Читаем без скачивания Черная радуга - Евгений Наумов

Следом вперлась бабища в тулупе, которую все запросто называли Митрофановной, с глазами, опухшими от пьянства. Она вела за собой девчушку в клетчатом пальтишке, сначала показалось — дочку, но потом подумалось: откуда у нее дочка? У нее детей отродясь не водилось.

Митрофановна свалила с себя грохнувший тулуп, под ним был засаленный, когда-то роскошный халат, длинный до пят, распахивающийся при каждом движении и обнажавший ее пышные телеса. «Это все проделки Таньки, — со злобой подумал Матвей. — Позвонила ей». Митрофановна славилась своими пьяными дебошами и редким умением порушить даже самое благопристойное торжество.

Вообще по натуре это была добрая, но безалаберная женщина из таких же неприкаянных, какие собрались сейчас здесь. Она была еще молода, крепка, только под влиянием алкоголя становилась неуправляемой. А кто здесь управляемый?

Матвей с любопытством следил за незнакомой девчушкой. Та чинно сняла пальтишко и теперь прихорашивалась перед зеркалом, оправляя ситцевое платье с оборками. Даже тоненькие Таня и Яна казались по сравнению с ней взрослыми женщинами. «Неужто из малолеток? — мелькнула тревожная мысль. — Тут тебе и статья. Вот это, наверное, и есть обещанная провокация…»

Но когда девчушка повернулась, все сомнения разом рассеялись. У нее оказалось лицо, густо усыпанное рыженькими веснушками, словно воробьиное яйцо, и совершенно порочные желтые кошачьи глаза. Она прищурила их, разглядывая компанию, вытащила из кармашка платья пачку «Примы» и небрежным жестом сунула сигарету в рот. Щелкнула пальцами, покосившись на Андрюшу, и тот галантно поднес ей зажигалку. Она глубоко затянулась и лениво отставила сигарету, держа ее двумя пальцами.

— Знакомьтесь, — возгласила Митрофановна сиплым голосом пьяного дворника. — Клава, воспитательница детского садика. Телефон восемьдесят один тринадцать. Бежит по первому зову.

На пятерки, валявшиеся под ногами, никто не обратил внимания. Эти и не такое видели — у каждой был солидный северный стаж.

Матвей пригласил девиц в комнату, попутно облапив новенькую: действительно, цыпленок. Она сразу же умело обвисла в его руках, подставила для поцелуя губы, крашенные бантиком.

— Бордельеро потом, — сказал он. — Сначала жахнем.

Он взял бутылку шампанского, отошел в угол, снял проволоку и нацелился в лоб Вадиму. При хлопке тот инстинктивно пригнулся, пробка застряла в его кудрях. Он тут же ловко выстрелил в Матвея — свистнуло у виска.

Вадим принялся разливать пенную струю, а диктор побежал на кухню поставить противень с новой порцией уток. Матвей тоже вышел на кухню и, разняв кричавших маститых начинающих литераторов, открыл фрамугу. Так и есть, не зря мела поземка. В таза хлестнул сильный порыв ветра со снегом — пурга. Что ж, скоро можно начинать проверку-эксперимент.

В большой комнате шел горячий спор об НЛО — неопознанных летающих объектах. Затеял его, конечно, Иноземцев.

— А вот, а вот, — потрясал он обветшавшими вырезками из разных газет, — над Украиной пролетел, над Прибалтикой, а в Петрозаводске над главной улицей прокатился. Сообщают и тут же опровергают.

— Да зачем опровергают? Давно признанный факт.

— Как его признаешь? У начальства при одном намеке судороги: как так, значит, не мы самые главные? Выходит, что и мы под наблюдением, колпаком? Кто дозволил?

— Народ-то видит. Да не скоро скажет.

— А они над нами — наблюдают, наблюдают… — проблеял Овин.

— Ну а нам плевать. Мы привыкши. Кто только нас не наблюдает.

Яна рассказала, как несколько лет назад над их селением пролетело огненное тело, и все высыпали из домов: думали, с той стороны пролива закинули какую-то бомбу.

— Прямо ужас охватил всех, собаки выли…

— Во! — поднял палец Иноземцев. — Необъяснимый ужас характерный признак приближающегося НЛО. Иди-ка, запишу твои показания. Я собираю официальные свидетельства очевидцев.

И он торопливо повлек ее в соседнюю комнату, совсем не официально обнимая за осиную талию. Все, осклабясь,[4] смотрели им вслед: Яна орешек не по зубам. Она сама выбирала себе возлюбленных, и чуть что не по ней — хлестала по мордасам. Особенно не выносила тех, кто подъезжал к ней на ярко раскрашенной тележке, старательно маскируя свои гнусные намерения, а Иноземцев был именно из таких. Яна же любила прямоту и искренность.

По знаку Матвея все приглушили разговор, прислушиваясь, что делается в соседней комнате. Ждать долго не пришлось: раздался такой звук, будто хлестнули мокрой простыней по столу, и влетела хохочущая Яна. За ней, потирая побагровевшую щеку и пряча глаза, вполз Иноземцев со своими подшивками.

— Что, подлец, делает! — указала на него Яна. — Одной рукой записывает, а другой… Очевидец! Сказал бы прямо: раздевайся, ложись.

Веселье становилось неуправляемым. За окном уютно гудела пурга. Матвей взял из угла кожух и шапку. Никто не обратил внимания, лишь Вадим встрепенулся.

Пурга сразу поглотила его — вытянутой руки не видать. Спустившись с крыльца, постоял, дожидаясь: кто же выскочит следом. Под полушубком ладонью грел тяжелую гантель. Но никто не выходил, со стесненным сердцем он пошел, ориентируясь в непроглядном воющем мраке присущим лишь северянам шестым чувством направления, с трудом вытаскивая торбаса из плотных сугробов.

Пурга в этом городе не просто пурга, а кара божья. В глаза летят смерзшиеся куски наста, угольная крошка, песок, мусор. Хорошо, хоть бутылки не летят… За несколько минут на бровях и ресницах намерзли ледяные колтуны, так что уже и глаз не открыть. Впрочем, в этом не было никакой надобности — все равно ничего не видно. На зубах скрипели песок и угольная крошка.

Город не так уж велик — в хорошую погоду из конца в конец три скока. Но в пургу и в жестокий мороз продвижение казалось нескончаемым.

Под ногами чувствовалась твердая дорога — она-то и вела, Матвей миновал здание райисполкома, потом Дворец пионеров, который оставался где-то в стороне. В ревущей мгле слабо обозначились светлые пятна. Он ввалился в пятый магазин и долго отдирал колтун с ресниц. Наконец проморгался и встретил улыбчивый взгляд продавщицы Любы. Она коротала время, сидя у прилавка и пересчитывая скудную выручку, — покупатели в такую погоду забредали редко.

Привычно потянулась к полке с водкой.

— На этот раз шампанского и коробку конфет. — Она всегда без слов давала ему водку, зная вкус Матвея. Он так и говорил, дотягивая деньги: «Без слов».

— А ваши ведь набрали… половину полок сгребли.

— Не хватило.

Она лукаво покачала головой, но ничего не сказала.

Снаружи было по-прежнему свирепо, но в этом вое улавливались уже стихающие нотки. Пурга вроде отбушевала, задув мимо ходом на просторах тундры несколько жизней, и теперь налетала порывами, хотя могла снова загреметь в полную силу и длиться потом несколько дней и даже недель. А стихала, как правило, на нечетный день — третий, пятый, седьмой и так далее. Почему никто не мог объяснить, но все это знали.

Теперь направо. Тут должен быть закоулочек, потом тянется короб — бесконечная деревянная коробка, в которую заключены коммуникации: водопровод, паровое отопление, силовой и телефонный кабели. По коробкам ходили как по тротуарам, даже ступеньки там и сям сделаны, чтобы легче взбираться.

Мерзлый короб поскрипывал под ногами, справа и слева прощупывались глубокие сугробы. Вот и дом. Светится ли ее окно? Вроде бы темно, ну да ладно.

Она встретила его, будто ждала, — в нарядном платье, завитая, подкрашенная, — хотя с того памятного похода в тундру к стеклянному дому они ни разу не виделись. То есть виделись на улице, здоровались и — проходили мимо, оба с легкой затаенной улыбкой, словно вспоминая о какой-то общей тайне. «Представляю, как визжит сейчас стеклянный дом. Впрочем, в пургу бутылки сразу же забьет снегом…»

— А я уже спать собралась, — сказала она просто. — Пурга так убаюкивает…

Он вошел, сбросил полушубок и шапку, отряхнул их разом от снега и сунул в угол. Обнял ее и почувствовал, как она часто-часто задышала, словно вынырнула из воды. «Подлец я. Ведь она ждала…»

Чем ему всегда нравились местные женщины — никогда ни в чем не упрекали, не устраивали сцен со слезами и битьем посуды. Ее прерывистый вздох — вот единственный упрек, но он посильнее всякого битья посуды и многочасовых толковищ. «Как они мудры, дети природы…» — подумал Матвей.

Отстранился, заглянул в ее глаза. На тахте валялось смятое одеяло, горел слабый ночник, лежала раскрытая книга — свидетельства долгого одинокого ожидания. Он подхватил шампанское и конфеты, которые оставил у входа на табуретке, прошел к тахте. Она молча пододвинула низкий журнальный столик, принесла с крохотной кухоньки, отгороженной тяжелыми шторами, бокалы и поставила на стол. Матвей сорвал пробку и наполнил их. Шампанское оказалось красным и заиграло в бокалах рубиновыми отблесками.