Читаем без скачивания Забытое королевство - Петр Гуляр

Позже соседи разошлись по домам отдыхать, и толпа немного поредела. После заката наступило время очередной трапезы. Как только стемнело, столы составили вместе так, что получилось два длинных параллельных друг другу стола со скамейками по обе стороны; освещение давали керосиновые фонари. Все долго ждали возвращения стариков; наконец они пришли и уселись вокруг одного из столов, а женщины сели за другой. Ухань занял место во главе стола, чашки наполнили вином, старики провозгласили тост в честь жениха и отведали поданные им сладости и фрукты. Вскоре они встали и разошлись. Затем к столу пригласили меня и прочих друзей жениха. Рядом с нами на скамейки втиснулись и мальчишки. Второй стол заняли незамужние девушки и маленькие девочки. Все в один голос потребовали, чтобы невеста присоединилась к жениху. Немного посопротивлявшись для виду, она в конце концов вышла из своей комнаты и села рядом с Уханем. Затем началось тяжелое испытание — можно сказать, алкогольная пытка: каждый из друзей требовал, чтобы Ухань выпил с ним чашечку вина. Избежать этого он мог бы только за счет виртуозного умения играть в знаменитые застольные игры, позаимствованные наси у китайцев. Проигравший должен был в наказание выпивать чашку вина. Однако бедняга Ухань был не очень-то опытным игроком, так что ему пришлось опустошить не одну чашку — особенно много он проигрывал мальчишкам, с ловкостью ставившим перед ним непосильные задачи. Все это время, согласно обычаю, в адрес новобрачных выкрикивались ужасные непристойности, на которые им никак нельзя было обижаться.

Вскоре гости начали покидать дом. На лугу за воротами соорудили огромный костер — девушки, чьи щеки раскраснелись от вина, уже танцевали вокруг него, а вскоре к ним присоединились и юноши. Танцевали «паровозиком»: юноша клал руки на плечи ведущей девушки-паньцзиньмэй, другая девушка клала руки на плечи юноши — и так далее до тех пор, пока вокруг костра не замыкалась длинная цепь танцующих, медленно извивающаяся в такт ритмичному пению. Все неторопливо, шагом продвигались вперед, через равные промежутки времени делая шаг вбок. Пение было импровизацией, без сопровождения каких-либо музыкальных инструментов. Кто-нибудь из юношей или девушек заводил песню, пропевая какие-нибудь смешные куплеты, а остальные должны были продолжать в том же духе. Время от времени куплеты прерывались припевом «До чего же печальное зрелище!», поскольку речь в куплетах шла о воображаемых неудачах, постоянно преследовавших героя или героиню песни. Так они танцевали, а точнее — переступали с ноги на ногу, всю ночь до рассвета; те, кто уставал, время от времени выпадали из цепочки, чтобы передохнуть и выпить холодной воды, а затем возвращались в круг. Монотонный ритм шагов и накатывающее волнами пение действовали на участников цепочки гипнотически. Помимо того, что танец явно доставлял им удовольствие, он обладал еще одним, менее очевидным значением, свидетельствующим о хороших манерах и деликатности народа наси. Танцоры — а их было около сотни — приехали на праздник из дальних деревень. Они прекрасно понимали, что мест для ночлега в доме жениха и в соседских домах на всех не хватит. Спать им было негде, однако они не хотели подчеркивать это обстоятельство, слоняясь по дому, засиживаясь на скамейках вокруг столов или задремывая по углам и тем самым ставя семью жениха в крайне неловкое положение — чтобы не ударить в грязь лицом, Уханю пришлось бы подыскать им место для ночлега. Танцы, пусть и утомительные, тем не менее создавали иллюзию, что гости вовсе не устали и решили провести ночь на ногах по собственному соизволению. И действительно — пляски прекратились только с рассветом. Избранных гостей, в том числе и меня, поселили на втором этаже и в нескольких комнатах первого этажа. Мы расстелили на полу свои одеяла и коврики, разделись и улеглись бок о бок тесными рядами. Наси всегда — и в тепле, и в холоде — спали обнаженными. Однако некоторые молодые люди всю ночь просидели во дворе за маджонгом и покером, и из-за доносившегося снаружи пения, смеха и стука костяшек для маджонга выспаться мне так и не удалось.

Приблизительно через год после этой веселой свадьбы, когда Ухань уже обзавелся симпатичным сынишкой, мне понадобилось съездить в медедобывающий кооператив на реке Янцзы, которым управлял мой приятель Ху Вэй. Мне нравилось бывать в тех местах, однако я всегда побаивался обрывов, мимо которых шла дорога. Рудник находился в девяноста ли (около пятидесяти километров) от Лицзяна, так что путь туда занимал целый день. Как и практически всюду в окрестностях Лицзяна, с тропы открывались горные панорамы необычайной красоты и величественности. Пройдя первые шестьдесят ли по почти что ровной дороге, мы дошли до точки, с которой открывался вид на великую реку. Ее воды, словно жидкий изумруд, катились на дне пропасти, от глубины которой у меня закружилась голова. Река вилась и изгибалась, словно зеленый дракон, пенясь на крутых порогах узких, глубоких ущелий. С этого места тропа круто забирала вниз под углом градусов в сорок пять, и мы вместе с нашими бедными лошадьми начали спускаться по ней. Спуск этот был похож скорее на тщательно сдерживаемое падение. В некоторых местах тропа была такой крутой, что мне приходилось хвататься за растущие по ее сторонам деревья. Лошади воспринимали происходящее с удивительным стоицизмом: все то время, что мы преодолевали этот опасный участок — а на это ушли часы, — я боялся, что какая-нибудь из них переломает себе ноги. Но по-настоящему я испугался, когда мы добрались до висячего моста, под которым на глубине около тридцати метров мчался ревущий поток. За мостом тропа вилась вдоль края отвесной скалы высотой в несколько сотен метров. Несмотря на то что Ху Вэй все время меня поддерживал, меня подташнивало от страха и ноги подгибались в коленях.

Деревня, где находился рудник, ютилась на небольшом уступе над ревущим потоком. К ней вели узкие ступеньки, вырубленные в скале, — ни перил, ни какой-либо другой защиты от падения с головокружительной высоты к ним не прилагалось. После обеда меня уговорили наведаться в новый медный рудник, разработанный неподалеку по течению реки. Проводники утверждали, что дорога совершенно безопасная, и я согласился. Тропа шла по узкому выступу, на высоте в пятьсот с лишним метров над рекой. Под увещевания Ху Вэя и его друзей и с их поддержкой я с трудом прошел по ней около полутора километров. В одном месте уступ обвалился, и тропа следовала через провал по стволам деревьев, вколоченных в его каменные стены. Сквозь щели между стволов были видны буруны реки, катившейся далеко внизу, под ногами. Затем тропа резко оборвалась на крошечной площадке, выступавшей над рекой. Голова у меня кружилась так сильно, что я неминуемо свалился бы с обрыва, если бы друзья вовремя не подхватили меня под руки. Ноги больше не слушались меня — я не мог сделать ни шагу, ни вперед, ни назад. Я и сейчас толком не могу вспомнить, как снова очутился в деревне — меня то ли дотащили под руки, то ли и вовсе перенесли.

Населяли деревню горные наси — простой и гостеприимный народ, ходивший в одежде, сшитой преимущественно из шелковых тканей. Жили горцы довольно бедно, поскольку плодородной почвы в окрестностях деревни почти не было. Единственное вкрапление зеленых полей и рощ, где росли митоу — лицзянский сорт апельсинов, светившихся среди темных крон высоких деревьев, словно фонарики, — располагалось внизу, под обрывом, где река с шипением огибала скалу. Эти апельсины — а может, и мандарины — были лицзянской достопримечательностью. Очень крупные, близкие к среднего размера грейпфрутам, они обладали мягкой, рыхлой и легко снимающейся кожицей. Сами плоды были необычайно сочные и имели приятный вкус, непохожий ни на апельсиновый, ни на мандариновый.

Повидаться со мной в медедобывающий кооператив пришло много народу, и меня неожиданно пригласили на свадьбу, которая должна была состояться вечером того же дня. Я с радостью принял приглашение, поскольку меня заверили, что на празднике будут присутствовать представители самых разных экзотических народностей. Насийские обычаи в этих краях отличались от лицзянских, так что праздник обещал быть интересным.

Дом жениха находился где-то неподалеку от реки. В сгущающейся темноте мы спустились к реке с факелами в руках по тропе, с обеих сторон густо заросшей высоким молочаем. Внизу меня поджидал очередной кошмар: нам пришлось преодолеть почти километр, перепрыгивая с камня на камень — а между ними шумела и бурлила темная вода. К месту празднования я прибыл изрядно уставшим. Дом располагался на уступе прямо над рекой, и костры, горевшие на берегу, отражались в быстрой воде. Снаружи и внутри толпились люди. Молодежь в синих тюрбанах и кожаных жилетках и штанах играла на флейтах и улуссе — местной разновидности волынки без мешка, с трубками из бамбуковых стеблей и пустотелыми тыквами для усиления звука.