Читаем без скачивания День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

— Ты? Ты в таком доверии и милости у короля, что, скажу по правде, я удивлен, что ты ни о чем его не предупредил.

— Нужды не было. Он не хуже тебя знает, что намерен свершить Гавейн. Но он не может посадить его под замок навечно. А чего король не может предотвратить, на то он не станет терять времени. Все, что он может, это надеяться, вероятно, напрасно, что здравый смысл все же возобладает.

— А если Гавейн встретится с Ламораком по чистой случайности, что, по-твоему, он предпримет?

— Ламораку придется защищаться. Он вполне на это способен, — отозвался Мордред, а потом добавил: — Живи тем, что дает тебе жизнь, и умри так, какой придет к тебе смерть.

— Что? — недоуменно воззрился на него Агравейн. — Это что за разговоры?

— Так, кое-что, что я недавно слышал. Так что насчет Гахериса? Ты готов допустить, чтоб Гавейн на него наткнулся?

— Гахериса он не найдет, — с уверенностью ответил Агравейн.

— О, выходит, ты знаешь, где он?

— А ты как думал? Разумеется, он прислал мне весточку. И королю о том ничего не известно, уж поверь мне. Не такой уж он всезнающий, как ты думаешь, братец. — Он искоса бросил на Мордреда хитрый взгляд и заговорщицки понизил голос: — Он много чего не видит.

Мордред не ответил, но Агравейн продолжил и без его наущения:

— Иначе он едва ли поскакал на пустую увеселительную прогулку вроде этой и не оставил бы Бедуира в Камелоте.

— Кто-то должен был остаться.

— С королевой?

Мордред снова повернулся посмотреть на сводного брата. Тон и взгляд Агравейна сказали ему то, что не выразили голые слова.

— Я не глупец и не глухой, — со сдерживаемым гневом отозвался он. — Я слышал, о чем болтают грязные языки. Тебе бы лучше не мешаться в эту грязь, брат.

— Ты мне угрожаешь?

— Мне нет нужды этого делать. Достаточно королю хоть раз услышать…

— Если правда то, что они любовники, ему следует это знать.

— Это не может быть правдой! Да, Бедуир близок королю и королеве, но…

— И говорят, муж всегда догадывается последним.

На Мордреда накатила волна ярости, удивившая его самого. Он собрался было разразиться гневной отповедью, потом, глянув на спины короля и всадников по обе стороны от него, сказал тихим и сдавленным голосом:

— Оставь это дело. Что б ни говорили, это пустая болтовня, а здесь к тому же тебя могут подслушать. И не заводи со мной больше таких речей. Я не желаю их слышать.

— Ты вполне готов был слушать, когда сомневались в добродетели твоей собственной матери.

— Сомневались! — вышел из себя Мордред. — Бог мой, я был там! Я видел их вдвоем на ложе!

— И остался столь безразличен, что позволил ему уйти!

— Перестань, Агравейн! Если б Гахерис убил Ламорака, да еще в монастыре, да еще в то самое время, когда Артур вел переговоры с Друстаном о том, чтоб тот покинул Думнонию и вступил в ряды Соратников…

— Ты об этом думал? Об этом? Когда перед тобой была… были они двое?

— Да.

Глаза Агравейна метали молнии. Кровь прилила к его щекам, краска залила лоб. Потом, издав клекот, в котором презрение мешалось с бессильной яростью, он так резко натянул удила, что кровь из разорванных губ его лошади брызнула на мундштук. Мордред, с облегчением избавившись от общества сводного брата, ехал один, пока Артур, обернувшись, не увидел его и не поманил его проехать вперед.

— Видишь, вон там граница? Нас ждут. Мужчина в середине, светловолосый и в голубом плаще, это сам Сердик.

Сердик был высокий человек с гривой серебристых, тщательно расчесанных волос, с серебристой же бородой и голубыми глазами. Облачен он был в длинную робу из серой материи, поверх которой была наброшена синяя мантия с капюшоном. Если не считать кинжала у пояса, он был безоружен, но паж позади него держал его меч — тяжелый саксонский широкий меч в ножнах из кожи с оплеткой из золотых нитей. Золотая корона с богатым узором из самоцветных камней украшала его чело, а в левой руке он держал жезл, который, если судить по золотому набалдашнику и изящной резьбе, был знаком королевского достоинства. Подле него переминался с ноги на ногу толмач, пожилой человек, который, как выяснилось впоследствии, был сыном и внуком союзных саксов и всю свою жизнь провел на землях Саксонского берега.

Позади Сердика стояли его тегны, предводители дружин, облаченные так же, как и король, с той лишь разницей, что на голове повелителя сверкала корона, а на их головах плотно сидели высокие шапки из крашенной в яркие цвета кожи. Поодаль стояли конюхи с лошадьми, приземистыми и казавшимися в сравнении с чистокровными кавалерийскими скакунами Артура почти что пони.

Артур и его свита спешились. Короли приветствовали друг друга: два государственных мужа, богато одетые и сверкающие драгоценными каменьями — один белокурый, другой темноволосый, — глядели друг на друга в невысказанном перемирии словно два пса, удерживаемые от схватки жесткими поводками. Потом, словно меж ними вдруг вспыхнула искра приязни, они улыбнулись и разом протянули друг другу руки. Сжав их, они обменялись приветственным поцелуем.

Это послужило сигналом остальным. Ряды высоких белокурых воинов смешались, двинулись вперед с приветственными криками. Подбежали конюхи, ведя в поводу лошадей, — и вот саксонская свита уже в седле. Мордред, которого поманил к себе Артур, принял церемониальный поцелуй Сердика и вскоре уже ехал верхом между саксонским королем с одной стороны и рыжеволосым те гном — с другой (как стало ясно позднее, этот молодой человек был кузеном супруги и королевы Сердика).

До саксонской столицы было недалеко, не более часа верхом, и этот путь они проделали медленно. Оба короля, казалось, с удовольствием предоставили своим скакунам идти бок о бок неспешным шагом, а сами тем временем беседовали через толмача, который мерно склонял голову, чтобы уловить и передать слова одного другому.

Мордред, ехавший по другую руку от Сердика, разбирал лишь одно слово из десяти и некоторое время спустя вообще перестал вслушиваться в беседу, в которую врывались крики и смех двух свит, разражавшиеся всякий раз, когда саксы и бритты пытались объясниться друг с другом. С помощью улыбок и жестов ему и его соседу удалось наконец обменяться именами: рыжеволосого тегна звали Брунинг. Мало кто среди саксов — те, кто всю свою жизнь прожил на союзных территориях Саксонского берега, — знал с десяток слов на языке бриттов, и по большей части это были люди преклонных годов; молодежи и с той, и с другой стороны приходилось полагаться на добрую волю и смех, чтобы установить некое подобие взаимопонимания. Агравейн, хмурясь, ехал отдельно с группкой молодых британцев, угрюмо переговаривавшихся меж собой тихими голосами и оставленных без внимания.

Мордред, оглядываясь по сторонам, находил для себя все больше любопытного в окружающем пейзаже, который за немногие мили, какие они преодолели, уже выглядел чужеземным. За отсутствием толмача они с Брунингом довольствовались тем, что время от времени обменивались улыбками и то и дело указывали друг другу на красоты вдоль тракта. Поля здесь обрабатывали на чуждый бриттам манер, орудия, которыми крестьяне возделывали землю, были Мордреду незнакомы, одни были грубые, другие — мудреные. Дома вдоль дороги отличались от привычных ему каменных построек; здесь почти не использовали камень, но даже по крестьянским хижинам и хлевам чувствовалась большая сноровка в обработке дерева. Пасшиеся стада коров и отары овец выглядели тучными и хорошо ухоженными.

Стая гусей с криками и хлопаньем крыльев метнулась через дорогу прямо перед копытами передних лошадей, заставив их подняться на дыбы. Пастушка, дитя с льняного цвета волосами и круглыми голубыми глазами, глядевшими с очаровательного, залившегося краской личика, весело понеслась за ними вслед, размахивая хворостиной. Артур, рассмеявшись, бросил ей монету; она прокричала что-то в ответ, поймала монету и убежала вслед за своими подопечными. Саксы, похоже, не испытывали трепета перед своими королями; и действительно, кавалькада, которую Агравейн в гневе обозвал ярмарочным обозом, теперь стала приобретать развеселый вид. Юноши свистели и кричали что-то вслед пастушке, которая, подобрав юбки и открыв длинные голые ноги, бежала легко, как мальчишка. Брунинг, указывая на нее, наклонился к Мордреду:.

— Хвёт! Фёгер мэген!

Мордред с улыбкой кивнул, а потом вдруг с удивлением осознал то, что медленно доходило до него последние четверть часа. Сквозь смех и крики тут и там прорывались слова, а иногда и целые фразы, которые, не переводя их намеренно, он без труда понимал. «Смотри! Хорошенькая девушка!» Наполовину музыкальные, наполовину гортанные звуки вызывали в его памяти картины из далекого детства: запах моря, качающиеся на волнах лодки, голоса рыбаков, краса морских кораблей с острыми носами, что иногда пересекали рыбацкие угодья островитян; высоченные белокурые моряки, заводившие свои суда в гавани Оркнейских островов: в непогоду — ради убежища, а в ясную погоду — ради торговли. Едва ли это были саксы, но, вероятно, имелось немало слов и интонаций, общих для языков саксов и людей Севера. Он взялся слушать чужую речь и нашел, что урывками разбирает ее смысл, словно к нему возвращались стихи, заученные в детстве.