Читаем без скачивания Транскрипт - Анна Мазурова

Он выключил компьютер и многоликая, разноязычная толпа схлынула с базарной площади, оставив после себя окурки, тронутые пастелью губной помады, полные теплые памперсы и плевки на асфальте цвета полирезистентных штаммов под микроскопом. Я теперь, Димитрий, как в монастыре живу. Как отшельник в пустыне. Мне удобней, когда я один, и никто не сбивает. С содроганием вспомнил фимин день рожденья, где путем социальных отношений за один вечер чуть не превратился в звезду шоу-бизнеса, народного целителя и антимусульманского террориста. Как испугался Димитрий! С какой укоризной закачал головой: – К людям бы тебе, – маясь, мычал святой. – В город, в толпу, в давку, – голос Димитрия гудел гнусаво, как ветер в трубе: в толпу-у-у-у, в давку-у-у-у, – мороз драл по коже от одного воображенья такой толпы, такой давки, в пустой трубе. – Тебе нельзя без людей! Ведь празднословие меньший грех, чем праздномыслие – знаешь, тот путь, на котором удобно, кем начерчен? То-то же.

Димитрий слегка побледнел. Наперчен от слова перец, а тогда начерчен что? Димитрий тоже в своем роде поэт… Что это там за чпок? А, это плоды моей фантазии рубят сук, на котором висят. Димитрий, опомнись! Ведь ты самая надуманная изо всех моих фантазий.

Праздномыслие, милый грех,

Милый враг мой и спутник милый….

Эх, Кобылевин, старик Кобылевин, вновь траурно вспомнил Муравлеев.

На следующее утро Муравлеев выбрался на крыльцо в невидной бежевой шапочке, обнаруженной в носках, с грохотом разворачивая на лестнице лыжи. Совладав, наконец, с лыжами, он глянул вниз – и обомлел. Природа глядела на него остекленевшими глазами. В вершинах деревьев что-то постукивало. Двор лежал, как бурное море, испещренное гребнями волн, но каменное и глазурованное. Это был тот самый прошлогодний снег, которым клянутся в быстротечности всего сущего и, как оказалось, напрасно. Вчерашний день плыл перед Муравлеевым твердый и крепкий, как доисторическая панцирная рыба в куске льда, блестя алмазной чешуей. Он смотрел в лед, как в витрину ювелирного магазина (палочки, камушки, мандаринные корки), проследил следы полозьев и понял, везли малыша на санках, но день, начавшийся славно, кончался слезами, дома ругали за варежку (вот она, под стеклом), под дерево приходила старушка с палочкой кормить птиц (налицо холодец хлебных крошек), и вот здесь, видно, ей надоело (никто не слетался украсить одинокую старость), старушка устала сеять и стряхнула крошки с ладони, все в одно место. Каллиграфически пересекла двор небольшая кошка, распустили по домам школьников, вот один волочит по краю дороги рюкзак, вот другой отбегает к сугробу, быстро лепит и осыпает товарища градом снежков, уклоняясь то вправо, то влево, тот твердит, что не хочет играть, теряет терпение и молча, зло, по-медвежьи, заваливает приставалу в сугроб. Бросив лыжи, Муравлеев согнулся и пробрался над следом сквозь звякнувший куст, чтоб досмотреть до конца эту драму. Две пары следов уходили себе в бесконечность, он развернулся и тут заметил, что сам он следов не оставляет. «Все правильно! – обрадовался Муравлеев. – Я же был на конференции по сексуальной эксплуатации женщин в развивающихся странах. Или это было позавчера? Или… когда?» Лыжные ботинки скользили по льду. Он преодолел крутолобую горку. Вот, все верно, его четыре попытки въехать во двор задом – устал, осоловел. Сейчас бы он въехал с первого раза, но вчерашних следов не убавить и не прибавить. Он под уклон подкатил к машине, подергал ручку двери. Пряничный домик с наличниками в бахроме, с окошками из непрозрачного, засахаренного леденца больше не открывался. Проверив четыре лунки у почтового ящика (все верно, все по часам), вернулся в дом по вчерашним следам почтальона, разбитым, просторным, как тапки. Почтальон пересек двор, с пожилой осторожностью взялся за перила, поднялся по лестнице, постучал, потоптался. Ушел. Надо сходить на почту – узнать, что приносили.

Освеженный лыжной прогулкой во двор, сияя румянцем и ничего не боясь, он принялся за поэму. До того, как стать кораблями, они были соснами Иды, священной рощи Венеры, и даже сожженные не погибали – жалея священные сосны, она превратила их в морских нимф, и нимфы плыли за уцелевшим единственным кораблем, то поднимаясь на гребне, то опускаясь под воду, долгое время не замечаемые никем. Наконец, одна из них, самая смелая, уцепилась рукой за корму, он взглянул ей в лицо и узнал свой любимый корабль. Он не зря любил его больше других – нимфа, умница, все рассмотрела, и сколько их было, и что при них, по отрывочным фразам ночных поджигателей все поняла: настроение в лагере, тактику и направление действий… Он догадался, что теперь ей запрещено служить ему так, как когда она была кораблем, что как нимфе ей ведомо многое, если не все, но ее откровенность и желанье помочь теперь связаны множеством разных условностей, налагаемых на все аспекты общения смертных и тех, кто живет в деревьях, в волнах, в куплетах. Она никогда не посмела бы дать ему карту, объяснить по звездам и разгласить совещанья богов, но, слишком долго служив ему кораблем, не умела и скрыть на лице, белеющем над кормой, ничего из того, что ему хотелось бы знать. И когда она с силой толкнула корабль на прощанье, придав направление, скорость, удачу (его сердце с мужским самолюбием екнуло, узнавая по самой силе толчка, до чего ей по-прежнему хочется быть его кораблем и нести его к цели), он был полностью вооружен всем, что нужно для битвы.

Удивил не сам факт превращения, а что узнал. Обыкновенно не узнают. Ведь она и потом приходила, и в очевиднейших формах – остров, облако, мысль, сосущее чувство тоски, – но ни в одном ремешке от сандалий он больше уж не разбирал ее черт и не слышал дыханья. Его часто тянуло на место расставания, но ведь ни город, ни сосну, ни нимфу уже не застанешь где оставил, движение – свойство живого; что толку, как должен, считается, делать убийца, возвращаться тайком и гадать: приезжала ли скорая помощь? или, может быть, вдруг – бывает же чудо! – просто встал и пошел?.. С того места, где он спускал свой корабль, утекла вся вода, а стоило только вглядеться в предметы, что знакомо ложатся в ладонь, словно сделанные по мерке, предметы, что окружают тебя каждый день в небе, в воздухе, в мысли, и в них ты узнал бы, что ни один волос не упал с головы сосен Иды, и снова шел дождь, под бронзовым небом стены набухли темножелтым цветом гоголя-моголя, благоухали сырым мелом и всей эрогенной поверхностью распускались навстречу дождю – pourquoi suis-je si belle? parce'que mon maitre me lave – даже ноздри дрожали, а он говорил себе: дождь, просто дождь, я стою у окна и выходит оно в переулок, где-то, видимо, судя по запаху, тополь, вот и все совпадение, – очень сбивало, что город назывался иначе и был расположен иначе: на карте, в его воспоминаниях, – стало быть, только почудилось… Впрочем, и там, где он ходит по улицам тенью, взвизгивает половицей, которой наступили на хвост, где на желтой стене выступает силуэтом двери (давно перенесенной), – там его тоже никто никогда не узнает.

Звонил Сева, который опять пролетал где-то мимо, но заехать не успевал. В глубине души он чувствовал, что сейчас не нужно туда ездить, хоть и не мог припомнить, почему… ах да, примерзла дверь. Он сидел взаперти, как узник поэмы, и помощи не приходило ни из муниципальных судов, ниоткуда. Эта поэма меня доконает. Удачно он вспомнил письмо, которое вручил ему Их-Виль-Инженьер-Верден, разыскал в шкафу тот карман, в кармане том – то письмо, развернул его с удовольствием (по крайней мере, пока занят письмом, не надо переводить поэму):

«Здравствуй Женя, – гласило письмо без особенных запятых. – Я сейчас являюсь директором малого предприятия-фирмы «Вика». Фирма занимается рекламой, посредническими коммерческими операциями и начинаем заниматься фермерством. Для этого сложились определенные условия. В Тульской области проживают ряд моих сотрудников, которым я полностью доверяю и которые хотели бы заняться фермерством. Сложились хорошие отношения с руководством района, сейчас практически решен вопрос о выделении нам земли 25–30 га в хорошем месте (рядом дорога, электроэнергия, вода, газ). Если все решится, то мы хотели бы заниматься производством кормов (комбикорма) для стимулирования частников, которых в округе довольно много, получать от них молоко, мясо. Все эти вопросы будут решены (или не решены) в ближайшее время, поэтому сейчас я не могу точно сказать какое оборудование мы хотели бы через тебя приобрести. Теоретически – это и молокозавод, и мясной цех, и, в перспективе, холодильное оборудование. Хотелось бы получить от тебя информацию (проспекты) о таком оборудование не очень большой мощности. Теперь о возможностях оплаты. На заводе «Москабель», при котором мы базируемся, есть СП с филиалами. Завод поставляет кабель, медь и получает валюту. Есть предварительная договоренность об оплате наших контрактов, с последующим расчетом с заводом продуктами питания. Есть и другие мысли по оплате. Хотелось бы услышать твои соображения по этому поводу. Связь давай пока держать через Кирилла, при необходимости сообщю все свои реквизиты и координаты».