Читаем без скачивания Дорога в снегопад - Антон Уткин

— Чё за мужик? — спросил он Антона, увидев на экране пожилого мужчину явно городского вида.

— Это? — рассмеялся Антон. — Владимир Иванович.

— И чё он? — снова спросил Валерок, сбитый с толку смехом Антона.

— Да дачник там один, нефтяник на пенсии.

Этим ответом Валерок удовлетворился, побыл еще немного и попросил в долг сто рублей. Алексей дал ему двести, и он наконец ушел.

— А что ты смеялся-то? — спросил Алексей, глянув на монитор, где стоп-кадр застал Владимира Ивановича демонстрирующим свой спиннинг с удилищем из клинка спортивной рапиры.

— Смеялся-то? — повторил Антон. — Да удивил нас Владимир Иванович. У него дом там, как дворец, прямо на берегу Урала. Сам он рыбак, маньяк просто какой-то. Мы-то с ним познакомились, лодку хотели у него взять, лодка у него хорошая, шлюпка даже, а не лодка. Хотели кадр один с воды сделать… Да вот посмотри, — предложил он и включил кнопку просмотра.

Владимир Иванович ожил и отложил спиннинг. Камера показала стол с самоваром в сливовом садике, Владимира Ивановича и его миловидную супругу, сидящую рядом и, не смущаясь съемкой, приводящую в порядок его руки. Владимир Иванович как-то сразу завоевал симпатию Алексея. Речи он вел основательные и разумные правильным интеллигентным выговором. Облик его был исполнен достоинства и благородства, а богатырская фигура и шапка седых волос только усугубляли первое впечатление. На взгляд Алексея, он представлял какой-то давно невиданный тип нефтяника: не топ-менеджера — недоучки, примелькавшегося в телевизионном экране, а старого русского инженера, воспетого Солженицыным. Но, как оказалось, Владимир Иванович, сам того не подозревая, готовил сюрприз.

«Что же, Владимир Иванович, — спросил Антон за кадром, — от нужды ловят бабочек?» — «Да не то чтобы, — ответил тот. — Испокон веков все тут этим занимаются. Можно сказать, традиция местная. Видите ли, поденка эта — чистый белок. Очень хороший корм для птицы — птица не болеет. Хотя, конечно, сейчас совсем бедно живут. Раньше здесь колхоз был богатый, в девяносто третьем развалился. Живут кое-как. Землю поделили, она только и кормит. Деньги здесь только пенсионеры видят. Кто-то работает, а кто-то и пьет», — с затаенной тоской в голосе сказал он. «А вы родом отсюда?» — «Нет, просто место понравилось. На рыбалку ездил, так и приглядел. А на пенсию вышел — дом купил. Не этот, конечно», — усмехнулся он, кивнув на свое жилище, возвышающееся над домами прибрежной деревни, как можно было понять по изображению, словно феодальный замок. «Да и место, знаете, интересное, — замечает Владимир Иванович. — Некоторые литературоведы считают, что именно оно послужило прототипом Белогорской крепости в “Капитанской дочке”».

Антон с Владимиром Ивановичем толкуют о деревенском житье-бытье, о временах и нравах туземных жителей, с которыми, как уверил Владимир Иванович, ему удалось найти неколебимое, безоговорочное взаимопонимание. «Расскажите, Владимир Иванович», — просит Антон закадровым голосом, но Владимир Иванович морщится: «Да рассказывать-то нечего, — говорит он. — Как-то ночью залезли было двое, один-то убежал, а другого я поймал». Владимир Иванович глубоко затягивается сигаретным дымом, продолжает: «Отволок в сарай, взял цепь железную, шею обмотал ему, замок повесил, а ключ в Урал выбросил». Некоторое время Антон молчит, видимо, потрясенный столь решительной фантазией Владимира Ивановича. Но он заинтригован: «И что?» — «А что? — переспрашивает Владимир Иванович. — Отпустил его. Что же еще с ним прикажете делать?» — «Прям с цепью?» — «Прям с цепью. Дня два он проходил в ошейнике этом, а мальчишки, как увидят его, ну и давай дразниться. “Собака! Собака!”, кричат». — «Сурово», — замечает оператор Сева, а Владимир Иванович пожимает плечами. Видимо, по выражению лиц Антона и Севы он понимает, что они не вполне одобряют образ его действий, но и оправдываться тоже не собирается. «На третий день является ко мне целая делегация, ну, там, родственники и так дальше — ключ просить. А ключа-то нет. Ключ-то в реке… Дал им ножовку, пилите, говорю. А другого выхода у вас нет. Распилили, ничего. Поранили, правда, его немножко. Ну, так это понятно — неудобно же цепь на шее пилить. Так ведь?» — И Владимир Иванович останавливает свой взор то на Антоне, то на Севе, как бы призывая их в свидетели. Опять в кадре тягостное молчание. «Н-да, — вырывается у Антона. — Что же, — недоверчиво спрашивает он, — и после этого вас не сожгли?» — «Верите ли, — любезно отвечает Владимир Иванович, — даже и не пытались».

— Ну и как? — поинтересовался Антон, когда Владимир Иванович исчез с экрана и его заполнили планы вечерней реки.

— Лодку-то дал? — вместо ответа спросил Алексей.

— Он-то дал, да мы не взяли, — сказал Антон, щелкнув мышью. — Как-то не по себе стало.

Как и требовалось, к 15 ноября Кира достала и перебрала старые Гошины вещи, и их оказалось не мало. Уместились они только в двух больших сумках, да еще она набила большой длинный полиэтиленовый мешок, который обычно используется для садовых мусорных контейнеров. Она поднялась рано, в полной темноте, собралась и поехала к метро «Бабушкинская». День был выходной, движение еще небольшое, и поэтому она сразу заметила вишневого цвета «Газель», стоявшую именно там, где указала ей по телефону Анна Дмитриевна.

Анна Дмитриевна оказалась типично московской женщиной, как определила ее для себя Кира, но что это значило? Облик ее был уместен и на картине Рябушкина или Константина Маковского, и в современной Москве, и никто не удивился бы, заметив ее за беседой с великой княгиней Елизаветой Федоровной; сам покрой ее пальто, манера, с которой был повязан платок на ее голове, ничуть, впрочем, не лишавший ее некой интеллигентной элегантности, складки, облегавшие ее фигуру так, а не иначе, — все эти детали создавали этот московский образ, который не спутаешь ни с каким другим.

Из метро выходили люди, отдавали вещи, упакованные главным образом тоже в пакеты и коробки, Анне Дмитриевне, а водитель устраивал их в кузове своего автомобиля. Около часа длилась процедура сбора, и вдруг выяснилось, что вещей нанесли много, а кузов «Газели» больше чем наполовину был занят грузом отнюдь не благотворительного назначения, и в «Газель» их складывать больше было некуда. Дело осложнялось тем, что многие люди, оставив вещи, уже ушли, и было совсем непонятно, как с этими вещами быть, куда их девать и кому возвращать, к тому же на машине была одна только Кира. Анна Дмитриевна растерянно взглянула на Киру, и Кира все поняла. Салон «Лексуса» забили под крышу, и он стал похож на челночную ладью проездом из Турции.

— У вас время-то есть? — участливо спрашивала Анна Дмитриевна, и Кира ее успокоила.

В начале девятого они тронулись. Кира пристроилась за «Газелью», в которой ехала Анна Дмитриевна, и потихоньку катила под тенорок Павла Кашина. Так, с небольшими остановками, во время которых разгружался груз неблаготворительного назначения, они проделали весь путь в четыре с небольшим часа. Анна Дмитриевна предлагала освободить Киру, переложив благотворительные вещи на место испарявшихся неблаготворительных, но Кира любила доводить любое дело до конца и решила уже ехать до Пашина, даже если «Газель» и совсем облегчает.

Городок Пашин, где находился Дом коррекции ребенка и куда предназначался благотворительный груз, многие уже столетия, не худея и не полнея, пребывал в уездном состоянии. Некогда, впрочем, во времена послебатыевы, считался в удельной системе центром самостоятельного княжества, но ничем так и не выделился, и в конце XV века бездетная вдова последнего здешнего князя продала удел московскому коллекционеру русских земель Иоанну Васильевичу.

Дом коррекции ребенка представлял собой несколько обшарпанных зданий, когда-то бывших жилыми купеческими домами. Вещи выгрузили довольно быстро, но тучная кастелянша в очках, висевших на самом кончике носа, принимала их долго, составляя им тщательную опись.

— А можно хоть посмотреть на них, — спросила Кира у Анны Дмитриевны, имея в виду собственно воспитанников Дома коррекции.

— Лучше не надо, — мягко сказала та. — Для них это такое событие. Будут думать, что чья-то мама приехала. Лучше не надо.

Было уже половина третьего, когда собрались в обратный путь. Кира попрощалась с Анной Дмитриевной, села в салон, повернула ключ зажигания, но панель приборов не зажглась. Она повторила попытку несколько раз, потом в беспомощности вышла из машины. Водитель «Газели» тоже дважды ополчался на взбунтовавшийся бортовой компьютер, но, разводя руками, привыкшими к разводным ключам и домкратам, отступал перед чудом угасшей техники, и даже Анна Дмитриевна совала внутрь свое сочувственное лицо — все было бесполезно. Толик — так звали водителя «Газели» — припомнил, что на пригородной автобусной остановке, мимо которой они проезжали, масляной краской был записан телефон эвакуатора. По настоянию Анны Дмитриевны он доехал до этой остановки и привез этот номер, однако, набрав его, Кира услышала, что он временно не обслуживается. Едва ли в Пашине кто-то мог помочь внезапной Кириной беде, поэтому ничего не оставалось, как звонить в московский сервис.