Читаем без скачивания Возгорится пламя - Афанасий Коптелов

Владимир встал. Надежда по-прежнему, не спеша, вчитывалась в каждое слово:

«Сводные таблицы и вычисления, приводимые автором в доказательство своих положений, обнаруживают в нем опытного статистика; способ его аргументации и приемы полемики показывают в нем испытанного литературного бойца, хотя мы лично впервые встречаем его имя в русской литературе».

Дочитав, она тоже встала:

— Блестящая рецензия! Рада за тебя!

Владимир Ильич спросил:

— А знаешь, кто писал? По-моему, Михаил Александрович Сильвин. «Вер». Так мог подписаться человек, знающий немецкий! Он! Еще при создании первых питерских рабочих кружков он преувеличенно оценивал мое участие в работе и борьбе. Помнишь?

— Нет, Володя, этого я не помню, — улыбнулась Надежда. — Не слышала и, если бы слышала, все равно бы не запомнила. А догадка твоя, пожалуй, верна. Он очень хороший человек, хороший товарищ, этот, — она припомнила кличку Сильвина, — нижегородец «Пожарский».

Марии Александровне в Подольск Надежда сообщала:

«…Теперь мы заняты приготовлением к поездке в Минусу… Мы поедем в сочельник, а вернемся 1-го или 2-го числа… кончаю письмо. С Новым годом! Крепко целую Вас и Анюту, Д.И. и М.Т. кланяюсь. Мама всем вам кланяется.

Ваша Надя».

Прочитав письмо, Владимир сделал приписку:

«Присоединяю и свое поздравление с Новым годом.

Всего лучшего. В.У.»

Глава седьмая

1

В Минусинск ехали на тройке.

Ульяновы сидели в глубине кошевы, на охапке душистого сена. Энгберг пристроился на облучке, рядом с ямщиком, лицом к друзьям.

Зимник был проложен по льду Енисея: до самого города — ни холмов, ни косогоров. Гони, ямщик, погоняй залетных!

За устьем Ои с высоких увалов подбежали к реке сосны, не успев отряхнуться от снега. Разлапистые ветки в белых рукавичках приопустились к земле.

Мороз захватывал дух. Разговаривать было невозможно. И каждый, прикрыв щеки воротником, думал о лесах по-своему.

Оскару Александровичу бор напомнил родную Финляндию. Пробежаться бы сейчас на лыжах! Отдохнуть бы у костерка в хвойной чаще! Посмотреть, как белка шелушит сосновую шишку, послушать стук дятла, нежное посвистывание красногрудого снегиря…

Надежда думала: лес подарил ребятам санки и карандаши, деревянные коньки и рамки для грифельных досок.

Сегодня лес молчит. Но как только подует ветер из степей — деревья встряхнутся, сбросят снег, замашут ветками, и сосновые боры запоют вихревую песню. Это лес дал музыкантам скрипку и гитару, балалайку и свирель…

Владимиру Ильичу лес представлялся другом обездоленных и смелых. В лесной гуще Шотландии хоронился Робин Гуд, меткий стрелок, защищавший бедный люд от феодальных владык. В лесах накапливалась крестьянская да холопская рать Ивана Болотникова. Из лесов обрушивались партизаны на армию Наполеона, сбивали последнюю спесь с покорителей Европы. Бескрайние сибирские леса укрывали беглых, подмосковные — давали приют рабочим, собиравшимся на маевки.

И красив он! Даже в такую морозную пору!

А тройка мчалась, спрямляя излучины реки: дорога ныряла то под один, то под другой берег. На чистинах мелькали приметные вешки — сосенки, вмороженные в лед.

Остались позади: на правом берегу — прилепившееся к пригорку большое село Лугавское и принакрытая сосновой чащей деревня Кривая, на левом — по-степному раздольная станица Алтайская.

С Енисея свернули в Минусинскую протоку. Там кошева, словно лодка на волне, взлетела на высокий берег, в хвойное густолесье.

В лесу звучнее прежнего заливались колокольчики, на пристяжках лихо звенели ширкунцы. Казалось, что и снег, укатанный до блеска, звенел под стальными подрезами полозьев. И, клубясь позади возка, звенел морозный воздух. Все замолкло, затихло только во дворе Ефима Брагина, где теперь квартировали Кржижановские и Старковы.

Едва гости успели выбраться из кошевы, как по лестнице со второго этажа буквально кубарем скатилась им навстречу Зинаида Павловна, жена Глеба, пышноволосая, полная, настоящая «Булочка», как прозвали ее питерские друзья.

— Надю-юша-а! — басовито вскрикнула она от радости, схватила подругу за плечи и, повертывая вокруг себя, поцеловала в озябшие щеки, в синие — от мороза — губы. — Здравствуй, родная! — Толкнула лохматый, заиндевелый воротник. — Да сбрасывай ты этот промерзший тулупище! — И Ульянову — через плечо: — Извините, Владимир Ильич, что вас не поцеловала. Я — мысленно. О Надюшке соскучилась!

— Зинуша, да ты простудишься, — сказала Надежда. — Выбежала неодетая!

— Я тут здоровее всех!

— Вижу, милая, огня в тебе не убавилось! Закрутила меня вихрем!

— С Петербурга не виделись!.. Да вы проходите отогреваться. Все ждут в прихожей. Мой Глебушка немножко простужен, — рассказывала Зина, подымаясь по лестнице рядом с Надей. — Эльвира Эрнестовна все жалуется на печень. У Тонечки страшное малокровие. Ну, а Базиль просто не успел выйти. Вот он появляется, красное солнышко! Владимир Ильич! — обернулась она. — Вы даже не познакомили меня со своим товарищем.

— Не успел, Зинаида Павловна. Не было паузы, чтобы вставить словцо, — рассмеялся Владимир Ильич и назвал имя друга.

— Очень рада! — Кржижановская-Невзорова, приотстав от Надежды, протянула руку Энгбергу. — Сдергивайте скорей свою варежку. С приездом! Меня зовите Зиной. Это Ильичу почему-то вздумалось навеличивать. Ну, а теперь знакомьтесь с нашим Васенькой. Он у нас и музыкант и певец — на все руки молодец! Входите, входите. Там и хозяева и гости заждались. Им не терпится обнять да расцеловать вас по порядку. Все уже съехались, одного Сидорыча нет. Известный медведь! Не мог вовремя из берлоги подняться.

Зина уже проскользнула бочком вперед и в тесной прихожей знакомила всех с новым гостем:

— Это — Оскар, финский товарищ! — Окликнула Старкова: — Вася, ты все еще не помог Наденьке раздеться? Какие вы, мужчины, право!

Владимир Ильич поздоровался с Эльвирой Эрнестовной, с Антониной, с Ольгой Борисовной, державшейся в сторонке; обнял Глеба, Курнатовского, потом Лепешинского, будто тоже старого друга.

— Наконец-то мы с вами встретились, Пантелеймон Николаевич! Слышал, вы шахматист? Завтра сразимся? Прекрасно!

А Надя уже расспрашивала Ольгу: как она себя чувствует и хорошо ли у них в Курагино?

Последним Ульянову представили Панина, самого молодого гостя, невысокого фабричного парня, в сапогах, в косоворотке, с черным ежиком волос и едва пробившимися усиками.