Читаем без скачивания СЕЗОН ТУМАНОВ - Евгений Гуляковский

Он вышел на берег, волны накатывались на песок, обдавали его брызгами. Краем глаза он заметил, что слева под большим скрученным узлами деревом расположилась компания из нескольких синглитов. Никогда нельзя было понять, чем они заняты. Сосредоточенные лица, блуждающие улыбки, сидят словно лунатики, каждый сам по себе… Он уже знал, что это не так, что таков их способ общения. И ничего не мог с собой поделать, все время отыскивал в них чужое, враждебное себе. Это получалось само собой. Вдруг женщина из этой группы поднялась и пошла к нему. Она была высокой и стройной. Фил боялся высоких женщин, может быть, потому, что сам не отличался особым ростом, и поэтому же, наверно, только такие женщины ему и нравились. У нее были рыжие, почти огненные волосы и огромные глаза неправдоподобного изумрудного оттенка. «Как кошка, — подумал Фил. — Рыжая кошка с зелеными глазами».

— Ну, спасибо! — сказала женщина, не разжимая губ.

И он ощутил мучительную неловкость оттого, что каждый мог заглянуть в его черепную коробку, словно она была стеклянной.

— Ладно уж, не стесняйтесь. Я не сразу догадалась, что вы новичок. — Она остановилась рядом, совсем близко от него и, прищурившись, смотрела на море. Ветер шевелил ее волосы. Фил изо всех сил старался не думать о ней, вообще ничего не думать и, чтобы справиться с этой непростой задачей, быстренько стал повторять первую пришедшую на ум детскую песенку: «Жили у бабуси два веселых гуся…»

— Да будет вам! — сердито сказала женщина и вдруг лукаво улыбнулась:

— Слушайте, «бабуся», хотите посмотреть наше море?

— Как это «посмотреть», что я его не вижу, что ли?

— Ничего вы еще не видели! — Она схватила его за руку и потащила за собой прямо в воду. Он инстинктивно сопротивлялся, но это было все равно что пытаться остановить трактор. Его ноги прочертили по песку две глубоких борозды, и почти сразу же он по пояс очутился в воде. Потом их с головой накрыла прибойная волна, женщина нырнула, и, чтобы хоть как-то сохранить остатки своего мужского достоинства, он нырнул вслед за ней. Фил плохо плавал и знал, что дыхания надолго не хватит, а она уходила от него все дальше в синеватую глубину, я тут он вспомнил, что ему не нужен воздух…

Погружение, стоившее ему на специальных занятиях по плаванию стольких усилий, теперь проходило на редкость свободно… То ли вода здесь не такая плотная, то ли его тело стало тяжелее. Раскинув руки, он медленно погружался. «Вот сюда, левее, здесь карниз!» — сказала женщина, не оборачиваясь, и он подумал, что прямой способ обмена информацией иногда может быть удобен. Опустившись рядом с ней на карниз, он осмотрелся. Зрение сохранило под водой свою обычную четкость, словно он нырнул в маске для подводного плавания.

В его комнатке, в далеких и навсегда чужих теперь пещерах, хранилась маленькая старинная статуэтка из прозрачного цветного стекла. Никогда нельзя было точно определить, какой оттенок таился в глубине ее стеклянного тела. Согретая в ладонях, она становилась темно-желтой, почти золотой, прямые лучи солнца рождали в ней глубокий синий цвет, пламя свечи или костра — фиолетовый… Он вспомнил о ней сейчас, чтобы зацепиться за что-то знакомое в этом фантастическом водопаде красок, обрушившемся на него из хрустального волшебного сада, в котором они очутились.

Он так и не понял, были то прозрачные водоросли или минералы. Длинные полупрозрачные ленты, нити и целые колонны этих удивительных образований сверкающей анфиладой закрывали все дно перед ним и полыхали всеми цветами радуги. Как только вверху проходила волна, тональность окраски резко и ритмично менялась, словно на экране цветомузыки. Но никогда не мог экран дать этого ни с чем не сравнимого ощущения огромного простора, по которому гуляли цветные протуберанцы.

Они стояли молча, забыв обо всем. Женщина взяла его за руку, и не нужно было вспоминать этих глупых гусей, потому что в голове у него ничего не осталось, ни одной мысли, кроме безмерного восхищения совершенной, никогда не виданной красотой. Он не знал, сколько прошло времени — час или два? Ритмичность огненного цветного калейдоскопа завораживала, таила в себе почти магическую, колдовскую силу.

Когда вышли на берег, их уже связало это совместно пережитое глубокое восхищение, слова были бедны по сравнению с их чувствами…

«Стоп, — сказал себе Фил. — Остается встать на четвереньки и завыть от восторга. Довольно».

— Что с тобой? — удивленно спросила женщина. — Что тебя тревожит, чего ты все время боишься?

— Я хотел бы остаться человеком, — тихо сказал Фил, — понимаешь ты это?

Она внимательно посмотрела на него.

— Я слышала, что такое бывает. Очень редко, но все же бывает. Был случай, когда тоска по утраченной человеческой сущности не оставила одного из нас и после третьего цикла… Мой наставник объяснял это тем, что многие из нас слишком рано становятся синглитами, гораздо легче проходит переходный период, если человек приходит к нам в пожилом возрасте. С тобой это случилось слишком рано. Но тоска скорей всего пройдет после первого же цикла. Ты о ней забудешь.

— А если нет? Ты говоришь об этом так, словно перестать быть человеком — это всего лишь сменить одежду. И потом этот цикл… Я столько о нем слышал… Можешь ты объяснить, что это значит?

— Почему бы тебе не спросить о нем своего наставника?

— Я попросил его удалиться. Вежливо попросил.

Она улыбнулась.

— Я бы с удовольствием… Здесь нет никакой тайны, но это так же трудно описать словами, как то, что мы с тобой только что почувствовали на дне моря. Через месяц начнется сезон туманов, и ты все ухаешь сам. Зачем спешить? Пойми пока лишь одно — никто здесь не собирается тебе навязывать ни своей воли, ни чужих мыслей.

— Да, конечно… Только вот забыли меня спросить, хочу ли я стать синглитом…

Она повернулась и молча пошла прочь, словно он ее оскорбил. Филин долго смотрел ей вслед, стараясь узнать ее мысли, и ничего не чувствовал, кроме глухой стены. «Придется и мне научиться выращивать эту стену, — с раздражением подумал он и медленно пошел прочь. — Вы подождите, ребята… Я научусь… Я здесь многому научусь… Это ничего, что вы меня испугались там у реки, это совсем неважно. Пусть так. Будем считать, что у меня задание без права на возвращение… Я должен найти их слабое место… Должно быть такое место, не может его не быть, точка, на которой держится вся конструкция. Жаль, не успел спросить, что случилось с тем парнем, который не захотел стать предателем и после этого их третьего цикла. Где он сейчас? И вообще неплохо было бы найти среди них тех, кто думает так же, как я…»

2

Ротанов заметил люсса секунды за две до броска. Наверняка он успел бы за это время вскинуть пульсатор и нажать спуск. Но что-то его удержало. Люсе выглядел как клуб плотного пара. Казалось, верхушку дерева укутала большая снежная шапка. Но вот это уплотнение тумана дрогнуло и потекло к Ротанову. Подавив щемящее чувство опасности, он ждал. Иммунитет? Сейчас я это проверю…

Наконец люсс прыгнул. Больше всего это походило на снежный обвал. Что-то вязкое, плотное, отвратительно пахнущее свалилось ему на плечи, окутало непроницаемой мглой и почти сразу же исчезло; он видел, как стремительно, вытянувшись в длинную вертящуюся трубу, уходил люсс, теряясь среди ветвей отдаленных деревьев. «Значит, я вам не нравлюсь… Не подхожу по вкусовым качествам». Вдруг это не только иммунитет? Вернее, не просто иммунитет, а что-то другое, гораздо более значительное? Что, если люсс вообще не в состоянии напасть на здорового человека? Тогда прав доктор. Тогда за всеми бедами колонистов, за этой войной, за бредовым обществом синглитов стоит одна и та же трагическая случайность — наследственные изменения после гибернизации… Иными словами, все колонисты не совсем здоровы… Во всяком случае, не здоровы с точки зрения люсса… Все это надо еще проверить, пока это лишь предположения, догадки. Фактов ему не хватало. За ними и шел.

Люссы не повторяли нападений до самого города. Как только начались окраины, он повесил пульсатор на грудь и сдвинул предохранитель. После взрыва роллера не хотелось позволять стрелять в себя, да и не парламентером шел он на этот раз в город, он чувствовал, что все мосты сожжены, что после гибели тех тринадцати человек, жизнь которых они обещали ему сохранить, он уже не будет вести переговоров, вряд ли он мог сейчас сказать, как поступит.

С запада город начинался кварталом восьмиэтажных одинаковых зданий унифицированного образца. Строительные роботы отливали их по единому проекту из силикобетона во всех колониях. Даже целыми такие кварталы смотрелись довольно уныло. На вновь осваиваемых планетах приходилось жертвовать красотой ради удобства и быстроты. Сейчас же, с выбитыми стеклами, с сорванными переплетами, с уродливыми язвами пробоин в облицовке стен, здания выглядели мрачно, почти враждебно. Казалось, сам город ополчился против покинувших его людей, затаил на них обиду за нанесенные раны.