Читаем без скачивания Оранжевое небо - Светлана Новикова

- Пожалуй, хватит. Надоело. Они начинают повторяться.

- Да, к сожалению, конец беседы уже не разобрать, очень много посторонних наложений. Но согласитесь, время далекое, сложное, и трудно было получить чистую запись.

- Не в этом дело. Вы уж извините, но сама беседа отдает фальшивкой.

- Это ваше субъективное восприятие, уверяю вас. Этот кадет, как я понял, несимпатичен вам, а я вот сейчас послушал его, и он оказался человеком думающим и дельным.

- Уж больно он самоуверен и категоричен.

- Это черта всех политиков. Иначе они не смогли бы действовать. Гамлетизм парализует волю. Запись же эта подлинная, не сомневайтесь. Может, вас смущает сама система записи, незнакомая вам? Но тогда иной, извините, не было.

- Нет, не в этом дело. Мне не понравился голос кадета. Даже не сам голос, а его интонация. Будто не он говорил, а бабка моя Мария Николаевна. Собеседник же его смахивал на парфюмера.

- А, понимаю, понимаю. Ваша бабка рассказывала вам о кадете, и у вас произошло наложение одного события на другое.

- Не знаю. Но больше я не хочу их слушать. Я хочу уйти.

- Идите. Но помните, вам придется пройти через ту комнату.

- О Господи! Неужели нет другого хода?

- Нет. Вы ведь должны пройти незамеченным. Не волнуйтесь же так. Прикройте глаза и идите вдоль стен, как я вас учил. Там всюду кнопки. Стоит нажать - и струя воды оттолкнет их назад.

Он открыл дверь, сделал шаг и сразу обессиленно застыл, уткнувшись в густой, тягучий смрад, заполнявший комнату плотной, осязаемой массой. Из кучи голых тел, валявшихся в беспорядке на полу, одно приподнялось и двинулось к нему. Из-под опущенных век он видел только нижнюю часть этого тела, и видел, что оно прекрасно. Он смотрел на дивный изгиб юных бедер, колыхавшихся все ближе и ближе и все бесстыднее приоткрывавших сокровенное. Он осознавал, что ему надо скорее бежать, не медля ни секунды. Но безудержное, неосмысленное бесстыдство этой красоты притягивало и властно звало к ответному бесстыдству, которое уже и не ощущалось как бесстыдство, а лишь как проявление естества.

"Нажми кнопку! Сию же минуту! Не поддавайся! И не поднимай глаз! Ни в коем случае не поднимай глаз!"

Бедра приблизились вплотную. Рука нащупала кнопку. И все-таки он поднял глаза. Конечно же, поднял! Струя воды хлестала в толстую, короткую шею, на которой сидело две циклопические головы, одна большая и вторая маленькая, приросшая сбоку.

В несколько прыжков он пересек комнату и выскользнул в знакомую щель. Тут силы оставили его, и он упал. Очнулся он в своей постели. Хотел встать, но не смог. Вызвал сестру.

- Что со мною? Почему у меня не двигаются руки-ноги?

- Лежите спокойно. Вам ввели анестезирующую жидкость. Вы сильно ушиблись. Понимаете, вы опять лазили на потолок.

Что за чушь! Сколько раз он им объяснял, что он туда не лазит! Где они видят следы, которые обязательно остались бы, если бы он туда залезал обычным способом? Туда, наверх, его притягивает посторонняя сила, под воздействием которой он оказывается тогда, когда задумывается над некоторыми вопросами. Например, почему оставляют в живых безнадежных идиотов? В них нет ничего людского и даже простейшие животные инстинкты у них либо не развиты, либо искажены. Разве курица будет валяться в собственном помете? И однако на рожденное от человека распространяется заповедь "не убий". А как же преступники, которым выносят смертный приговор?...

Он спрашивает, а вокруг молчание. Из каждого угла комнаты выходят три линии, ползут друг другу навстречу, смыкаются и образуют замкнутое пространство. Оно охватывает его, невозмутимое и непрошибаемое. Даже взлетая, он упирается в потолок или в стену. Минуя свою клетку, он неизменно оказывается в другой. Он измучен. Краткое воспарение кончается падением.

Его спутник, который провел его через палату уродов, избавлен от таких мучений. Он, даже находясь в клетке, не скован ее властью. В любой момент он может покинуть ее, так как может покинуть себя. То ест обернуться кем угодно: юношей, женщиной, мышью, камнем, плодом дерева. Или деревом, приносящим плоды. Однажды он стал апельсиновым деревом и объявился в деревне, где когда-то жил. Ему все легко, и он не держит в секрете, как этого достичь. Очень просто, говорит он, надо только однажды решиться и отказаться от себя. Отказаться от себя - пройти через смерть. Это страшно только один раз, а потом уже нет. Потом можно сколько угодно менять обличье, и страха не возникает. Потому что умирает уже не твое "я", а то, которое ты временно взял.

Так что же - решиться? Вернуть маленький дар? Обменять жизнь на вечность? Но как же тогда я? Жалкий путаник, не знающий, что делать с даром... Он совсем не то, кем я хотел бы быть. И все же... Есть в моем "я" что-то, от чего я не откажусь ни за что, ни при каких обстоятельствах, ни за какие блага. Что это? Господи, что?

Опять молчание.

Иисус Христос, идя на распятие, знал, что будет воскрешен, и все же душа Его смертельно скорбела. "Отче! О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня!"

Почему, Господи, так велика была мука Твоя, что Ты взмолился?

Молчание.

Ты хотел ЖИТЬ?

- Хотел! Ибо Ты был рожден от женщины. А Тебя убили. Бессмертие Сына Божьего не искупит вины тех, кто убил Сына Человеческого. Но Ты, Ты простил бы их?

Простил бы. Ты не царь от мира сего. Ты учитель, и учил любви и прощению. Но не Ты ли говорил слова о геенне огненной и прегрешениях, которые не простятся! Так когда же карать и когда миловать?

Ах да, суд Божий, а не человеческий. Но мы-то не на Небе, а на Земле. И после того распятия сколько было убитых, обиженных - не счесть. Идет суд человеческий. Один человек вершит суд над другими. Один облечен властью, другой нет. Один подписывает приговор, другой исполняет, третий кладет голову на плаху. Опускается топор - человека убили. Рожденного от женщины. Кто убил? Тот, кто был на суде, или тот, что с топором?

Все плывет в голове. Что они мне вкатили? Новокаин или еще какую-нибудь гадость? Что хотят, то и делают. Они облечены властью. Так о чем же я? О чем-то я хотел спросить... Да, давно хотел. Почему Ты пошел на смерть? Почему избрал для предательства Иуду? Другие не спорили, лишь внимали в благоговении, а он спрашивал. Сталкивал слова заповедей с жизнью. А в жизни такая бесовская путаница. Каждый раз надо думать заново. Жить труднее, чем учить и проповедовать. Ученики Твои усвоили заповеди, а думать они научились? Заповедь - не догма, а руководство к действию. Или это не о том?

Но как стучит в голове! Будто молотком кто бьет по мозгам. Или еще кто-то идет? Что за ночь! Как тяжело ступает!

- Кто вы? И почему на вас белое покрывало?

- Вы меня не знаете. Мы никогда не встречались... при вашей жизни.