Читаем без скачивания Кенилворт - Вальтер Скотт

— Приехал слуга на самой красивой лошадке, которую я когда-либо видел, — вырвался вперед Уил Бэджер.

— У него на рукаве серебряный герб — огненный дракон с обломком кирпича в пасти, под графской короной, — подхватил мистер Мамблейзен. — Он привез письмо, запечатанное такой же печатью.

Тресилиан взял письмо, адресованное: «Его светлости мистеру Эдмунду Тресилиану, нашему любезному родичу». А дальше следовало: «Скачи, скачи, скачи что есть сил, что есть сил, что есть сил».

Он распечатал письмо и нашел там такой текст:

«Мистер Тресилиан, наш добрый друг и родственник!

Мы сейчас чувствуем себя столь худо, да и другие обстоятельства наши столь затруднительны, что мы желаем собрать вокруг себя тех друзей, на любовь и доброту коих мы можем больше всего полагаться. Среди них мы считаем нашего славного мистера Тресилиана одним из первых и ближайших друзей и по его доброй воле и по его способностям. А посему мы просим вас со всей возможной скоростью прибыть в наше скромное жилище, в замок Сэйс, что близ Дептфорда, где мы будем подробнее советоваться с вами о делах, кои не полагаем возможным доверить бумаге. Посылаем вам свой сердечный привет и остаемся любящим родственником к вашим услугам

Рэтклиф, граф Сассекс».

— Сейчас же приведи сюда гонца, Уил Бэджер, — сказал Тресилиан. И, когда гонец вошел, он воскликнул: — А, это ты, Стивенс? Как поживает милорд?

— Худо, мистер Тресилиан, — ответил тот, — и потому нужно, чтобы кругом него были хорошие друзья,

— Но что за болезнь у милорда? — с беспокойством спросил Тресилиан. — Я и не предполагал, что он болен.

— Не знаю, сэр, — ответил посланец, — только что он шибко болен. Пиявки уже не помогают, и многие из домашних подозревают злой умысел. Колдовство или даже что-нибудь похуже.

— А какие симптомы? — спросил Уэйленд Смит, сразу выступив вперед.

— Чего такое? — переспросил гонец, не понимая вопроса.

— Что у него болит? — объяснил Уэйленд. — Какие, признаки болезни? Гонец взглянул на Тресилиана, как бы желая узнать, следует ли отвечать на вопросы незнакомца, и, получив утвердительный ответ, быстро перечислил: постепенный упадок сил, обильный пот ночью, потеря аппетита, обмороки и тому подобное.

— Вместе с острой резью в желудке, — добавил Уэйленд, — и легкой лихорадкой.

— Верно, — сказал удивленный гонец,

— Я знаю, как возникает эта болезнь, — сказал кузнец. — И знаю ее причину. Ваш хозяин поел манны святого Николая. Но я знаю и лекарство, мой бывший господин не сможет утверждать, что я зря столько времени проболтался в его лаборатории.

— Да ты что, в своем уме? — нахмурился Тресилиан. — Речь идет об одном из знатнейших вельмож Англии. Опомнись, это не предмет для шуток.

— Упаси боже! — сказал Уэйленд. — Я просто говорю, что знаю его болезнь и могу его вылечить. Вспомните, что я сделал для сэра Хью Робсарта.

— Мы немедленно двинемся в путь, — объявил Тресилиан. — Сам бог призывает нас.

И вот, быстро изложив новый повод своего мгновенного отъезда, хотя и не упоминая ни о подозрениях Стивенса, ни о заверениях Уэйленда, Тресилиан сердечно распрощался с сэром Хью и его домочадцами в Лидкот-холле, которые напутствовали его своими молитвами и благословениями, и вместе с Уэйлендом и слугой графа Сассекса быстро поскакал по направлению к Лондону.

Глава XIII

У вас, я знаю, есть теперь мышьяк,

И купорос, и киноварь, и соли…

Все знаю! Этот малый, капитан,

Потом алхимиком искусным станет

И, может быть (почти наверняка!),

Откроет миру философский камень.

Тресилиан и его спутники гнали своих лошадей вовсю. Однако перед отъездом он спросил кузнеца, не предпочтет ли тот миновать Беркшир, где некогда сыграл столь значительную роль. Но Уэйленд ответил, что не видит в этом особой необходимости. Он использовал короткое время, которое они пробыли в Лидкот-холле, чтобы преобразиться самым удивительным способом. Дикие заросли его бороды сменились теперь крохотными усиками на верхней губе, закрученными на военный манер. Портной из деревушки Лидкот, получив приличную мзду, проявил чудеса искусства под руководством самого заказчика и совершенно изменил наружность Уэйленда, сбросив с него лет этак двадцать. Раньше, весь замурзанный сажей и копотью, заросший волосами, согбенный под тяжестью своих трудов и вдобавок обезображенный диковинным, фантастическим одеянием, он казался человеком лет пятидесяти. Но теперь, в красивой ливрее слуги Тресилиана, с мечом на боку и со щитом на плече, он выглядел веселым, бойким прислужником, которому можно было дать лет тридцать — тридцать пять — самый расцвет человеческой жизни. Его грубые, дикие ухватки тоже преобразились в быстроту, остроту и развязную непринужденность взглядов и поступков.

На вопрос Тресилиана, пожелавшего узнать причину столь необыкновенной и радикальной метаморфозы, Уэйленд в ответ пропел два стиха из только что появившейся комедии, которая, по мнению более благосклонных критиков, свидетельствовала, что автор ее не лишен таланта. Мы с удовольствием приведем здесь этот куплет, который звучал примерно так:

Бан, бан, Ка… Калибан,Новый тебе хозяин дан!

Хотя Тресилиан и не мог в точности припомнить этих стихов, они все же напомнили ему, что Уэйленд в свое время был актером — обстоятельство, которое само по себе превосходно объясняло ту быстроту, с каковой он сумел осуществить столь полное преобразование своего внешнего вида. Сам кузнец был уверен, что его облик совершенно изменился, и даже сожалел, что им не придется побывать в месте, некогда служившем ему убежищем.

— В этой одежде, — сказал он, — и под покровительством вашей милости я отважился бы встретиться с самим судьей Блиндасом, даже во время судебной сессии. Хотел бы я также знать, что сталось с чертенком, который, погодите, еще покажет всем, где раки зимуют, ежели только сумеет сорваться с привязи да удрать от своей бабуси и своего учителя. Да и разрушенная пещера! — продолжал он. — Чего бы я не дал, чтобы взглянуть на опустошение, которое взрыв такой изрядной дозы пороха произвел среди реторт и склянок доктора Деметрия Добуби. Бьюсь об заклад, что слава обо мне будет жить в долине Белого коня еще долго после того, как тело мое превратится в прах. И не один еще олух привяжет к кольцу свою лошадь, положит на камень серебряный грош да как свистнет, словно матрос во время штиля, призывая Уэйленда Смита появиться и подковать ему лошадку. Но его конь успеет издохнуть, прежде чем кузнец откликнется на зов.