Читаем без скачивания Почему евреи не любят Сталина - Яков Рабинович

Вернемся к поэме. В ней Маркиш метафорически, но довольно прозрачно рисует печальную картину советской действительности:

В долине людей возбужденных не счесть,Там блещет, как чистое золото, жесть,Паяцы в толпе возбужденной снуютИ жесть золотыми зубами жуют.

Комментируя эти строки, Давид Маркиш, переведший поэму на русский язык, пишет, «Долина — советская Россия, обманутая и изнасилованная. Паяцы — большевистские комиссары, гроссмейстеры обмана».

В своей поэме Маркиш признает, что и на нем лежит вина за то, что происходит в «гиблой долине», за то, что не воспрепятствовал установлению строя, основанного на лжи и насилии:

К тебе я приду через силу, с трудом,Нагруженный, отягощенный стыдом,Тебя я не встречу и кладь не сниму,И там, у вершины, позор свой сниму.

Печатать такие стихи в 30-е гг. было, конечно, невозможно. Маркишу удается в 1940 г. опубликовать поэму, в которой разоблачается звериное лицо германского фашизма, с которым советские власти заключили в сентябре 1939 г. договор о дружбе… Речь идет о поэме «Танцовщица из гетто». В ней дано блестящее художественное и философское обобщение звериной сути фашизма:

Идет с секирой истукан,Несет порядки новые народам.Он приволок покойника. Он пьян.Он как горилла. Он ариец родом.

Маркиш верит, что фашизм с его нечеловеческой идеологией и практикой будет уничтожен. Прекрасно звучат оптимистические строфы поэмы:

Когда-то здесь под грозный гул стихийНад пляшущей толпой загрохоталоТоржественное слово «Не убий!».Оно теперь безмолвным страхом стало.Но не смолкает правды гневный гром,И мысль не уступает тьме и страху…Не тот погиб, кто пал под топором,А тот, кто опустил топор на плаху!Да будет всем известно наперед,Что тьме и страху мысль не уступает…Герой не тот, кто кандалы кует,А тот, кто кандалы свои ломает!

Перехожу к самой трагической странице биографии Переца Маркиша.

Широко известно, что сразу после войны все явственнее давал себя чувствовать государственный антисемитизм. Евреев часто и открыто изображают и принимают как чужеродных в этой стране. Конечно, не мог этого не видеть и не чувствовать Перец Маркиш. Это чувство обособленности евреев от господствующего окружения с необычайной выразительностью проявилось в коротком тосте, который Маркиш произнес в своем доме, за своим столом, в первые послевоенные дни. «У нас собрались писатели (на этот раз не еврейские), актеры и с десяток боевых, прославленных генералов: жена одного из них была хорошим другом нашей семьи, — вспоминает Симон Маркиш. — После славной выпивки в честь победы и победителей Маркиш поднялся и сказал: “Я хочу выпить за гостеприимство, которое русский народ проявил и проявляет моему еврейскому народу” — “Да что вы, Перец Давидович! — возразил один из генералов. — Какое там гостеприимство! Вы — у себя дома!.” Но Маркиш упрямо повторил: “За ваше гостеприимство!”».

Наступил 1948 г. 13 января гэбисты зверски убивают председателя Еврейского антифашистского комитета Соломона Михоэлса. Хотя власти утверждают, что Михоэлс погиб в автомобильной катастрофе, и устраивают пышную церемонию прощания с покойным, никто из родственников и друзей великого артиста не сомневается в том, что Михоэлса убили. Говорить об этом вслух нельзя, можно поплатиться жизнью за «вражескую, антисоветскую пропаганду». Но Маркиш читает у гроба Михоэлса в переполненном зале Московского государственного еврейского театра первые две части стихотворения «Михоэлсу — неугасимый светильник», которые сочинил там же, в театре, на короткое время отлучившись от гроба. Поэт открытым текстом заявляет: Михоэлса зверски убили. Вот эти строки:

Разбитое лицо колючий снег занес,От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы.Но вытекли глаза двумя ручьями слез,В продавленной груди клокочет крик упрямый:— О Вечность! Я на твой поруганный порогИду зарубленный, убитый, бездыханный.Следы злодейства я, как мой народ, сберег,Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.Твою тропу вовек не скроют лед и снег.Твой крик не заглушит заплечный кат наемный,Боль твоих мудрых глаз струится из-под векИ рвется к небесам, как скальный кряж огромный.

Перевод стихотворения сделан мастерски А. Штейнбергом. Я уже упоминал о том, что вдова поэта обратилась сначала с просьбой перевести стихотворение к Борису Пастернаку, но тот отказался…

После устранения Михоэлса деятели еврейской культуры почувствовали, что сталинский режим не ограничится одним этим убийством. Все насторожились, хотя никто из них, разумеется, не знал, что в марте 1948 г. министр госбезопасности Абакумов, прекрасно зная отношение сталинской верхушки к «еврейскому вопросу» в стране, обратился в Политбюро и лично к Сталину с обширной запиской о «враждебной антисоветской деятельности еврейского национального подполья в СССР» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. М., 1994, С. 76). Тревогой и грустью заполнены стихи Маркиша, написанные в 1948 г. Вот прекрасное стихотворение «Осень», как всегда мастерски переведенное Анной Ахматовой:

Там листья не шуршат в таинственной тревоге,А, скрючившись, легли и дремлют на ветру,Но вот один со сна поплелся по дороге,Как золотая мышь — искать свою нору.

И сад не сторожат — пусть входит, кто захочет,Там вихри, холод, дождь, секущий и косой,И — никого. Печаль одна лишь точит,Но вдруг жужжанье слух улавливает мой.

Пчела спешит пешком по рыхлому песочку,Тяжелым обручем пчелиный сжат живот,И так она ползет чрез пень и через кочку,И судорожно вдруг на голову встает,

И крылышки свои вдруг задирает криво,Как зонтик сломанный, они теперь торчат,И смерть уже слышна в жужжанье торопливом.На осень тишина переезжает в сад.

Еще одно замечательное стихотворение, полное грусти и печали, — «Роза»:

Припала к белизне льняного полотнаНедавно срезанная, вянущая роза;Впервые в жизни спит на скатерти она,Во власти колдовства, безволия, наркоза.Еще не замутнен ее прохладный сок,На горле стебелька не загноилась рана,Зеленой кожицы стыдливый поясокС подвязкой круглой схож, надорванной нежданно.И так у ней во сне кружится голова,Как будто вновь ее колючий поднял стебель,И млеет соловей в томленьях волшебства,И месяц замерцал: как знать, в душе ль, на небе ль?Но я не соловей! И я тебе вернуБлаженную луну и пламя вечной жизни,— Як телу твоему, к шипам твоим прильну:Не медли, кровь моя, — скорей на землю брызни!

Все ближе и явственнее поэт видит свой «печальный предел», остается только ждать рокового дня. И Маркиш, проживший нелегкую, но исключительно интересную творческую жизнь, хочет встретить этот день бокалом вина:

Сколько жить на свете беломДо печального предела,Сколько нам гореть дано!..Наливай в бокал вино!Запрокинем к звездам лица,Пусть заветное свершится!

Предчувствия поэта, к несчастью, не замедлили сбыться. Всего через несколько месяцев после зверского убийства Соломона Михоэлса начались аресты виднейших деятелей еврейской культуры — членов Еврейского антифашистского комитета. 16 сентября 1948 г. забрали Давида Гофштейна, 23 декабря арестовали Ицика Фефера, 24 декабря — Веньямина Зускина, в ночь с 23 на 24 января взяли Давида Бергельсона и Льва Квитко. Это были самые знаменитые деятели еврейской культуры. У Маркиша не осталось никаких сомнений в том, что со дня на день придут за ним. Пришли в ночь с 27 на 28 января 1949 г. Жена поэта, Эстер Маркиш, вспоминает: «Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса. И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: “Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили… Мы это забираем”».

В течение трех с половиной лет Переца Маркиша, как и всех остальных арестованных по «делу» Еврейского антифашистского комитета, следователи беспрестанно мучили, надругались, зверски избивали, сажали на многие дни в карцер, стремясь выбить признания в шпионской деятельности, в передаче на Запад важной секретной информации, в стремлении создать в Крыму еврейскую республику и затем передать Крым американцам… Маркиш решительно отвергал все эти обвинения. Осталось еще одно обвинение — буржуазный национализм. Некоторые из арестованных с болью в сердце признают за собой эту вину, надеясь, что за подобную «провинность» не приговорят к смертной казни. Перец Маркиш на допросах упорно отказывается признать и это обвинение. Однако, до края изможденный зверскими методами допроса, он однажды делает уступку следователю: «С 1939 г. по 1943-й я был председателем еврейской секции Союза писателей и должен признать, что никакой борьбы с националистическими проявлениями в еврейской литературе не вел…» С какими националистическими проявлениями он должен был бороться? Кто в эти страшные годы смел публично высказывать подобные взгляды? В связи с этим признанием Маркиша Александр Борщаговский, автор замечательной книги «Обвиняется кровь», вспоминает: «Маркиш помнил известные слова К. А. Тимирязева — я услышал их от него в то утро, когда Маркиш сказал мне об аресте Фефера: “Костер задушил голос Бруно, исторг отречение Галилея, вынудил малодушие Декарта”» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. С. 298). Пытками следователя было исторгнуто признание в национализме, но понимаемого Маркишем как любовь к своему народу, к его культуре, традициям.