Читаем без скачивания Изгнанники (без указания переводчика) - Артур Конан Дойл

Подымаясь по реке Св. Лаврентия, беглецы встретили немало лодок, плывших вниз по течению. То ехал в столицу офицер или чиновник из "Трех рек" или Монреаля, то индейцы или "лесные бродяги" везли груз звериных шкур для отправки в Европу. Несколько раз встречные делали попытку заговорить с беглецами, но те поспешно проплывали мимо, несмотря на все сигналы и оклики. С низовьев реки никто не перегонял их. Беглецы работали веслами с утра до ночи, а на время стоянок втаскивали челнок на берег и разводили костер из хвороста, так как в воздухе уже чувствовалось приближение зимы.

Не одни только обитатели этой страны с их жилищами удивляли молодую француженку, просиживавшую целыми днями на корме. Муж и Амос Грин указывали ей на леса и на многое другое, что без этого ускользнуло бы от ее внимания. То из расселины дерева вдруг выглядывала пушистая морда енота; то под прибрежными кустами смело плыла выдра с белой рыбкой во рту. Вот дикая кошка кралась по сучку, устремив злые желтые глаза на белок, игравших на другом конце ветки; вот канадский дикобраз стремительно, с треском пролагал себе путь сквозь спутанную поросль желтых цветов смолистых кустарников и черники. Адель уже научилась различать крик трясогузки и трепет ее крыльев среди листвы, нежное щебетанье белой с черным стрепетки и протяжное мяуканье кошки-птицы[8]. На лоне широкой голубой реки, среди чудного концерта природы, доносившегося с берегов, красоты умиравшего леса, горевшего всеми красками, какие могли только представляться воображению художника, Адель как бы ожила. Улыбка снова появилась на ее губах, румянец здоровья, какого не могла дать ей и Франция, играл теперь на ее щеках. Де Катина видел эту перемену, но она не радовала его… Он чувствовал гнетущий страх, зная, что природа создала эти леса раем, но люди превратили их в ад. Здесь, за красою этих вянущих листьев и чудных цветов, таится неописуемый роковой ужас. Часто ночью, лежа на ложе из сосновых веток у потухающего костра, он смотрел на укутанную в одеяло Адель, мирно спавшую рядом, и думал, какое право имел он подвергать ее страшным опасностям, решая наутро повернуть лодку к Квебеку и покорно склонить голову перед ожидавшей его судьбой. Но рассвет будил мысли об унижении, страшном возвращении на родину, разлуке, ожидавшей супругов на галерах или в тюрьме. Так намерения, продиктованные ночью, исчезали при свете дня.

На седьмой день они остановились в нескольких милях от устья реки Ришелье, где де Сорель выстроил громадное укрепление — форт Ришелье. Отсюда было недалеко до латифундий вельможи, знакомого де Катина, на поддержку которого он рассчитывал. Они провели ночь на островке посреди реки и на заре только что принялись стаскивать свой челнок с песчаной отмели, где тот находился, как вдруг Эфраим Сэведж заворчал что-то себе под нос, указывая на реку.

Вверх по ней неслась большая лодка со всей быстротой, какую могли придать ей двенадцать весел. На корме виднелась темная фигура, наклонявшаяся в такт каждому взмаху весел, словно пожираемая стремлением придать лодке больше ходу. Ошибки нельзя было допустить даже на таком значительном расстоянии: это был фанатик монах, оставленный беглецами на острове.

Путешественники спрятались в кустах, дожидаясь, пока погоня за ними не промчалась мимо и не скрылась за поворотом реки. Потом они смущенно посмотрели друг на друга.

— Лучше было выкинуть его за борт или тащить с собой, как балласт, — проговорил наконец Эфраим. — Теперь он далеко впереди нас и несется во всю прыть.

— Ну, дела уж не поправишь, — заметил Амос.

— Но как же поступить? — уныло проговорил де Катина. — Этот мстительный дьявол разблаговестил всем и в порту, и здесь по реке. Он из Квебека. Это лодка губернатора с ходом в полтора раза быстрее нашей.

— Дайте-ка мне подумать, — вымолвил Амос Грин. Он сел на упавший кленовый ствол и подпер руками голову.

— Ну, — наконец решил он, — если нельзя идти вперед и невозможно — назад, то остается только свернуть в сторону. Не правда ли, Эфраим?

— Да, парень, так; когда нельзя плыть, приходится лавировать; только у нас-то мелко с обоих бортов.

— Нельзя идти на север, значит, надо продвигаться на юг.

— Оставить лодку?

— Это наш единственный шанс на спасение. Мы можем пройти прямо лесом к усадьбе на Ришелье. Мы заметем следы, и монах останется в дураках, оставаясь на реке Св. Лаврентия.

— Другого выхода нет, — печально согласился Эфраим. — Не люблю ходить лесом, раз можно еще плыть водой, да и не бывал в нем со времен короля Филиппа. Так уж тебе и карты в руки, смотри не сбивайся. Амос.

— Это путь не дальний. Выйдем на южный берег и двинемся. Если ваша жена устанет, мы можем по очереди нести ее, де Катина.

— Ну так переезжаем.

Через несколько минут они были уже у другого берега, причалив к опушке леса. Мужчины разделили между собой ружья, заряды, провизию и скудный багаж. Затем беглецы расплатились с индейцами, приказав им строго-настрого никому не указывать направления их пути, и, повернувшись спиной к реке, углубились в безмолвный лес.

XXXI

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ВОЛОС

Весь день гуськом пробирались они через чащу. Впереди шел Амос Грин, за ним старый моряк, далее Адель, а замыкал процессию де Катина. Молодой охотник ступал с величайшими предосторожностями, всматривался и вслушивался во все, на что не обращали внимания его спутники, то и дело останавливаясь и внимательно изучая то лист, то ветку, то кочку мха. Путь их большей частью пролегал по заболоченным прогалинам, открывавшимся в необъятном хвойном лесу с плотным густым ковром трав и цветов под ногами — и белых, и золотистых, и пурпурных. Но гигантские стволы росли иногда столь тесно, кроны их так Плотно смыкались над беглецами, что в образовавшемся полумраке те принуждены были двигаться на ощупь либо продираться сквозь густые заросли зеленого лавра или багрового сумаха. Но затем чаща неожиданно расступалась перед ними, и они оказывались на краю болота, заросшего диким рисом, с купами темного ольшаника, разбросанными там и сям, либо на берегу молчаливого лесного озерка, в водах которого отражались мрачные кроны да сплетение стволов, а поверхность отливала всеми оттенками малинового и бордового. Пересекали они и лесные речки — то чистые и стремительные, где всплескивала форель, а над водой шныряли зимородки, то тихие и темные, полные гнилого аромата затопленных лиственничных стволов. Тогда путники принуждены были пересекать их вброд, неся Адель на руках. И таким-то образом проплутали они по лесу целый день, так и не дождавшись никакого обнадеживающего знака от своего проводника.

Но, хотя ничто не указывало на близость жилья, жизнь бурлила вокруг них. Из болот, из ручьев, из кустарниковых зарослей доносились жужжание и шелест, стрекот и щебет. Иногда меж стволами мелькали поодаль серые оленьи бока, а то барсук при приближении спасался в свою нору. Однажды увидели они на мягкой земле косолапый след медведя, а Амос даже вытащил из кустов рога, оставленные с месяц тому каким-нибудь лосем. Крохотные белки плясали на стволах и крутили рыжими головками, а каждый дуб давал кров целому хору невидимых певунов, выводивших рулады в бездне листьев. Когда случалось миновать озерко, серый аист тяжело взмахивал крыльями над водой, а на фоне голубого неба можно было видеть V-образную стаю диких уток, слышать из тростниковых зарослей плач гагары.

Ночь они провели в лесу, и Амос Грин зажег костер из хвороста, но лес рос настолько густо, что в дюжине шагов костра уже было не видно. Закрапало, и с ловкостью опытного охотника Амос соорудил из коры вяза и липы нечто вроде шалашиков — один для молодой пары, другой для себя и Эфраима. Перед тем он подстрелил дикую утку, которая вместе с остатками припасенных сухарей послужила им и ужином, и завтраком. На следующий день, когда солнце стояло уже высоко, им попалась поляна, посреди которой виднелось пепелище костра. С полчаса провел Амос, изучая остатки хвороста и землю вокруг. Когда они вновь тронулись в путь, он объяснил, что костер жгли тремя неделями раньше, что сделали это белый человек и двое индейцев, причем одна — женщина, и что направлялись они с запада на восток. Иных следов человека более не обнаруживалось, но однажды, ближе к вечеру. Амос посреди необыкновенно густых зарослей внезапно замер и приложил ладонь к уху.

— Слушайте! — воскликнул он.

— Ничего не слышу, — сказал Эфраим.

— И я ничего, — подтвердил де Катина.

— А я слышу! — радостно закричала Адель. — Это колокол, и звонят в то же самое время дня, что и в Париже.

— Верно, мадам. Это называется "К пресвятой богородице".

— A! Теперь и я слышу, — отозвался де Катина. — Его заглушали птицы. Но откуда посреди канадского леса взялся колокол?