Читаем без скачивания Белый шаман - Дмитрий Лифановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дедов дом пятистенок. Сейчас он сияет белизной свежего сруба. Его тоже разберут в 95ом или 97ом. Словно под наваждением вырываюсь вперед и поворачиваю коня к сколоченным из горбыля воротам. Похожие были и при мне. А забор хороший, добротный. Зашелся в лае лохматый кобель. Там где раньше был гараж и летняя кухня сейчас, похоже, стойло для скотины. Оттуда на шум выскочила девчонка годков двенадцати-четырнадцати, разбери ее, умотанную по самые брови платком.
— Вы к кому? — голос звонкий, пронзительный. И серьезный взгляд зеленоватых уколовских глаз. Ох, кому-то погибель растет. Предок, однако, шашкой от женихов отмахивается. И что мне ей ответить? Оборачиваюсь на своих спутников. Ефтин с Карповым смотрят на меня с улыбкой, Осипов с недоумением. А я боюсь. Я ждал эту встречу, думал о ней. Но представлялась она мне какой-то абстрактной что ли. Будто и не я вовсе должен повидаться со своими далекими-далекими предками. А вот сейчас оробел. А вдруг не примут? Прогонят? Назовут самозванцем? И все бы ничего. Проживу и так. Разберусь с документами, получу местный паспорт. Выкуплю землю с Фирсом и тюкулским поселком, ставшим мне домом. Поставлю там такой же пятистенок, а то и больше. Всегда хотел. Еще в той, прошлой жизни, которая почти забылась. Только вот в сердце на месте этого знакомого с детства дома с русской печкой, мраморными слониками, крашенным деревянным буфетом и металлическими койками с блестящими шариками на спинках, которые так прикольно было открутить и катать по половицам, окажется пустота. А еще помню морщинистые руки прабабушки Поли. Лицо не помню. А руки запомнились. И серый фартук украшенный цветными лоскутами.
— Батька дома? — сквозь вату слышу голос Карпова, — Зови его. Скажи Степан Карпов приехал с господами офицерами.
Вслед за казаками соскальзываю с Байкала. Так я назвал своего коня. Спокойного, мощного, серого. Как Байкал. А заводная лошадка — Кокетка. За игривый взгляд из-под пегой челки. Отхожу в сторону. ПустьСтепан разговаривает. А я сейчас, наверное, и слова сказать не могу. Сердце бьется, как бешенное и давит на ребра, не давая вздохнуть полной грудью. Слышу, как разговаривает Степан с вышедшим хозяином. Боюсь повернуться. Но пересиливаю себя. Мужчина лет сорока пяти-пятидесяти открывает нам ворота. Одет в длинную серую рубаху, такие же серые потертые штаны, на ногах растоптанные опроки. Высокая, долговязая фигура, вытянутое лицо, широкие косматые брови, породистый нос, подбородок с такой знакомой ямочкой. На мгновение мне показалось, что передо мной деда Толя. Мой дед. Но нет. Ему еще предстоит родиться ровно через тридцать лет, летом 1921-го. Это получается дед моего деда? А я про него ничего и не знаю, кроме того, что он поставил этот дом. Мы встречаемся с ним взглядами, и его брови удивленно взлетают вверх. Ну да. Похожи мы. Даже очень похожи! Он слегка кивает, приветствуя. Видно, что я его заинтересовал, но не с порога же начинать расспросы. Тем более самые важные гости сейчас — господа офицеры.
Пока расседлали коней, разобрались с поклажей, уже стемнело. По-быстрому, при свете лучины, ополоснулись в топленой на скорую руку бане и завалились спать. Женщины на летней кухне, на полу. Осипов с Ефтиным в горнице, мы со Степаном и хозяином Прохором Ивановичем на сеновале. Мне тоже предлагали лечь в доме, но я отказался. А вот почему хозяин с хозяйкой не остались в избе, не понимаю.
Хоть ночи стали холодней, на теплом ароматном сене, почти под самой крышей, да еще и завернувшись в овчину холод почти не ощущался. А вот сон не шел. Захрапел Степан, выводя горлом затейливые рулады, потом засопел хозяин. А я лупал и лупал глазами в темноту. Нет, так не годится. Тихонько, стараясь не потревожить сон соседей, скатился на землю, накинул на плечи овчинную же душегрейку-безрукавку и вышел на улицу. С темного неба мне подмигнули и скрылись за облаками далекие звезды. Заворчал, загремев цепью, старый Кабыздох. С Иртыша потянуло свежестью и знакомым с детства речным духом. Мне все здесь до кома в горле, до слез в глазах напоминало детство. А вот здесь потом будет скважина и железное корыто с водой. Рядом с ним в постоянно сырой черной вязкой земле водились самые жирные черви. Ах, как шел на них чебак! Не было у нас тогда никаких фендибоберных карбоновых импортных удочек. Корявая ветка и толстенная советская леска, к которой кое-как неумелыми мальчишескими руками был привязан крючок. И гайка вместо грузила. Поплавка тоже не было. Ни к чему. Рука и так чувствует поклевку.
Тихонько, осторожненько, чтобы не потоптать хозяевам грядки, пошел к реке. Сейчас огород тянется до самой воды. Весной нижняя его часть подтапливается разливом. Потом, только убрать нанесенный водой мусор, и на том месте воткни черенок от лопаты, расти будет. Когда дед уйдет на войну, прабабушка отдаст этот кусок земли соседям.
Деревянные мостки уходят метра на три в воду. К ним привязана длинная лодка-плоскодонка. Я такие еще застал. Сажусь в лодку. Посудину закачало, борт черпнул воды. Не перевернуться бы. С детства помню, не устойчивые они. Это не привычная всем казанка.
Прохладно. Зябко повожу плечами и плотнее запахиваю телогрейку. Слышно, как играет рыба. Выглянула из-за тучи луна, пробежав по воде сияющей дорожкой. Вспомнилось, как вот так же сидели с отцом. Примерно на этом же месте. Пили вино, разговаривали, вспоминали деда, бабушку. Она была учительницей. Пол жизнь проработала в местной школе, пока деда не перевели в другое село. Батя рассказывал про свое детство, а я слушал, мне было хорошо и спокойно. Через пять лет отец умер. Любовь к спиртному сгубила. После этого я приезжал сюда лишь раз. На свадьбу друга. Нет вру. Потом еще раз был. Привозил жену с детьми, показать дорогие мне места.
Заскрипели под чьими-то шагами доски настила.
— Не спится? — послышался голос Прохора.
— Нет.
Он ловко спрыгивает в лодку и садится на небольшую лавку на носу. Звякают кружки, на дно между нами встает бутылка. Пузатая, с узким вытянутым горлышком. Рядом уже развернут платок с резанным салом и луком. Как споро и быстро у него получается накрыть импровизированный стол.
