Читаем без скачивания Судья - Игорь Денисов

Сердце, казалось, вот-вот выскочит из темницы груди и, дергаясь комком мышц, упадет на грязный пол. Люди смотрели на меня с восхищением, трепетом, благодарностью. Тянули ко мне озябшие, скрюченные артритом, покрытые шрамами и мозолями руки.

И они кричали. Перебивая друг друга, не заботясь о ближнем.

Мою слабую плоть сокрушил шквал чужих мыслей, чувств, воспоминаний. Старик с палкой, в пальто с заплатками на локтях. Пятьдесят лет назад с винтовкой наперевес вместе с товарищами он ворвался на вымощенные камнем улицы Берлина. Обезумевшие от страха и крови, солдаты кололи ржавыми штыками всех, кто встречался на пути. Стариков, женщин, детей. Они устали, и озверели, и ждали победы так долго… Его товарищи — „бойцы Красной Армии“ — умирали у него на глазах. И он колол животы, выпуская кишки мирным жителям. А месяц спустя вместе со всеми взошел на трибуну, чтобы под пушечные выстрелы, рев толпы и крики „Ура-а-а!“ получить медаль героя.

Женщина с подбитым глазом и огрубевшими от стирки руками. Когда ей было десять лет, ее изнасиловали старшеклассники. Она рассказала об этом отцу.

Он отвел дочь в кладовую. Погладил по голове. „Никому не говори, ладно?“

Девочка кивнула, прижимая к груди куклу.

Он улыбнулся. Еще раз погладил по волосам.

„Вот и чудненько“.

Улыбка его пропала.

„Никто не должен узнать. Ты опозоришь нашу семью, а меня исключат из партии“.

Мужчина в кожаной куртке. В школе о его спину в мужском туалете потушили сигарету. Ожог третьей степени.

Это сделал сынок одного важного парторга. Директор утряс дело. Родители не явились в школу. Не выказали никакого возмущения. Отец того парня был их начальником.

Лысый господин в круглых очках, похожий на ворону. Врач. Я знал это. Знал и то, что он хирург, и втайне наслаждается страданиями пациентов. Он с детства мечтал быть только хирургом. Больные молились на него. Он был хорошим врачом. После удачной (а особенно — неудачной) операции мыл руки, возвращался домой и с удвоенной энергией любил жену.

Все они трогали меня. Я закрылся руками, Руслан стискивал железной хваткой мое хрупкое плечо. И шептал: „Держи марку, Павел. Помни, что ты сделал!“

И я помнил. Из темных глубин океана перед моими глазами выплыло безумное, постаревшее лицо Кати. Лишь в черных глазах, по-прежнему прекрасных, светился спокойный и властный огонек разума. „Я тебя прощаю, Павел. Я люблю тебя — всем сердцем — и прощаю“.

Охваченный смятением и страхом, я опустил руки и закричал:

— Хватит! Перестаньте!

Они замолкли. Боялись оскорбить? Обидеть? Страшились зарезать курицу, несущую золотые яйца?

Я шел по холодному коридору с деревянными стенами. Между досками разевали темные рты щели шириной в два пальца. Рты изрыгали ледяное дыхание. В зале, где я оставил свою душу и жизнь, роковая поступь зимы не ощущалась, коридор же и не думали отапливать.

Из полумрака на меня выпрыгнул Андрей. Толкнул в грудь. Я спиной хлопнулся о стену. Доски коротко прозвенели.

Не давая мне опомниться, Андрей навалился. Прижал к стене. Запечатал рот ладонью.

— Тихо. Не дергайся, умник. Обещай не кричать. Отпущу.

Я промычал ему в ладонь. Моргнул два раза.

Андрей ухмыльнулся. Нисколько не сомневаясь в своем физическом превосходстве, отпустил меня.

Я вырвался и тут же кинулся на него.

Андрей двинул кулаком под дых.

Я согнулся пополам, ловя ртом недоступный воздух.

— Ну что, герой? Протрезвел?

Я отбросил мысли о сопротивлении. Выпрямился.

— Чего тебе надо?

Он приблизился.

— Слушай меня внимательно, умник, герой, пророк и все прочее. Сейчас ты вернешься в номер, и Руслан возьмется за тебя. Запомни: ты не должен верить ни единому слову!

— А не пошел бы ты, — я попытался протиснуться между ним и стеной. Удалось, но я не питал иллюзий: просто Андрей меня отпускал. — С какой стати?

Его красивое лицо озарилось странной улыбкой. Глаза блестели.

— Наш блаженный мальчик думает, что все понимает. Забавно.

Холодная тревога жидким азотом разливалась по внутренностям.

— Забавно, — в тон ему ответил я. — Ну, думаю. Тебе-то что?

Павел. Ты ведешь себя как мальчик.

Улыбка пропала с его лица. Ее место заняло холеное равнодушие.

— Помни, не верь тому, что скажет Босс.

Я холодно ответил, что разберусь сам. Андрей не удостоил меня ответом.

Руслан вовсе ничего не сказал. Весь вечер молчал. Это меня не удивило: в последнее время мы отдалялись. По-моему, причиной были мои „выступления“. Они пожирали нас обоих, затягивали в шестерни лжи и равнодушия. Руслана явно больше интересовала моя роль в сочиненной им пьесе, чем я сам. Я перестал ему доверять, и много времени проводил в кабаках, заливая одиночество горькой.

На собраниях пускали яркий свет в глаза прихожан, чтобы никто не просек, что у меня рожа с бодуна вздулась. И я продолжал рассказывать о Воде, о Жизни. „Помните“, говорил я чистым молодым голосом. „Вода вас держит! Отдайтесь воле Божьей — и не утонете. Плывите по течению. Начнете барахтаться, жаловаться, озлобляться — захлебнетесь!“

Они же все чаще просили — даже требовали — продолжать повесть о Христе. Они действительно верили каждому слову. У них дома голодали дети, в магазинах не было хлеба, цены росли как на дрожжах, а у людей не осталось никаких желаний, кроме как сидеть на жестких скамьях и хлопать ушами.

На этих встречах почти не встречалась молодежь.

Слишком поздно я понял: меня грязно использовали. Я попал в лапы к расчетливому мерзавцу.

Перед очередным выступлением мне пришло в голову обратиться к юристу клана Дубровских, который в свое время оформлял завещание Кати. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он неожиданно скончался. В органах мне отказались давать какие-либо объяснения о причине его смерти.

Я обратился в банк. Молодой служащий отвел меня за отдельный столик. Ломая пальцы, он смущенным голосом поведал, что большая часть денег с моего счета пропала.

— Как? — спросил я, стараясь казаться строгим. На деле же ничего, кроме изумления и ужаса, я не чувствовал. — Вы шутите?

— К сожалению, нет, — глазки его бегали. — Кто-то перевел деньги с вашего счета на заграничный.

Пойманный в ловушку загнанный зверь с минуту молчал, пытаясь оправиться от потрясения.

От потрясения я кое-как оправился, а сделать вид, что ничего не происходит, даже не пытался.

— А остальное? — услышал я собственный (чужой) голос. — Акции? Земля? Недвижимость?

Служащий, нервно теребя галстук, убитым голосом ответил: