Читаем без скачивания Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- А оружия при ней всего пистолет и кинжал! - выкрикнул Виктор. - И позиции немецкие не в одну же ниточку.

- Ну, рассказывай, Зина, рассказывай, - торопила Ирина.

- Да, собственно, и все. Рассказывать больше нечего. Прорвалась.

- Но как? - вступил Седельников. - Я же не зря припомнил д'Артаньяна. Когда она расстреляла все патроны, стала действовать кинжалом. Очень хотелось немцам захватить ее живой. А она ушла. В последней схватке от четверых отбилась. Зина, подробности?

- Не помню. Не помню. Не было никаких подробностей, - быстро проговорила она. - А если уж д'Артаньян, так сам он подробностей тоже никогда не рассказывал.

- О нем Дюма рассказывал! - опять выкрикнул Виктор. - Во всех подробностях.

- Ну пусть Дюма и тут рассказывает. А мне нечего. Дайте мне... вон там лежит печеная картошка, кажется?

И после этого пошел обычный застольный разговор. Надежда еще почитала стихи и свои, и Некрасова, и Есенина. Светлана спела "Шотландскую застольную" и все же рассказала свой действительно стерильный анекдот. Но вовсе не смешной. Хохотала она только одна. Андрей отмалчивался. Ирина озабоченно поглядывала на него.

- Ты очень измучен? - прошептала она. - И недоволен?

- Да, я измучен, - признался Андрей откровенно. - И недоволен.

Стали прощаться. Виктор вызвался проводить Надежду. Седельников объявил, что проводит Зинаиду. Она отказалась.

- Всегда хожу без провожатых.

Светлана мягко прошептала:

- А нам ведь с вами по пути, Андрей Арсентьевич?

Ирина ей погрозила пальцем:

- С тобой пойдет Алеша, поскольку он оказался свободным. А я с Андреем. До угла. Мне надо ему сказать наедине несколько слов.

- Наедине? - грозно вопросил Седельников. И, как бычок, шутливо боднул ее головой: - Смотри, Ириша!

14

Они стояли на углу, как раз там, где начинался недавно разбитый по генеральному плану застройки города сквер, уже взявшийся крупной молодой листвой. Пахло землей, примоченной только что пролетевшим коротким дождичком. А небо вновь было чистое, и ночные звезды светились ярко, словно вымытые.

- Выходит, я поступила глупо? Тебе никто не понравился, - сказала Ирина.

- Мне все понравились, - возразил Андрей. - Особенно Светлана Кирилловна.

- Иронизируешь?

- Нет. Она вся на виду. А я не любитель разгадывать загадки.

Ирина усмехнулась. Откинула носком туфли маленький угловатый камешек.

- Ну насчет Светланы ты это, пожалуй, точно. А чем же Надя и Зинаида для тебя загадочны?

- Для меня загадка - ты. Зачем ты меня обманула, устроила этот спектакль? Хотя, кажется, и это не загадка.

- Андрей! Но ведь надо же с чего-то начинать! Да, да, я обманула. Иначе бы ты не пришел. Но нельзя же тебе, теперь известному художнику, на всю жизнь оставаться... каким-то дикарем. Или оригиналом. Чудаком. Дураком, наконец. Жизнь есть жизнь. С такими же обязательными законами, как и в искусстве. Я знаю, негласно принято считать, что настоящий художник, великий талант, гений обязательно должен быть с "сумасшедшинкой", со странной и трагической судьбой. Не знаю, гений ты или нет, но для меня ты Художник. И я не хочу, чтобы ты оказался с "сумасшедшинкой", а тем более со странной, трагической судьбой.

- Спасибо, Ирина! Я тебе очень многим обязан. Если не всем. Но того, что ты сделала для меня, уже вполне достаточно. Лишнее, по законам искусства, самый страшный враг.

- Не меньший враг незаконченность. Андрей, пойми, художнику необходима женщина. Так, как необходима ему душа. Чувство прекрасного. Чувство полета в неведомое. Островок счастья, отрады, когда кругом бушуют бури. Андрей, поверь, только женщины создают судьбу мужчине. Тем более художнику. Тем более хорошему художнику.

- Не беспокойся, Ирина, моя судьба в моих руках. А женщины уже пытались мне ее создать. И кое-что в ней действительно создали.

- Имеешь в виду меня?

- Нет, не тебя. Хотя и тебя, конечно. Но говорил я о других. Не надо больше этого касаться.

Ирина долго молча разглядывала звезды. По ту сторону сквера прошелестела по гравию покрышками запоздалая автомашина. Исчезая за поворотом, коротко просигналила.

- Нам надо все же друг друга понять, - наконец сказала Ирина. - Ты можешь, Андрей, мною пренебречь, моими стараниями. А я тебя оставить не могу. Потому что знаю: без меня тебе станет хуже. Без меня или без другой женщины. Вот Зинаида...

- Сватовство?

- Не глумись! - оборвала Ирина. - Вот Зинаида. Ее военный подвиг оценен самой высокой наградой. Она не любит об этом говорить. Но еще более не любит, когда ее спрашивают: не страшно ли ей было. Зинаида - человек долга. Он для нее превыше всего. И, значит, слову своему она никогда не изменит.

- Я так и понял ее, - сказал Андрей. - И очень ценю в человеке такие качества. Очень хочу, чтобы жизнь ее сложилась счастливо и чтобы она создала кому-то хорошую судьбу.

- Но не тебе?

- Не мне. Я уже повторял тебе это.

- Зина - воспитательница в детском садике. Малыши ее любят без памяти, мои девочки, школьницы, тоже. А дети удивительно прозорливый народ.

- Если бы я был малышом, и я полюбил бы Зинаиду Варфоломеевну без памяти. Это серьезно.

- Что же, принимаю. Ты слушал стихи, которые читала Надежда. Ее стихи очень несовершенны. И подражательны. Но в них видна ее душа. Уверяю, в ней нет никакой позы, искусственности. Надя действительно вся в исканиях какого-то высокого идеала. Он смутно виден ей, он далеко, но он в ее представлении существует. Вспомни, какой у нее выбор и других поэтов. А Надя по специальности врач. Очень земная профессия. Без романтики. Исцеление хворых... Ах, если бы всегда исцеление! Болезни сердца чаще всего неизлечимы и только прогрессируют в своем развитии. Надя врач еще совсем молодой, но, говорила она, смертей уже видела так много, что у самой сердце от скорби готово остановиться. И все-таки она светла, понимаешь, светла. В ней обаяние веры в жизнь. Это немного парадные и потому стертые слова, но Надежда тот человек, который бестрепетно, если нужно, отдаст свою жизнь ради спасения жизни другого. Не знаю, простит ли она мне, если я сейчас одну ее тайну открою, которой она доверительно поделилась со мной.

- Не открывай, Ирина, - строго сказал Андрей, - этого уже я тебе не прощу.

- Нет, нет, - отмахнулась Ирина, - это не какая-то женская тайна. Просто я неточно выразилась. Речь-то идет как раз о тебе. Надежда не твой лечащий врач. Но она побывала в твоей поликлинике и тщательно изучила твою историю болезни. Как кардиолог, которая уже защитила кандидатскую диссертацию и теперь готовит докторскую. Ее в ряде случаев приглашают на ответственные консультации. Это была ее заочная консультация, потому что знают же все врачи, как трудно затащить тебя в поликлинику.

- Значит, не ее, а моя тайна открыта, и, понятно, не без твоего участия, - насмешливо сказал Андрей. - Ну тут секрет, кажется, небольшой. Драмы из этого делать я не стану. И что же определил будущий доктор медицинских наук?

- Андрюша, ничего особенного. Но... Скажи, отчего, при каких обстоятельствах скончался твой отец? В твоей истории болезни это почему-то не записано.

- Отец? - слегка недоумевая, переспросил Андрей. - А какое это имеет отношение к моей истории болезни? В Чаусинске врач, помню, тогда сказал: от разрыва сердца. И это, наверно, так. Он потрясен был известием о гибели Мирона, моего брата.

- А дед твой? Тебе ничего не известно о причине его смерти?

- Н-нет... Хотя, припоминаю, в семье был разговор... Скончался он тоже скоропостижно.

- Ну вот. А Надя пересмотрела все твои рентгеновские снимки, кардиограммы и определила: пуля, застрявшая у тебя близ сердца, не главный твой враг, хотя и очень опасный. У тебя наследственный порок сердца. Надя сказала: странно, что этого никто из врачей ни разу не констатировал. А между тем внимательное изучение электрокардиограмм давало повод для таких предположений.

- И что же следует из этого? - с досадой спросил Андрей. Разговор о болезнях становился все более ему неприятен.

- А следует, Андрюша, то, что с возрастом этот порок будет усугубляться, прогрессировать, вплоть до критических форм. И пуля в сердце вот тогда уже станет ему могучим союзником. И еще следует, что Надя этим очень обеспокоена. Потому что при умелом систематическом лечении процесс развития болезни можно замедлить. А при небрежном к этому отношении ускорить.

- Короче говоря, - медленно произнес Андрей, - Надежда Григорьевна, так я должен это понимать, готова посвятить свою жизнь спасению моей жизни. И я обязан принять такую жертву?

- Не знаю, Андрей, не знаю. Ты ничего не обязан. И Надя, может быть, совсем не готова приносить себя в жертву, потому что это страшное слово. Но я подумала - и сегодня в особенности - какой хороший человек Надя!

- Ирина, ты вслух сказала как раз то, что я подумал.

- Понимаю. Тогда, по-видимому, и совсем излишне говорить, что если бы ты был Рембрандтом, то Светлана могла бы стать твоей Саскией.