Читаем без скачивания Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. - Василий Потто

Капитан заметил, что без особенного случая трудно заслужить этот крест.

– Какой тут случай! – возразил генерал, играя поводьями своего коня, который так и рвался под лихим всадником.– Была бы охота да отвага! Знаете ли вы, как добываются георгиевские кресты?

И он рассказал о сражении под Батиным.

– Это было дело знатное,– заключил генерал, покручивая свои длинные усы,– оно утешает меня даже под старость. Дай Бог и вам когда-нибудь поработать таким же манером... А пока прощайте! Увидимся под Варной!..

С последними словами он круто повернул коня и поскакал по дороге в Мангалию. Впоследствии мы узнали, что это был известный по необычайной храбрости генерал-лейтенант князь Мадатов, который так блистательно начал и так печально окончил турецкую кампанию”.

Первое дело, в котором гусары Мадатова приняли серьезное участие, было сражение при Кулевче, открывшее, как известно, русским войскам путь за Балканы. На другой день после этого боя Мадатов был послан прервать сообщения разбитой турецкой армии с Шумлой. Турки, заметив движение, выслали из крепости трехтысячную конницу. Этого только и ждал Мадатов. Гусарские полки Александрийский, Ахтырский и Белорусский понеслись в атаку. Командир, из первых врезавшийся в ряды неприятеля, собственноручно вырвал знамя Ахмет-бея, командовавшего конницей в Шумле; другое знамя взяли гусары. После недолгого боя, турки, сбитые с поля, бросились в ближайший пехотный лагерь. Гусары в быстрой погоне пронеслись между двумя передовыми редутами, обдавшими их картечью, и на плечах бегущих ворвались в лагерь. Пехота, застигнутая ими врасплох и не успевшая построиться, частью была изрублена, а частью укрылась во рвах и между палатками.

Подвиг гусар этим не ограничился. Быстрым поворотом направо Мадатов успел отрезать другую пехотную колонну, поспешно отступавшую в Шумлу из соседнего лагеря, и на глазах гарнизона истребил ее так, что лишь ничтожные остатки успели укрыться в тех самых редутах, которые охраняли Шумлу и теперь одни возвышались среди опустевшего, покинутого врагами поля. Оба эти редута смотрели, однако же, грозно... Вооруженные полевыми орудиями, они имели солидный профиль и глубокие рвы. Атаковать их одной конницей было делом неслыханным. Но Мадатов давно привык к неслыханным подвигам. По одному слову его Александрийский полк в карьер подскочил ко рвам, спешился и с саблями наголо полез на приступ. Редут был взят, и в руках гусар очутилось два знамени и два орудия. Небольшая часть гарнизона успела, однако же, спастись поспешным бегством и укрылась в другом редуте. Неустрашимые гусары, предводимые Мадатовым, бросились туда. Ахтырцы спешились. Сильный батальный огонь, картечь и целый батальон штыков, стоявших на валу, остановил порыв храбрых. Мадатов один подъехал ко рву и, зная турецкий язык, уговаривал их сдаться. Вместо ответа турки дали по нем залп, но в это время подоспела пехота – и редут взят был штыками.

Это дело третьей гусарской дивизии было необыкновенным подвигом. В военной истории не много найдется примеров, где бы гусары, с саблями в руках, брали укрепленные лагеря и штурмовали редуты, защищенные пехотой. Если бы множество блистательных дел в прежние войны с турками, французами и, наконец, на Кавказе давно уже не провозгласили Мадатова баловнем военного счастья, то уже одной этой атаки было бы достаточно для увековечения его известности.

Дибич был в восторге от этого дела. “Мадатов,– писал он государю,– отбросил вышедших из Шумлы полторы-две тысячи турецких всадников на их передовые редуты, гусары вели себя тут самым блистательным образом, особенно Александрийские, предводимые Муравьевым, который собственноручно взял пашинское знамя. Впереди всех находился сам Мадатов, Его гусары, бросившись на редуты, спешились и, действуя саблями, взяли первый из них; другой редут был взят пехотой. Двенадцать знамен и пять орудий были трофеями этого славного дела”.

Вот что отвечал на это письмо государь: “... Что за молодцы эти прекрасные войска, эти дорогие ратные товарищи, и как я сожалею, что более не с ними! Что за геройские полки: двенадцатый егерский и Муромский[6] и храбрые Александрийские гусары! Вот подвиги, которые должны быть отмечены в истории нашей армии!” Государь щедро наградил всех участников сражения; командиры Александрийского и Ахтырского полков получили георгиевские кресты; Муравьев – тоже, обоим полкам пожалованы знаки на кивера за отличие, Мадатов был награжден орденом св. Александра Невского.

Но это был последний подвиг и последняя награда Мадатова. Еще с прошлой зимы князь чувствовал сильную боль в левом боку – следы пережитых им огорчений. Он не обращал на болезнь никакого внимания и, после Кулевчинского боя, остался под Шумлой в составе блокадного корпуса. Между тем, снова и снова сыпались на него нравственные унижения. Интриги, происки, клевета людей, старавшихся, в угоду Паскевичу, чернить сподвижников Ермолова, не оставляли преследование Мадатова и в Европейской Турции. Из-под стен Шумлы он должен был отвечать на разные вопросные пункты, посылаемые ему Паскевичем. по невыносимым обвинениям. Доносы на него вызывались путем в высшей степени бесцеремонным. Так, в крепости Шуше, барабанным боем на улицах приглашали жителей подавать жалобы на князя Мадатова. Особенно досаждало ему дело о незаконном завладении имением в Карабаге, несмотря на то, что у Паскевича в руках были подлинные рескрипты императора Александра, которыми утверждались за ним эти имения. Преследование Мадатова дошло до того, что за небольшие долги, которые он легко мог покрыть собственными средствами, был продан в казну за ничтожную сумму его тифлисский дом, и Мадатов не был даже предупрежден об этом. И все это делалось в то время, когда Мадатов геройски дрался под Шумлой, когда, несмотря на болезнь, в короткое время проявившую опасные симптомы, он беспрерывно делал поиски в тылу неприятеля.

Но чаша оскорблений наконец переполнилась, здоровье князя рухнуло окончательно. В последний раз он выступил из лагеря 28 августа к городу Тырнову. Очевидцы рассказывают, что, томимый грустным предчувствием, Мадатов как бы нехотя выступал из лагеря и во все продолжение похода был, против обыкновения, не весел, даже мрачен. Погода была сырая, туманная; отряд делал переходы чрезвычайные, по восемьдесят верст в сутки,– и эта экспедиция лишила Мадатова последней силы. Случилось, что на возвратном пути, 31 августа, верстах в пяти от русского лагеря, услышаны были ружейные выстрелы. Мадатов остановил отряд и послал узнать о причине. “Если турки сделали вылазку,– сказал он,– мы ударим им в тыл и отрежем от Шумлы”. Но тут же он начал жаловаться на нестерпимую боль в левом боку, слез с лошади и лег на разостланной бурке. Между тем ординарец возвратился с донесением, что это русская пехота стреляет в цель. Мадатов с большим трудом сел на лошадь и, уже совершенно больной, возвратился в лагерь. 2 сентября открылось у него внезапно сильное кровотечение из горла,– и через два дня его не стало.

Так угасла жизнь, полная сил, энергии и честных намерений, когда Мадатову не было еще и сорока девяти лет от роду. Весть о его кончине глубоко опечалила армию. Дибич почтил память его слезой и сказал знаменательные слова: “В Мадатове наша конница лишилась русского Марата!”

И это быта не фраза. Мадатов обладал замечательной храбростью, которая не бледнела ни перед какой опасностью, ледяным хладнокровием, которое не смущалось никакой неожиданностью, и, что всего реже,– тем нравственным мужеством, которое не пугается никакой ответственности. Смелый в решении, он был необыкновенно быстр в исполнении, и эта-то быстрота служила верной порукой успеха, по-видимому, в самом дерзком, залетном, отважном предприятии. Даже турки – и те сожалели о нем. Великий визирь, в знак уважения к памяти Мадатова, открыл для него ворота неприступной Шумлы и принял в ее стены прах смелого воина. Гроб из лагеря до самой крепости несли на себе попеременно гусары и офицеры третьего пехотного корпуса. У самых ворот Шумлы печальное шествие остановилось. Войска преклонили знамена и оружие, раздалось церковное пение,– и пушечные выстрелы отдали последнюю земную почесть тому, кто так любил внимать им на поле битвы. Когда окончилась лития, ворота отворились – и процессия вступила в Шумлу. Турки, однако же, впустили в город изо всего конвоя только конный взвод Белорусских гусар (тогда полк принца Оранского) с их трубачами. Толпы народа, привлеченные зрелищем пышного погребения русского генерала, сопровождали гроб Малахова до самого кладбища. Печальные звуки труб изредка прерывали глубокую тишину, царившую в толпе, которая сама заботилась о том, чтобы ничем не нарушить мрачной торжественности погребального обряда. Медленно тянулось шествие по узким улицам Шумлы, впервые еще видевшей в стенах своих вооруженного неприятеля, и наконец достигло ограды христианского храма, где могила и приняла бренные останки героя. Впоследствии, по окончании войны, тело Мадатова было перевезено, его женой в Петербург и ныне покоится в Адександро-Невской лавре. Большой четырехугольный мраморный мавзолей покрывает собой прах доблестного рыцаря. Памятник замечателен своей простотой и изяществом; на нем нет ни резьбы, ни вычурных украшений, и только наверху сияет золотой крест, рельефно выделяясь на фоне черно-серого мрамора. С одной стороны его барельеф, изображающий лавровый венок, надетый на рукоять меча. С другой – простая, крупная надпись: “Генерал-лейтенант князь Валериан Григорьевич Мадатов. Родился 18 мая 1782 года. Скончался под Шумлой, 4 сентября 1829 г.” С третьей: “Княгиня Софья Александровна Мадатова, рожденная Саблукова. Родилась 21 ноября 1787 года; скончалась 4 сентября 1875 года”. Супруги, скончавшиеся в один и тот же день, 4 сентября, погребены под одним камнем, навеки скрывшим от глаз людских того, кто, усыновленный Россией, отплатил ей всей горячей преданностью своего сердца, растерзанного людской несправедливостью.