Читаем без скачивания Посмертная маска любви - Светлана Успенская

Слава Гофман бредил — действие последнего укола заканчивалось, его мучили послеоперационные боли, живот горел изнутри неугасимым огнем, а пересохшие губы беспомощно хватали воздух.

Светлая фигура заботливо наклонилась над кроватью и тут же испуганно отшатнулась — с подушки на нее умоляюще глядели черные, блестящие лихорадочным блеском глаза.

— Пить. — Пересохшие губы с трудом разжались. Запавшие в глазницах глаза неотрывно смотрели на склонившее лицо.

Ресницы над марлевой повязкой успокаивающе взметнулись и опустились, легкие прохладные пальцы выпростали горячую руку больного из-под простыни. В воздухе запахло спиртом, и Слава почувствовал прохладное касание к нежной коже локтевого сгиба.

— Пить, — снова разомкнулись обескровленные губы.

— Сейчас, сейчас, — прошелестел в ответ нежный голос.

Медсестра скользнула к столу около окна, чуть слышно звякнуло стекло стакана. Потом опять шелест одежды — и в дно жестяной раковины громко ударила струя воды из-под крана.

— Пить, — жадно шептал Слава.

— Да, да. — Белая фигура снова склонилась над постелью, заботливо приподняла одной рукой голову, а другой поднесла воду к губам.

Зубы стукнули о край стакана, холодная, еще пузырящаяся влага, как холодный ожог, освежила полость рта и скользнула в горло. После нескольких жадных глотков голова обессилено опустилась на подушку, и губы разжались вновь:

— Пить!

— Сначала укол…

Легкий звук обломанного горлышка ампулы, фонтанчик из поднятой вверх иглы — и несколько капель жидкости из шприца капнули на лицо. Холодное прикосновение иглы к коже, легкая царапающая боль — и по венам как будто разлилась вожделенная прохлада.

— Пить. — Губы уже не шептали, они только мелко вздрогнули и сразу же застыли на меловом лице. Веки устало сомкнулись, напряженное тело обмякло под тонкой простыней, частое дыхание стало реже и тише.

Заботливая рука опустилась на покрытый мелкими бисеринками пота лоб, задержалась там на несколько секунд и скользнула ниже, к веку. Зрачок был неподвижен.

Снова зашумела тугая струя воды — быстрая белая тень ополоснула стакан, взяла шприц и вскрытую ампулу, чутко застыла у двери, вслушиваясь в утренние звуки больницы, и через секунду выскользнула в коридор, прикрыв за собой чуть скрипнувшую створку.

Даже лежащая под капельницей недремлющая старушка из палаты напротив не расслышала дробный стук удаляющихся по коридору шагов. Но старыми бессонными глазами старушке все же удалось заметить край белого халата и рыжеватые волосы, заколотые на затылке под высоким колпаком.

«Небось девчонки из травмы поболтать заходили к нашим медсестрам, — подумала старушка, потому что больше ей не о чем было думать. — А может, из кардиологии… Наши-то, из реанимации, в белых халатах не ходят… Наши-то все в зеленых, как в операционном блоке. А эти, из кардиологии, они в белом…»

И старушка уверенно нажала кнопку вызова медсестры. Ей нужно было подать судно.

Так начиналось хмурое дождливое утро первого августовского дня.

Я достал из кармана потертый листок из записной книжки, найденный Кэтрин на моем письменном столе, и, мрачно взглянув на косые корявые буквы, в спешке нацарапанные на коленке, вычеркнул первые инициалы списка. На листочке осталось пять коротких строчек, первые две из них украшали грозно изогнутые вопросительные знаки.

Итак, из тех, на кого я мог опереться, живыми пока оставались Ринат, Игорь Копелян и я. Причем большие сомнения возникали у меня в отношении последнего из этой троицы, то есть в отношении себя самого. Судя по ночному звонку, пребывать в состоянии биологической целостности мне предстояло очень недолго.

Не надеясь на лучшее, я позвонил в справочную Склифа. Равнодушная служительница Эскулапа поведала мне, что больной Гофман умер после операции, очевидно, сердце не выдержало. Но это было уже не важно — их работа была бы не слишком хороша, если бы они дали ему выкарабкаться…

Но почему они сменили стиль? Почему? Зарвались? Поспешили? Надоело играть в «несчастные случаи»? Я терялся в лавине неразрешимых вопросов. Мне становилось страшно. Стыдно признаться, но мне становилось страшно!..

Выйдя из леса, черной громадой подступившего к железнодорожному пути, я шел по цветущему разнотравьем лугу. В воздухе жужжали мухи, носились оголтелые слепни, как метеориты, и, несмотря на высокое полуденное солнце, над ухом мерзко зудел комар. Вдали, через луг, за купой деревьев, за серыми домиками, виднелась высокая колокольня и крытый новой жестью купол церкви. Туда-то я держал курс.

— Отец Амвросий в храме, — доверчиво поведала мне ветхая старушка, выйдя из деревянного флигеля. — Сегодня Успение Богородицы. Утреннюю службу уже отслужили.

Я чуть было не спросил ее, кто такой отец Амвросий, но вовремя сообразил, о ком речь. Эта добровольная служительница культа, пожалуй, не поймет, если я начну ей объяснять, что мы с преподобным учились вместе в школе и частенько любили заниматься тем, что подрисовывали усы и бороды святым угодникам в учебнике по истории Древней Руси. И преподобного тогда звали не отец Амвросий, а Игорь Копелян, и отличался он от нас, пацанов, разве что большей впечатлительностью во время экзаменов и непонятной, ничем не обоснованной любовью к кошкам.

А теперь поди ж ты, он почти святой! Теперь он забронировал себе местечко на небесах, и как только прозвенит звоночек отправления (не могу гарантировать, что это будет именно звонок, а не выстрел), так он тут же прямым курсом отправится в горнюю обитель к Отцу Небесному и будет с доброй улыбкой наблюдать за тем, как мы, проклятые грешники, умираем от перегревания на раскаленных сковородках в аду.

Интересно, хмыкнул я, в наш век научно-технического прогресса, наверное, и адские пытки уже модифицированы, грешников мучают одетые в спецодежду из асбеста черти — специально обученный персонал, прошедший непременные курсы повышения квалификации раз в два года и сдавший зачет по технике безопасности специальной комиссии из райского министерства. Грешников теперь выдерживают в специальных автоклавах или в печах с большой пропускной способностью, что позволяет максимально увеличить КПД обработки грешнико-единицы и уменьшить до минимума ее время.

Наверное, железные крючья, которыми так грозно потрясают демоны на средневековых картинах, уже давно не применяются для пыток. Теперь в чистых, просторных залах стоят аккуратные автоматы современного дизайна, выполненные по импортной технологии, и в зависимости от персонально заданной программы пыток обрабатывают грешников — пилят их алмазными дисками, прижигают кожу клеймами из легированной стали, сдирают с грешных тел кожу специальными профессиональными корнцангами.