Читаем без скачивания Она уже мертва - Виктория Платова

Но маттиола выглядит свежей, срезанной и поставленной в воду каких-нибудь пять минут назад. И тот, кто возился с ней, наверняка в доме!

– Эй! – еще раз крикнула Полина. – Есть здесь кто? Сережа!..

Там, за пределами освещенной прихожей, начинался полумрак, и в этот полумрак вела бледно-сиреневая ковровая дорожка с длинным ворсом. Наверное, нужно снять ботинки, чтобы не оставлять следов. И скинуть, наконец, дождевик. Полина повертела головой в поисках вешалки, но так и не нашла ее. Довольно странно украшать дом цветами и китайскими вазами и не позаботиться о такой полезной мелочи, как вешалка. Она просто оставит дождевик у дверей, вот и все.

Прежде чем переступить порог комнаты, Полина обернулась и еще раз оглядела прихожую: входная дверь (еще не поздно уйти!), цветы из детства (поздно, поздно уходить!), картина с парусником… А вот это ускользнуло от ее внимания – Салфетки!

Белые вязаные салфетки, на которых стоят обе вазы с маттиолой. Точно такие же салфетки вязала Парвати, в ее старом доме и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на них. Они и сейчас водятся там в изобилии, они пережили свою создательницу и ни капли не изменились, разве что пожелтели от времени. Чего не скажешь о салфетках в прихожей, сияющих белизной.

Милый, милый Сережа! Милый и сентиментальный и хранящий память, ничем другим нельзя объяснить появление этих мещанских раритетов в его новом доме. Умном доме, где вмонтированные в стену фотоэлементы реагируют на движение и свет включается сам собой. О том, что это – именно умный дом, говорит и небольшая пластиковая плашка на стене, около входной двери. Прямо под панелью с небольшим экраном. Должно быть, на экран транслируется изображение с улицы, от ворот и калитки, но сейчас он черен: внешнее освещение отключено.

Несколько шагов – и Полина уже в комнате. Темнота сменяется светом – одновременно вспыхивает сразу несколько светильников. Настенные бра, высокие причудливые лампы из бумаги – одна, другая, третья, такие Полина уже видела – на старых японских гравюрах, в фильмах, где действие происходит на острове Кюсю, на острове Хоккайдо. Там, в мягкой тени, которые они отбрасывают, вот-вот должен появиться Сережа.

Но Сережа не появляется.

И комната вовсе не комната – большой зал. Мебели почти нет, и ее отсутствие делает зал еще огромнее. Где-то, в дальнем его конце, просматриваются очертания лестницы. Справа от лестницы – небольшой коридорчик (неизвестно, куда он ведет, скорее всего – на кухню и в подсобные помещения). Два глубоких кресла стоят прямо посередине зала, они накрыты белыми чехлами: такие чехлы призваны предохранять мебель от пыли во время длительного отсутствия хозяев. Если бы сейчас было лето, то зал оказался бы до краев наполнен солнцем – так много в нем окон. Окна – огромные, в пол – служат стенами зала, но сейчас они закрыты жалюзи.

Есть еще резной столик с мраморной столешницей – он стоит между креслами. Как хорошо было бы сидеть здесь с Сережей, в разгар солнечного дня, с открытыми окнами, сквозь которые проникает легкий ветерок и доносится едва слышный шум моря! И пить вино, и болтать обо всем на свете, время от времени поглядывая на картины, развешенные в простенках. Картин несколько, но сосредоточиться можно и на одной: их сюжеты повторяют друг друга и повторяют сюжет скромного полотна из прихожей – парусник, застигнутый штормом. Если подойти поближе и вглядеться в судно, наверняка прочтешь его название —

«НЕ ТРОНЬ МЕНЯ!»

Полина нисколько в этом не сомневается.

Конечно, в картинах есть что-то настораживающее: зачем плодить близнецов? Но, подумав, она находит объяснение и этому – Сережа трепетно относится к прошлому. И не просто к прошлому – их общему прошлому, их трагическому и прекрасному августу. Он хочет, чтобы его Белка знала: он ничего не забыл! Все говорит об этом, куда ни кинь взгляд.

Раз-два-три, Сережа – выходи!

Кажется, она произнесла это вслух, и гулкое эхо разнесло ее голос по всему залу. Эффект оказался потрясающим: выходи, выходи, выходи! – повторяли маленькие невидимые Белки на разные лады. Трудно остаться равнодушным к такой мольбе, но Сережу не пронять. Он и не думает появляться, и Полина бессильно опускается на краешек кресла. И только теперь замечает, что столик, издали казавшийся пустым, вовсе не пуст.

Шахматы.

Сережа мог бы позволить себе любые – из ценных пород дерева, из нефрита, да хоть бы из золота, но… Это совершенно ничтожные пластмассовые карманные шахматы, точно такие же… с какими не расставался Лазарь!

Голову Полины как будто стянуло железным обручем, кровь прилила к щекам, в виски бьют маленькие молоточки – нет-нет, Сережа не мог так поступить с ней! Ведь это он спас ее, вытащил из грота с мертвым мальчишкой. Он был рядом, когда Белка заболела после всего пережитого, он прекрасно знал, как она страдает.

Шахмат на крошечной доске намного меньше, чем должно быть: не хватает белого и черного коней, черной королевы. А белая лишилась своего повелителя. Три из четырех флангов на доске полностью оголены, нет большинства пешек. Куда подевались фигуры? Они не завоеваны противником, иначе бы находились тут же, на столике, – так где же они?

Стены зала устремляются ввысь, кресла и столик увеличиваются в объемах, картины в простенках кажутся больше, чем были еще несколько минут назад. Не криминально больше, не настолько, чтобы Полина почувствовала себя Алисой в Стране чудес, отхлебнувшей из флакончика и уменьшившейся.

Она чувствует себя… Белкой.

Белкой, которой исполнилось одиннадцать!

Полина так бы и осталась безвольно сидеть в кресле в ожидании Сережи, но Белка знает, что делать. Что искать и куда двигаться. У Белки острые глаза, не то что у Полины, посадившей зрение многолетней работой за компьютером. Если черный и белый кони пасутся поблизости, она обязательно их обнаружит.

Но первой Белка нашла одну из пешек.

Она валялась сразу за ближним к коридорчику креслом. В полуметре от нее лежала вторая, еще дальше, у коридорчика, сразу две. Двадцать лет назад она тоже шла по следу, оставленному Лазарем, но тогда рассмотреть фигурки, зарывшиеся в гальку, было сложнее. Здесь же, на мраморных плитах пола, они сразу бросались в глаза. Черные были заметнее, и черных было больше, и не захочешь – увидишь; уж не в этом ли состоит тайный план Сережи, исключающий любую случайность? Белка должна двигаться в строго указанном направлении, ни на секунду не сбиваясь и не уходя в сторону.

Фигурки (ладья, пешки и два черных слона, которых она по детской привычке называла офицерами) провели ее через коридор, оказавшийся неожиданно длинным. Дверь в конце коридора была приоткрыта, но за ней оказалась вовсе не кухня – зимний сад.

Огромная оранжерея со стеклянными стенами и стеклянным, почти невидимым во тьме куполом еще не отапливалась, и Белка поежилась от холода. И попыталась вспомнить, видела ли она эту оранжерею, когда стояла на смотровой площадке? Нет, определенно нет, что странно, – ведь столь масштабная пристройка просто обязана просматриваться с любой точки участка. Должно быть, ее скрывало одно из крыльев дома, другого объяснения нет. В оранжерее пахло какими-то поздними осенними цветами, прелой (совсем как в саду Парвати) листвой. Был и еще один запах. Поначалу неявный, он через какую-то долю секунды перебил все остальные и теперь настойчиво лез в ноздри.

Одинокий свитер, он висит на одиноком крючке, вбитом в дверной косяк. Именно от него исходит аромат дорогого мужского парфюма. Парфюм – дорогой, а свитер – самый обыкновенный, черный, грубой вязки, когда-то давно Белка уже встречалась с похожим свитером. Ну да, это произошло в тот самый день, когда ей чудом удалось избежать гибели от руки Маш. Вернее, от ее теннисной туфли. Белку спасла Тата, принесшая печальную весть о мертвом теле.

Не о теле Асты, чего все страшно боялись, – речь шла о дельфине, которого выбросило на берег в бухте. Маленький дельфин, чья кожа оказалась иссеченной винтами лодочного мотора. Дельфина нашли Шило с Ростиком, и на пляж (поглазеть на несчастное млекопитающее) отправились все. Даже Аля, даже толстый Гулька, не говоря уже о старших. И лишь Белка никуда не пошла: выбежав из кухни, она бросилась на поиски Сережи, но так его и не обнаружила.

Что случилось потом, она помнила смутно. Кажется, забралась на сеновал, где обитал Сережа, и зарылась с головой в пахучее сено. Ее пробирал озноб, сердце бешено колотилось, а горло болело. Но боль шла не изнутри, как бывает при ангине, – снаружи. Маш вовсе не шутила, когда говорила, что убьет Белку. Она почти сделала это, и хорошо, что теннисная туфля – не винт лодочного мотора. Когда же придет Сережа?…

Сколько минут или часов она провела в ожидании – неизвестно. Чтобы хоть немного скрасить его, пришлось поплакать, провалиться в сон, проснуться и снова поплакать: о судьбе Лазаря и о судьбе неведомого ей дельфина заодно. Вдоволь наплакавшись, Белка опять провалилась – но на этот раз не в сон: в странную дремоту. При этом глаза ее были широко распахнуты и ни одна мелочь не ускользала из поля зрения.