Читаем без скачивания Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

Уокер не успокоился, пока не изложил всю ситуацию, насколько она была ему известна.

— Смотрите, сколько у нас скопилось товару. А сейчас ожидается большое падение спроса. Фабрики повсюду закрываются или работают по полдня, а в Лэфеме работа идет как всегда, полным ходом. Это все его гордость. Гордость хорошего сорта, конечно, но он любит хвастать, что огонь в его печах еще ни разу не гасили; что в Лэфеме никогда еще не снижали плату рабочему, какие бы времена не наступали. Конечно, — добавил Уокер, — я не стал бы говорить это каждому, даже никому бы не сказал, кроме вас, мистер Кори.

— Я понимаю, — согласился Кори.

— Что-то у вас сегодня плохой аппетит, — сказал Уокер, глядя на тарелку Кори.

— У меня с утра болит голова.

— Если вы вроде меня, сэр, то она у вас и за весь день не пройдет. Ничего нет хуже головной боли, разве что зубная, или боль в ухе, или еще где. По части болезней я мастак. Вы заметили, какой старик сегодня желтый? Не нравится мне, когда человек такой комплекции — и вдруг желтый, совсем не нравится.

К концу дня появилась серая физиономия Роджерса, знакомая теперь всем служащим Лэфема.

— Что, полковник Лэфем еще не вернулся? — спросил он своим деревянным голосом у рассыльного.

— Да, он у себя, — сказал мальчик; а когда Роджерс направился к кабинету, встал и прибавил: — Сегодня к нему нельзя. Он велел никого не пускать.

— Вот как? — сказал Роджерс. — Меня он, полагаю, примет, — и двинулся вперед.

— Я сперва спрошу, — сказал мальчик; опередив Роджерса, он заглянул в дверь кабинета. — Пожалуйста, посидите, он вас скоро примет, — и Роджерс, несколько удивленный, повиновался. Сухие тускло-каштановые баки и усы, окаймлявшие губы, делали его похожим на пастора, и это сходство почему-то еще усиливала его пергаментная кожа; лысина, доходившая почти до макушки, была словно театральный грим. Лицо его обычно выражало учтивую и благостную осторожность. Вот, сказали бы вы себе, человек правильных и разумных взглядов, ясной цели и гражданских добродетелей, избегающий долгов и всяческого риска.

— Что вам надо? — спросил Лэфем, повернувшись на своем вращающемся кресле, когда Роджерс вошел в комнату; не вставая, он ногой захлопнул дверь.

Роджерс взял стул, который ему не предлагали, и сел, держа шляпу на коленях и повернув ее тульей к Лэфему.

— Я хочу знать, что вы намерены предпринять, — ответил он довольно хладнокровно.

— Сперва я скажу, что я уже предпринял, — сказал Лэфем. — Я съездил в Дюбюк и выяснил все насчет недвижимости, которую вы мне всучили. Вы знали, что Б.О. и П. взяла в аренду линию П.-Игрек-Икс?

— Я не исключал такой возможности.

— Вы знали это, когда продали недвижимость мне? Знали, что Б.О. и П. хотела ее купить?

— Я полагал, что дорога даст за нее хорошую цену, — сказал Роджерс, не моргнув глазом.

— Вы лжете, — сказал Лэфем спокойно, точно исправляя некую незначительную ошибку; и Роджерс принял это с тем же sang-froid[5]. — Вы знали, что дорога не даст за эти предприятия хорошей цены. Вы знали, что она даст столько, сколько пожелает, и что у меня не было иного выхода, как только купить их у вас. Вы мошенник, Милтон К.Роджерс, вы украли деньги, которые я вам ссудил. — Роджерс почтительно слушал, словно обдумывая сказанное. — Вы знали, что я, вернее моя жена, сожалели о том, старом деле; и что я хотел искупить свою вину, коль скоро вы сочли себя обиженным. А вы воспользовались этим. Во-первых, вы получили от меня деньги под залог бумаг, которые не стоили и тридцати пяти центов за доллар; во-вторых, вы стали втягивать меня то в одно, то в другое дело и всякий раз высасывали из меня деньги. А у меня в обеспечение этого осталась только недвижимость на линии железной дороги, которая может в любой момент прижать меня и выжать досуха. И вы хотите знать, что я намерен предпринять? Я прижму вас. Продам этот ваш залог, — он дотронулся до связки бумаг из тех, которыми было завалено его бюро, — а предприятия пущу за сколько придется. Я не стану сражаться с Б.О. и П.

Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину; тот оставался невозмутимым.

— Есть лица, — начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема, точно они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их заслужившему, но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы эти обвинения выслушать, — есть англичане, которые наводили справки об этих предприятиях.

— Думаю, что вы лжете, Роджерс, — сказал Лэфем, не оборачиваясь.

— Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно.

— Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! — крикнул в ярости Лэфем, обернувшись. — Думаете, дурака валяю? — Он позвонил в колокольчик и велел мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он быстро писал записку маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт: — Уильям, отнесешь это сейчас же к «Гэллопу и Пэддоку» на Стейт-стрит. А теперь уходите, — сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро.

Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали не просто спокойствие, они были бесстрастны. У него был вид человека, готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный нрав собеседника.

— Итак, — произнес он, — я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул.

Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.

— Интересно, что вы замышляете, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне знать. — Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: — Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.

И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия.

Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил:

— Уильям, сегодня я больше не приду, — подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.

Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:

— Что, Пэн и ужинать не выйдет?

— Да, — ответила жена. — Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.

Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены.

— А с тобой что? — спросила она.

— Ничего. Просто есть неохота.

— Что случилось? — настаивала она.

— Беда случилась, чертовское невезенье, — сказал Лэфем. — Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, — хуже некуда.

— Совсем плохо? — спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.

— Пока я, пожалуй, точно не скажу, — ответил Лэфем, избегая ее взгляда. — Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях… — Лэфем остановился.

— Что еще?

Он ответил не сразу.

— А еще — Роджерс.

— Тут моя вина, — сказала миссис Лэфем. — Я тебя на это толкнула.

— Нет, я сам того хотел не меньше тебя, — ответил Лэфем. — И никого винить не собираюсь.

Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала:

— Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся.

— Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь… — Лэфем замолчал.

— Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. — Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.