Читаем без скачивания Рассказ о брате - Стэн Барстоу

— Юнис, простите за опоздание.

— Это я рано. У меня, наверное, часы барахлят.

— Бонни, познакомься. Юнис Кэдби. Мой брат — Бонни.

Бонни плюхнулся в кресло, что поближе.

— Ты, значит, Юнис, сочиняешь?

— Так, немножко.

— Не профессионал?

— Ой, что ты! Куда там. Даже еще не публиковалась ни разу.

— А трудишься где?

— В муниципалитете, в бюро информации.

— И как она, работенка? Занимательная?

— Ничего. Но иногда впадаешь в уныние и растерянность. Когда задают вопрос, на который представления не имеешь, как отвечать.

— Зато сколько можно типов перевидать! Опять же в курсе управления городскими делами. По — моему, для писателя это очень полезно.

— Это‑то да.

Я отправился принести чего‑нибудь выпить. Достал бутылочку — из тех, что купила Эйлина, — и пошел откупоривать на кухню.

— Ну, как они там? — поинтересовалась Эйлина.

— Бонни беседует с Юнис, словно эта девица — интереснейшая личность на всем белом свете. — Я разыскал штопор. — Ты, наверное, с голоду умираешь? Прости, что припозднились. Бонни захотелось пива, и я подумал, что кружечка его подбодрит, он уж сколько воздерживается.

— Ну и как? Взбодрился?

— Э… потом расскажу. Выпей глоточек.

— Ты хочешь их угостить?

— Не мешало бы.

— Девушка надолго задержится?

— Не представляю.

— К ужину останется?

— Не знаю. Ты не хотела бы?

— Тебе решать. У меня в меню запеченные цыплята. Натянем и на четверых, но тогда надо рису добавить.

— Давай сориентируемся по ходу. Если Бонни вдруг заскучает и скиснет, тут же ее спроважу.

Я вернулся в гостиную с вином для Юнис и виски для Бонни.

— Мне представляется, сходство тут очевидное, — держал речь Бонни. — Парней, которым хочется стать звездой футбола, миллион. Но мало того, что таланта маловато, так ведь изволь еще пахать на тренировках, чтобы хоть чего‑то достичь, а вот это уж нет, пахать мы не любим. Точно так же многим грезится, — протягивает он книгу: «Вот. Я написал». Только безвылазно месяцами корпеть за столом и писать ее на самом деле — труд не про них. Вообще, — продолжал он, — со стороны‑то оно, всякое творчество, завлекательное. Особенность твоей ситуации и в том, что тебя не поджимает. Времени у тебя навалом — совершенствуйся себе на здоровье. А я… я уже под горку.

— Ну! Не верю!

— Что поделаешь — правда. Помимо всего прочего, я просто — напросто уже не тот игрок, каким был ну хоть два года назад. Нет, понимаешь, я не то чтобы там соглашаюсь с абстрактной истиной. Это — увы! — факт. И посторонние уже примечают.

— Я видела, как ты играл в последнем матче с «Юнайтед» на их поле.

— Правда?

Юнис высказалась об игре — и со знанием дела. Так что Бонни взглянул на нее, словно бы заново раскрывая для себя собеседницу. А та стала задавать вопросы — неглупые, по делу.

Откровенность Бонни удивила меня. Я задумался над подтекстом его высказываний. Футбольные игроки, такие, как Бонни, сверкающими метеорами прочерчивают футбольный небосвод. Не про них идущее по нарастающей оттачивание мастерства, создание шедевров в старости, как это дано писателям, художникам, композиторам. И даже золотых сумерек исполнителей они лишены — у Стоковского, Боулта, Рубинштейна последние концерты насыщены накопленной мудростью щедрой жизни. Нет, футболисты, вспыхнув, озаряют небосвод лишь на десяток лет. И меркнут, оставляя по себе воспоминания, да еще, может, несколько метров кинопленки. «Вот как я играл когда‑то». «Я видел самого Бонни Тейлора!» — «Что за Бонни Тейлор? А, старичок, что ль, какой?» Кому он нужен? Теперь есть другие. Достигая поры расцвета, футболисты уходят в менеджеры или покупают пабы, отели, спортивные магазины. Теперь уже сверкают новые таланты. А они не в силах доказать, что в свое время играли не хуже. Лучше играли. Какие чувства переживает человек, вкусивший славы?

В гостиную, прикрыв за собой дверь, вошла Эйлина.

— К тебе пришли, — наклонившись, шепнула она мне на ухо.

— Кто? — Сердце у меня противно екнуло в дурном предчувствии.

— Полицейские. Двое.

«Полицейские» Бонни уловил. Он обернулся на Эйлину. Голос Юнис сник: девушка заметила, что ее перестали слушать.

— Юнис, — попросил я, — пройдите, пожалуйста, с Эйлиной в другую комнату на минутку.

Что происходит, Юнис не поняла, но не утеряла самообладания.

— Знаете, мне, в общем, уже давно пора.

— Нет, нет, это ненадолго. Да и рукопись я вам еще не отдал. Попроси их подождать, Эйлина. Я сейчас.

Эйлина увела Юнис, опять притворив дверь.

— Вот так… — сказал я Бонни.

— Ну и прыть!

— Да уж. Ну что, будем туману напускать?

— А толку‑то.

— Тоже правильно.

Он передернул плечом.

— Давай уж, волоки их сюда.

Когда я вышел в переднюю, у меня аж в глазах зарябило от синих мундиров,

— Добрый вечер, — поздоровался я с сержантом.

— Мистер Тейлор? — спросил он. — Мистер Гордон Тейлор?

— Да, я.

— На дорожке ваша машина, сэр? — Он назвал номер.

— Моя.

— Извините за беспокойство, но на вас поступила жалоба.

— Пожалуйста, проходите.

Я провел их в гостиную.

— Мой брат, — и полицейские уселись рядышком на диване.

— Вы сегодня вечером пользовались машиной, мистер Тейлор? — осведомился сержант.

— Да.

— Ваш брат был с вами?

— Да.

Сержант взглянул на Бонни, тот подтвердил.

— Пожалуйста, расскажите, куда вы ездили.

— Пожалуйста, расскажите, в чем суть жалобы, — попросил я.

— А сами не догадываетесь?

— Скажете, будем знать наверняка, — заметил Бонни.

— Нам стало известно, что двое клиентов сегодня напали на хозяина «Крайтериона» на Нортфилд — роуд, было замечено, как они отъезжали на оранжевом «мини», номерной знак… — он снова считал номер из блокнота и взглянул на меня. — Машина ваша, так ведь, мистер Тейлор?

— Ну, что я тебе говорил? — повернулся ко мне Бонни;

У меня уже возникло ощущение, что разговор идет как‑то странно, точно взята не та тональность. Внимание сержанта переключилось на Бонни.

— И что же, если не секрет, вы ему говорили, сэр?

— А то и говорил, что из пустяка слона раздуют. Брат к драке не имеет никакого касательства. Он только присутствовал.

— Значит, хозяина вы избили в одиночку?

— Так уж и избил! Скажете тоже! Сунул ему разок в поддых. Если он болтает что другое — нагло врет. Брат пытался было удержать меня, да не успел.

— Может быть, опишете подробнее обстоятельства вменяемого вам избиения?

Я отметил, что он уже не обращается к Бонни «сэр». Эта странная деталь тоже неприятно кольнула меня.

— Бармен узнал Бонни и пустился в рассуждения о футболе.

— Кстати, — повернулся сержант к Бонни, — назовите ваше полное имя.

— Бернард Льюис Тейлор, — уголки губ Бонни раздраженно дернулись на медлительность сержанта, писавшего в блокнот. Записав все, сержант кивнул.

— Продолжайте.

— Он чего‑то завелся, — сказал Бонни, — принялся подкалывать меня — и какие деньжища‑то мне отвалили за переход. И игроки‑то теперь только футбол разваливают.

— Я сказал ему, — вклинился я, — что мы зашли спокойно выпить, только и всего.

— Были в зале еще посетители? — спросил сержант.

— Нет, никого.

— Когда вы ушли?

— Минут десять восьмого.

— А сколько там просидели?

— Около получаса.

— С чего это он вдруг стал оскорблять вас? Как думаете? Вы, кстати, не знали его прежде?

— В глаза не видал. В пивную его никогда не заходил, — ответил Бонни. — А теперь уж меня точно отлучат.

Сержант, само собой, на шутку не отозвался, и, хотя мне казалось, что молодой констебль улыбнется, тот глядел на Бонни с каменным лицом.

— Я, — продолжал Бонни, — вообще выгодная мишень для хохмачей вроде него. Умников, которые корчат из себя великих знатоков и верят каждому газетному слову. Прицепился ну тебе репей, и я повторил ему то же, что брат. Только выразился поярче.

— Как именно, не припомните?

— Нет. Не припомню, — наконец‑то Бонни выказал первые признаки самосохранения. — Зато помню его слова. Расшумелся, что не позволит хамить ему в собственном заведении да еще самому дерьмовому футболисту во всей Англии. Тут‑то я не утерпел и врезал ему разок.

— Вы ударили его один раз?

— Да. В живот.

— Он дал сдачи?

— Нет. Икнул и свалился, как мешок. И мы ушли.

— Свидетелей случившемуся не было?

— Когда мы уходили, — сказал я, — в зал вошла женщина, из дальней двери. Да и я могу подтвердить. Если только, — добавил я, — против меня тоже не выдвигают какого‑нибудь обвинения.

— А он‑то что, интересно, утверждает? — спросил Бонни. — Такой весь из себя симпатяга.