Читаем без скачивания ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна

Словом, мансарда была дом родной. Потом была пауза на другую жизнь - на много-много лет, и вдруг я снова здесь, и с трудом узнаю рисунок на обоях; всё вынесено, пол выметен, из прежнего лишь вот это жуткое неудобное кресло, которое и раньше-то не могло конкурировать даже со скамеечкой для графиньских ног, а теперь вот вышло победителем. Да, и еще рояль под маленьким круглым окошком: несчастный австрияк с древнейшей "обратной" механикой, его не брали даже в музей, а играть на нем не смог бы даже фокусник. В наше время некоторые гурманы, не удовлетворявшиеся сундуком и скамейкой, пользовались затуманенной верхней крышкой рояля, но это бывало крайне редко, поскольку падение с рояля виделось горячему воображению юных греховодников только вместе с роялем и прямо на стол к директору театра сквозь три этажа...

Итак, кресло, рояль, я, пустые стены, мутное окошко, ширма в углу, за ширмой какое-то движение, шипение, но я жду и не проявляю беспокойства. Внутренний голос подсказывает мне, что неспроста господин о так многозначительно обставил свое внедрение в наш творческий процесс.

Он появился: скрипнула наша дверь, я обернулась и внимательно посмотрела в его круглые глаза, сверлившие откровенно и жадно, и так далее, ну вы уже знаете - как он глядит. Он постоял на пороге, закрыл дверь на ключ, дверь еще раз скрипнула своим не изменившимся за долгие годы скрипом.

- Вы не голодны? - по-хозяйски спросил о, направляясь к ширме.

- Ничуть, - ответила я, разглядывая его потертые бесформенные штаны, свитер сомнительного возраста и цвета, громадные ботинки на кожаных шнурках.

Он кивнул и исчез. Шипение за ширмой чуть усилилось. Стихло. Я вслушалась в свои первые ощущения и удивленно обнаружила, что не ревную мансарду к чужаку; всё моё, что было здесь, так и было - здесь. Неважно, что ушли старые вещи, улетучился пыльный чердачный запах, проступил и заблестел свеженатертый паркет квадратиками. Что-то оставалось в этой комнате таким своим, таким оберегающим, успокаивающим, что чужой не мешал, не злил, словно вообще не был.

- Я понимаю вас, - сказал он, выходя из-за ширмы с кружкой чего-то дымящегося. - Ваше детство с вами, да?

- Да, - сказала я и быстро подумала о неэтичности телепатических демонстраций, когда еще ни о чем не договаривались.

- Вы согласны на мое участие в спектакле? - спросил он, пристально глядя мне прямо в зрачки. Отпил из кружки, кашлянул.

- Знаете, голубчик, я здесь очень давно живу и работаю. Наш режиссер, конечно, весьма шебутной мужик, но если бы не он, пришлось бы менять что-то по-крупному в моей жизни, куда-то ехать, искать. А так - ничего не надо менять. Я обязана ему своим комфортом. Поэтому: мало ли что ему, уважаемому, взбрело в творческую голову, - весьма честно ответила я господину о.

- Чудесно. Начнем сегодня? - и еще отхлебнул из кружки.

- Конечно. Тем более что, как я поняла, всё остальное в театре отменено из-за нас с вами. Нехорошо заставлять других ждать.

- О"кей, - вдруг выдал он абсолютно неподобающую ему фиоритуру и ушел за ширму.

Через три-четыре минуты оттуда вышел другой человек. Господин о оставил за ширмой свой откровенный и жадно сверлящий меня взгляд, нелепую истеричную кособокую осанку, дружелюбный тон, а также всю свою дурацкую одежду. Передо мной возвышался абсолютно голый, внезапно статный, надменный почти фавн. Руки в боки. Подбородок чуть вверх. Взор - чуть свысока. Некогда круглые глаза приобрели чуть заметную миндалевидность, седая бородка - аккуратную форму, щеки втянулись.

- Вы думаете, что я не доверяю вашему гримерскому искусству? - спросила я в легком недоумении.

- Напротив, сударыня, вы с ним еще не знакомы. Я только что с н я л грим, прошу заметить, - сказал он другим голосом, без хрипа, ровно. - А вот с вами придется очень и очень повозиться. Вы неплохая актриса, но забудьте, пожалуйста, всё, что вы знали про театр прежде. Всё будет по-другому. Для начала я вас спрошу: готовы ли вы немедленно, без ломания и сопротивления раздеться и раздвинуть ноги как можно шире? - и он с вызовом посмотрел на мой и без того прозрачный балахон.

- Нет ничего проще, - ответила я и выполнила его необременительное требование, отметив про себя, что старое кресло с его жесткими высокими подлокотниками не стало удобнее за годы моего знакомства с мансардой.

Он сделал вид, что не удивился, и подошел вплотную. Его мощный орган, налившийся страшной на вид силой, весомо покачался перед моим лицом.

- Ну и зачем он тут мотыляется? - осведомилась я, щелкнув страшилище средним пальцем. - Вы хотите сказать, что он у вас есть? Это у вас что-то вроде Истины?

- Вроде, - невозмутимо ответил о, ловко подхватил меня на руки и насадил на монстра, чуть не пробив насквозь до затылка. Силища у него была, прямо скажем, немеряная. Сия поза, не самая употребительная в наших краях, давалась ему так легко, будто во мне было не более трех килограммов веса, и к финалу процесса его бледная кожа на надменном лице не изменила цвета даже на тысячную долю тона.

Самое интересное началось потом, когда он осторожно возложил меня обратно на кресло, приказал не убирать ноги с подлокотников, сходил за ширму, вернулся с маленьким рыжим саквояжиком, распахнул его и извлек прозрачный шарик диаметром сантиметров в пять.

- Это мой философский камушек, - нежно сказал он, вправляя стеклянный предмет в мою только что опустевшую емкость. - Он же - детектор лжи. Он излучает правду. Сейчас он там купается в моем семени, осваивается и готовится к трансляции. Вам интересно?

- Пока не очень, - честно ответила я, прислушиваясь к движениям рук господина о, старательно вталкивающего шарик куда Макар телят не гонял.

- Почему же? Разве не об этом вы мечтали всю сознательную жизнь? - усмехнулся господин о, выпрямляясь.

- О размещении философского камня в п...е? - уточнила я, - нет, не об этом.

- Врете, милая, - убежденно сказал он. - Я видел сотни, миллионы, триллионы женщин, и все они мечтали исключительно об этом. Я научился делать такой грим и такие костюмы, какие вы видели, исключительно потому, что я постиг эту истину. Пока не постигнешь свою истину, невозможно сказать миру что-либо путное. А, ну вот, камушек заговорил... - он радостно потер руки. - Сейчас и ваши милые тайны проступят наружу, и я смогу отменить их все до единой и сделать вам тот грим, какой заказан вашим режиссером...

- А что он заказал? - полюбопытствовала я.

- Ваш талант - но минус ваш опыт. Т а к а я женщина, но как бы девственница. Вы должны выйти на сцену без шлейфа тех жизненных образов, которые реально тянутся за вами по биографии. Но играть - так же. Только я могу сделать это. Потому что я уже всё в этой жизни видел, и мимо меня не может проскользнуть ни один мужской образ из вашего былого - так, чтоб остаться незамеченным или неузнанным. Я вижу всё и всех, из кого и из чего вы состоите. Я их уничтожу.

- Валяйте, - сказала я, - а когда перекур?

- Курите здесь, - он извлек из саквояжа красивую круглую медную пепельницу, сигарету, зажигалку, дал мне и продолжил наблюдения за объектом.

Я принялась курить, со скукой поглядывая в окно.

- Вы совершенно зря стараетесь выглядеть безразличной, - упрекнул меня о. - Я-то знаю, знаю...

- А когда ваш репортер начнет вещать? - спросила я, слегка утомившись держать ноги в гинекологической позе.

- Вообще-то он уже должен начать. Что-то не пойму... - он обеспокоенно повел крутыми плечами и всунул руку внутрь, пытаясь урезонить философский шар.

- Пустое дело, - сообщила ему я.

- Что - пустое? Где он? - вскипел о.

- Где, где... - рассмеялась я. - Сами знаете - где.

- Вы мне тут не рифмуйте, сударыня. Где шар? - и он чуть ли не с головой исчез в кромешной темноте лукавого туннеля.

- Выбирайтесь, господин о, - посоветовала я.

- Не могу, - глухо раздалось изнутри, - я застрял...

Я протянула свободную от сигареты руку, с силой вцепилась в загривок господина о и резко выдернула его оттуда вместе с незадачливым шариком. Прозрачная сфера была первозданно чиста и ничего не транслировала.

Боже, что тут началось! Он кидался на стены, бился головой о дверной косяк, рвал на себе волосы - и почти все вырвал. Лысый, сгорбленный, внезапно ссутулившийся, он подполз к моему креслу и замахнулся кулаком. Я резво соскочила со своего мимолетного пьедестала и убежала в угол, где стоял австрийский рояль.

Господин о плюхнулся в кресло сам и вступил в жестокую рукопашную со своим крупным зверем. Это длилось, кажется, часа три, поскольку обескураженный орган сначала не хотел вставать, а потом не хотел кончать.

За окошком давно стемнело. Я надела на себя что нашла, а именно тот прозрачный балахон, и тихо поигрывала на рояле в углу. Старик был жутко расстроенный, однако держался с благородством. Мы с ним нашли почти полторы октавы, в которых не западали клавиши, а тоны и полутоны находились в относительном равновесии, - и даже сыграли вальс Шопена. Правда, пришлось перетранспонировать пьесу в другую тональность, но и то было дело, пока господин о мучался в кресле.