Читаем без скачивания Диссиденты - Александр Подрабинек

– Это не конспирация, а игра в нее.

– Что я могу поделать, если мне звонят сама хозяйка из санатория и девушка, которая приносит еду? Кто позвонит, заранее не знаю, приходится всем отвечать.

Не то досадно, что нет конспирации, а то, что он сам это понимает, следовательно, не отдохнул, так же тревожен. Оглядывается по сторонам, выбирает глухие переулки, говорит шепотом и меня одергивает. При этом уверен, что полностью владеет собой и просто осторожен.

– Я вчера приходил на демонстрацию, смотрел издали, с Тверского бульвара.

Смешно и досадно, полная утрата чувства реальности – конспиративная квартира и… демонстрация!

– Кирилл, что будем делать?

– Пока что скрываться.

– Хорошо, но почему бы тебе не подать заявление о выезде? Может быть, нас только запугивают и, если упрямо делать вид, что нет заложничества, его уберут? Без всякого согласия Саши.

– Его я просить не буду ни в коем случае! – Одна мысль о разговоре с ним выводит Кирилла из себя. Он останавливается, крепко сжимает мне локоть и с болезненной усмешкой, кривящей губы: «Вот где у меня Саша!» – свободной рукой тычет себя в кадык. – Порядочный человек не спрашивает у заложника его согласия на отъезд, а эгоиста незачем просить!

– А мой план?

Молчит, проходим квартал, другой… уже думаю, что он забыл мой вопрос.

– В этом что-то есть, – медленно произносит он.

– Так позвони Белову.

– Сегодня воскресенье.

– Передай дежурному и попроси доложить Белову.

Он звонит из телефонной будки по коммутатору КГБ, узнает телефон дежурного, затем настаивает на автобусе, проезжаем несколько остановок, выходим, звоним дежурному. Тот советует обратиться к самому Белову, бежим к станции метро, проезжаем под землей три станции. Звоним Белову, которого нет на месте, и новая пробежка. Звонок дежурному, и бежим от будки.

– Обещал передать мое заявление, завтра узнаю ответ и сообщу тебе.

На следующий день от Кирилла ни ответа, ни привета. В час ночи от него звонок в дверь, в Электростали.

– Ну, что Белов?

– Предложил оформить документы, о совместном отъезде ни слова.

– Вот видишь, может, обойдется.

– Тогда зачем мне скрываться?!

– И я так думаю.

Он идет домой, и я вижу наконец какой-то порядок в его поведении. Конечно, он не торопится, это не в его привычках, но заявление подано, анкета получена и заполнена, справка о нашем с Любой (жена Кирилла. – А.П.) отказе от материальных претензий оформлена, ждем.

С женой Любой у него тяжелые переговоры. Она категорически отказывается с ним ехать, но обещает присоединиться, когда он устроится с жильем и работой. Делаем вид, что верим ей.

Рассказываю ему о битве с Сашей, о том, что Спартак просил его не бывать в его доме. Кирилл сообщает, что диссидентский стан разбит на Монтекки и Капулетти. Ведем длинные разговоры, так как мы изрядные трепачи.

Я стараюсь подготовить его одновременно к двум испытаниям: отъезду и лагерю.

– Что бы ты стал делать за границей?

– То же. Дел, папа, везде хватает. Попутешествовал бы и взялся…

– За работу и учебу, – вставляю я.

– …за какое-нибудь правое дело. Познакомился бы…

– С русскими эмигрантами.

– Нет, я довольно наслышан об эмиграции, недавно перечел Герцена. В каждой стране нужно заниматься ее делами.

Вдруг он вспоминает:

– Не понимаю, что они на меня взъелись?

– Кто, Кирилл?

– Понимаешь, странный мне упрек бросили в Сашиной компании. Стыдно, говорят, уезжать. – Так я же, отвечаю, не в космос, на земле остаюсь, с людьми! – Ты покидаешь свою страну! – Для меня своя всякая страна, где нахожусь, контрактов не подписывал, обязательств оставаться здесь навечно не давал. – Но в такое тяжелое время покидать единомышленников, друзей… хорошо ли? – Покинуть, говорю, все равно придется, так лучше на Запад, чем на Восток! Как думаешь, я прав?

– Имеешь право так думать и поступать. Что же они?

– Всё свое, стыдят: не имеешь права. Меня наконец разозлило: «Что же вы молчали, когда уезжали Турчин, Ходорович, Любарский, почему их не порицали?» Так знаешь, нашлись такие, которые их признали отступниками. Твое мнение?

– Думаю, что они правы.

– Вот это мило, ты сам себе противоречишь… и зачем меня уговариваешь, если ты с ними заодно? – Он с силой выталкивает носом воздух – признак большого неудовольствия.

– Не фыркай и успокойся. Те, кого ты перечислил, лидеры. Они связаны с людьми обязательствами. Неважно, что они их не давали, обязательством была их общеизвестная деятельность, на них надеялись, их отъезд ослабил движение, подточил силы оставшихся, посеял сомнения и колебания.

– Что же, лидерам загибаться в тюрьмах и лагерях?

– Тюрьмы и лагеря – тоже поле боя, и более суровое, при мужестве – более плодоносное. Прежде чем брать ответственность за других, нужно, наверное, рассчитать свои силы. Это ведь не то что вскочить в другой автобус: «Ах, извините, ошибся». У тех, что ты назвал, был другой, более пристойный выход. Делидировать, отступить в тень, смешаться с рядовыми, после этого – скатертью дорога!

– А рядовому можно?

– Конечно, даже хорошо, как форма протеста. Ты как, еще не метишь в лидеры? – Он отмахивается руками и головой. – Вот и хорошо, тебе можно ехать, а учитывая обстоятельства, так даже необходимо.

– А Сане?

– Лидер, не лидер, но что-то вроде, фигура видная. Ехать он обязан по другим соображениям, но ему для отъезда не хватает мужества. Что так удивленно смотришь? Чтобы оставаться порядочным наперекор общему мнению друзей, требуется больше мужества, чем для сопротивления противникам и эффектного геройства.

– Что же ты скажешь о тех, кто метит в лидеры, чтобы уехать?

– Ничего хорошего. Я бы отказников в Хельсинкскую группу не допускал. Хочешь в Израиль – валяй, но при чем тут демократическое движение? Хельсинкская группа все-таки не эмиграционное агентство!

– Ну, это ты слишком… и почему не скажешь им прямо?

– Ты забываешь, что у отказников много свободного времени, и нет ничего плохого, если они используют его на общее дело.

– Вот бы и образовали собственную группу, нечего путать божий дар с яичницей. Занимая представительное место в Хельсинкской, они оставляют после себя дыру.

К лагерю, увы, подготовить его не могу, я и сам не верю, что ему там будет хотя бы сносно. Да и собственного опыта нет. Ограничиваюсь общими советами не позволять себя третировать, но и в бутылку не лезть. Кончаю так:

– Пойми, Кирилл: либо требуй у Саши отъезда, либо готовься к лагерю.

Молчит, видимо, надеясь на еще какой-нибудь выход. Тщетность этой попытки подтачивает его силы, просить Сашу уехать он не хочет и не будет, это уже вопрос самолюбия. Каждому трудно отступить от занятой позиции, изменить сделанным заверениям, и потому братья ожесточены друг другом, а я мечусь между ними, стараясь что-то сгладить, примирить, одинаково страшась потерять каждого из них, хотя умом и совестью на стороне Кирилла. Я знаю, что они встречаются, и мне инстинктивно не нравятся поездки Кирилла в Москву, я догадываюсь, зачем он видится с Сашей. Он еще не отказался от идеи перебраться с уголовной статьи на политическую, кто же ему лучше поможет, чем брат? Кирилл пишет и раздает заявления, проталкивается в печать, ему хочется пресс-конференции.