль. — Мне думается, мы должны отпраздновать событие, погуляв как следует в моей студии, а завтра поутру мы подыщем вам достойные апартаменты.

Я вдруг вспомнил, что весь наш запас героина остался на Грик Стрит.

— Знаете что, Лам, — вымолвил я с запинкой. — Мне стыдно признаться, но мы в самом деле не можем без Г. Мы пытались, но лишь один раз нам это удалось, и по всей вероятности мы не сможем перенести это еще раз.

— Ничего позорного, голубчик, — отвечал наш врачеватель. — Ведь вы же не можете оказаться от пищи. Это не повод для того, чтобы прекращать. Все, о чем я прошу вас — впредь делайте это разумно.

— Так вы не отсекаете нас от него? — вмешалась Лу.

— Конечно нет, с какой стати? Принимайте сколько хотите, когда хотите и как хотите. Это не мое дело. Мое дело удалить потребность. Вы говорите, что вам удалось излечить себя, но это неправда. Вы только отрезали себя от наркотика; потребность же осталась. И как только подвернется подходящий случай возобновить, вы начнете снова. Очень может быть, что в действительности вы сами этот удобный случай и придумаете.

Это был воистину сверхъестественный человек. Скажу правду — мне было отвратительно получать удары вот так, когда их не ожидаешь. Однако Лу воспринимала все это иначе. Она была рада, что ее понимали так точно. Она аплодировала. Я был изумлен. Впервые за долгие месяцы я наблюдал, как она делает хоть какие-то движения, не считая самых необходимых.

— Вы абсолютно правы, — сказала Лу. — Мы ничего об этом друг другу не говорили, и я не имела ни малейшего сколько-нибудь сознательного намерения делать то, что я сделала. Тем не менее, едва очутившись в Лондоне, я направилась туда, где наверняка могла раздобыть героин. И когда я вернулась, то выяснила, что и Питер изо всех сил стремится найти человека, который раньше продавал ему кокаин. Уверяю вас, все это было непреднамеренно.

— Именно в этом вся беда, — откликнулся Лам. — Потребность водит вас за нос и препятствует реализации вашей воли. Помню, однажды, когда сам экспериментировал с наркотиками, я начинал утро с намерением воздерживаться от приема целый день, и буквально через считанные часы после принятого решения, не признавая его, подыскивал любой повод, чтобы поскорей вернуться в студию. Я разоблачил себя сразу же, едва изучил некоторые трюки моего мозга. И вот я сидел и наблюдал за самим собой, подыскивающим оправдания, чтобы начать все сначала. Когда все это происходит, попадаешь в абсолютно патологическое положение, которое наводит на вопрос: "Буду или не буду я принимать наркотик?", — и становишься доволен собой, говоря «нет» так часто, что возникает искушение вознаградить себя, сказав «да» всего лишь раз. Я обещаю вам интересное времяпрепровождение, я буду улавливать ваши мысли и изобличать все ваши маленькие уловки. Я хочу, чтобы вы научились основам великой вещи, суть которой — в умении получать удовольствие от того самого приятного на свете занятия — от самонаблюдения. Вам придется искать забавные черты в наблюдении за особенностями недомогания, которое влечет за собой воздержание. Но я не хочу, чтобы вы и в этом переусердствовали. Когда недомогание становится настолько раздражающим, что вас это уже не может забавлять, тогда настает время принять малую дозу и отметить последствия. Между прочим, я надеюсь, что вы были послушной девочкой и вели свой магический дневник.

Поразительно с какой радостью Лу подтвердила это.

— Какая-то его часть очень подробна, — сказала она, — но как вы знаете, бывали дни и месяцы, когда я была не в силах не то что писать, но и шевелиться. Жизнь была непрерывной борьбой за возвращение в: — Лу замешкалась, подыскивая слово, и закончила вымученным смешком, — о, куда угодно.

Царь Лестригонов мрачно кивнул. Мы допили наш кофе.

— А теперь, — сказал он, — за дело, — и направился к выходу.

Я чуть задержался, оплачивая счет. В воздухе сохранялся слабый запах горького миндаля. Это напомнило мне о том, какой финал мог бы быть у этого обеда, и я содрогнулся, как в малярийном пароксизме.

Что же во мне произошло? Или я внезапно влюбился в жизнь, или мне просто открылся страх смерти?

Когда мы вышли на свежий воздух, я понял, что это был страх смерти. Лам заставил меня это почувствовать. Наркотик убил во мне все чувства. И мой порыв покончить с собою не был так уже полностью негативен, как я думал. Это было позитивное стремление к смерти, которая, как я надеялся, утолит боль. Болезненное прикосновение жизни стало невыносимым, и только влияние Царя Лестригонов укрепило меня, заставило встретить жизнь лицом к лицу и, что бы ни было впереди, одолеть ее.