Читаем без скачивания Чужие деньги - Фридрих Незнанский

А рядом с ним росла его сестра, Татьяна. Не умевшая так неотразимо улыбаться, зато наделенная редким для женщины, да и для мужчины, упорством. «Витька светленький, Танька темненькая», — судачили родственники и знакомые, и замечание относилось не к цвету волос: брат и сестра уродились оба русые, в одну масть… Но темная природа Татьяниного упорства Виктора до поры до времени не заботила. О чем волноваться, если сестрино упорство обращалось исключительно ему на пользу? Опережая его в общественной работе, поощряемой партией и правительством, круто вспрыгнув вверх по служебной лестнице благодаря выгодному замужеству, во имя которого ей пришлось развалить предыдущий брак своего избранника Глеба, Татьяна всю пробивную силу, в сотню раз превышающую силу средневекового стенобитного орудия, обращала на пользу родным. Ну, конечно, в первую очередь себе, но и родным тоже. Не ее разве стараниями родители Милютины, сразу после того, как дочь сменила фамилию на «Плахова», прибавили к своему садово-огородному участку давно желанные сотки? Какие стимулы заставили владельца этих соток практически бесплатно с ними расстаться — песня особая… Не Татьяниными разве усилиями Витька, с его весьма средним аттестатом, обошел более достойных абитуриентов и стал студентом местной Академии права? Это счастье — иметь такую сестру!

Виктор сестру любил. Но за счастье почитал держать ее на расстоянии. Получив диплом, уехал в Москву, там работал в милиции. Держали там его не из милости, не из уважения к заслугам зятя, Глеба Захаровича, а потому, что по-настоящему ценили. Значит, было за что. Ощущая себя состоявшимся человеком, Виктор Милютин радостно принимал у себя в квартире сестру с племянниками во время их московских визитов… ну да что долго объяснять, Лиза и так все помнит. Ведь помнит? Ведь он, Виктор, тогда был не таким, как сейчас?

Татьяна и тогда пыталась руководить его жизнью. Оторвав брата от шумных игр с Борей и Лизой, уводила его в коридор или на кухню и там шипела: «Ты женишься когда-нибудь? Смотри, пройдет твое времечко, никто на тебя не польстится!» «Успею, Таня! Мужик как коньяк — с возрастом только крепче», — отшучивался он. «Ну смотри, крепкий мужик, шевели мозгами, а то я тебе подыщу выгодную невесту…» Татьяна постоянно навязывала свои услуги. Часть из них Виктор принимал, а часть отвергал. Но чем дальше, тем сильнее крепло убеждение, что за принятые от сестры подарки рано или поздно придется расплачиваться. Не обязательно деньгами… И роковой час пробил.

В тот день Татьяна явилась к нему без детей. В чем-то широком, разлетающемся, украшенном перьями. Элегантный наряд плохо соответствовал и раздавшейся коренастой фигуре, и внутреннему напряжению, более подходящему для тяжелой работы: Татьяна выглядела в этих перьях мускулистым страусом, который, вопреки пышному хвосту, не может взлететь. Духами от нее воняло так интенсивно, что острый запах выявлял свою спиртовую основу. Ему в первый миг, когда она выступила из-за двери, даже померещилось, будто сестра пьяна… Сам Виктор тогда если и употреблял, то самую каплю, по праздникам и в компании.

— Давно приехала, Таня? — спросил Виктор, отступая, как всегда, перед напором ее энергии. — Глеб тоже в Москве?

— Глеб у себя в Приволжске, я одна… Впусти меня, Витя, у меня к тебе основательный деловой разговор.

Примостясь в углу дивана, терзая пальцами валик, как кошка; которая старается сорвать мешающий коготь, Таня заговорила сухо и деловито. Есть один промышленный проект, который поможет им обогатиться. Там миллионы, миллиарды, и не рублей, Витя, не рублей! Фактически, все уже у нее в кармане, препятствием является один человек. Этого человека надо кончить. Если это сделает Виктор — собственноручно или через верных ему сотрудников — может твердо рассчитывать на один процент акций их компании.

— Что значит «кончить»? — оторопел Виктор.

— Убить, — спокойно перевела Татьяна. — А когда дело будет сделано, я тебе гарантирую один процент. Это очень много.

Между близкими родственниками не приняты денежные расчеты. Но это не значит, что оплата в другой валюте не принимается. Платят временем, нервами, слезами, кровью… И хорошо, если только своей кровью.

Виктор ударился в панику: пытался отговорить сестру от уголовщины, убеждал, что преступления редко бывают успешными, а если даже и так, то их плоды никогда не приносят преступникам счастья. То, что он на убийство не пойдет, было для него настолько же очевидным, как то, что солнце встает на востоке, а заходит на западе. Но Татьяна была необорима, как капля, долбящая камень, как резиновая стена, как древнегреческий рок. Игнорируя его разумные доводы и эмоциональные заклинания, она твердила только о том, какую пользу принесет это убийство, как легко его осуществить с Глебовыми деньгами и Викторовыми возможностями. Виктор попытался ее выставить — она не ушла, она когтисто вцепилась в валик этого самого дивана, который Милютин так и не сменил, хотя не раз порывался, и гнула свое. А Виктор хватался за голову, призывал, заклинал, наконец устал и замолчал. Лишенному голоса, ему оставалось только слушать. И постепенно в помраченной его башке солнце взошло с запада…

Убивал не собственными руками: Татьяна и не требовала от брата такой самоотверженности, которая в случае провала могла ее серьезно подставить. Но исполнителей подобрал лично. Фролов и Панасенко — неглупые, непьющие, регулярно представлявшиеся к следующему званию и за деньги готовые совершенно на все. Для начала они проследили маршрут Григория Света, ежедневно, кроме субботы и воскресенья, совершавшего изнурительные поездки на электричке Москва — Домодедово. По четвергам возвращался поздно, часов в десять вечера, когда основной людской поток успевал отхлынуть. Вникнув во все обстоятельства, Виктор Милютин предложил наиболее простой и совершенный способ убийства. Фролов и Панасенко садятся на электричку вместе с Григорием Светом в Москве. Выбрав момент, когда он выйдет покурить в тамбур, сбросить его под поезд и дернуть стоп-кран. Они, двое, — сотрудники милиции и свидетели. Сами составят протокол, сами распишутся. Все.

Было холодно — тогда тоже было холодно, когда Григорий Свет ехал на электричке, не догадываясь, что направляется не домой, а в смерть. Поземка мела… Правда, не ноябрь, а ранняя весна — начало марта. В России большая часть года холодная, поэтому убивают большей частью в то время, когда холодно. По весне, когда растает снег, ждущие опознания трупы показываются на поверхность земли, за что получили от судебных медиков иронически-ласковое название — «подснежники»… Ну это из раздела милицейской лирики. А нас ждет грубая проза. Григорий Свет ехал не один, а с двумя друзьями. Первый друг, худой и с тихим голосом, не представлял угрозы, зато второй, мощный, как борец в тяжелом весе, заставлял призадуматься. Реализацию плана можно было отложить, но Фролов и Панасенко не из тех, кто боится трудностей. Тем более задаток они уже получили.

Электричка медленно ползет, подолгу задерживается, пропуская встречные составы. За длинным рядом окон — темнота, в которой подвешены на невидимых нитях разноцветные огни станций и домов. Но для тех, кто досконально изучил движение на этом участке пути, темнота не является непроницаемой. Красным пунктиром горит в ней участок перегона, наиболее подходящий для лишения человека жизни.

Григорий Свет курил в тамбуре. Длинное, вытянутое жизненными неурядицами лицо. Морщины, неприкаянность, глубоко запрятанная человеческая теплота. Закуривал, защищая огонек спички от ветра, хлещущего из-за разбитого стекла двери. Поднял голову, когда двое в милицейской форме вошли в тамбур. Улыбнулся:

— Ребята, вам чего?

Ребята подготовились лихо. Пока один раздвигал двери, другой толкал Света в зияющий, скрежещущий, черный, пышущий острым белым снегом проем, за который изобретатель цеплялся худыми пальцами с нездоровыми ногтями, слоистыми и пожелтевшими от никотина, повторяя: «Ребята, вы что? Я же вам ничего не сделал», надеясь, что это не те, нападения кого он ждал, когда обращался к нотариусу с просьбой о защите, что это дорожное хулиганство со стороны куражащихся ментов… Не утратив огонек этой надежды в глазах, он отпал от дверей, когда не смогли его больше держать переломанные ударом сапога пальцы, и полетел вниз, под встречный локомотив. Закричать Свет успел так, что стоп-кран дернули в другом вагоне, до которого прежде докатился этот вопль — человеческий, растерянный в первую секунду, стремительно выросший до рева животного, чью размозженную плоть накручивает на себя колесо судьбы.

Относительно спутников Григория Света Фролов и Панасенко не проявили должной проницательности. Струсил как раз тот из них, который был мускулист и огромен: он застыл, не решаясь войти в тамбур, где кипела борьба. Зато второй, тощий, не раздумывая, бросился на выручку, вцепился в рукав Фролова, как маленькая, но отважная собачонка, и, как знать, возможно, изменил бы соотношение сил, но с Григорием Светом уже было покончено, он был уже не жилец, падая под колеса поезда, и его предсмертный крик парализовал тощего световского приятеля. Вся его храбрость улетучилась в один миг.