Читаем без скачивания Готовься к войне - Андрей Рубанов

Глядя в пол, банкир несколько раз быстро кивнул, щелкнул пальцами и как бы со стороны понаблюдал, как потоком несутся через сознание десятки мыслей, образов и даже арифметических подсчетов.

— Жаров, — сказал он, прокашлявшись. — Ты мне друг. Лучший. Ты хороший человек Твоя сестра Камилла — прекрасная женщина. И мать моего сына. А теперь слушай… — альфа-самец, торжественный и напряженный, заметно побледнел, а банкир укусил собственную нижнюю губу. — Я не возьму у тебя твой миллион; я не вернусь к твоей сестре; я не отдам тебе рыжую Алису. Это мой тебе окончательный ответ.

Электроторговец сделался напряженным и торжественным до последней степени.

— Ты делаешь ошибку.

— А мне все равно.

— Подумай.

— Я уже подумал.

— Все равно — подумай еще.

Знаев опустил глаза.

— Ты сказал — я ответил. Ты предложил — я отказался. Это все, Герман. Уговаривать меня бессмысленно. Мы не договорились.

— Я рассчитывал на другое, — сказал Жаров, напряженный и торжественный.

— Прости.

Банкир решил добавить еще несколько коротких фраз.

О том, что ему не по душе, когда кто-то хочет получить принадлежащее ему. О том, что незачем навязывать ему то, что ему не нужно. Но не добавил. Он вдруг понял, что отказал другу вовсе не из любви к девушке с золотыми волосами, а из принципа. Повинуясь выработанному десятилетиями коммерческому рефлексу: если на тебя давят, покажи зубы. Жаров покусился не на рыжую Алису, и не на право человека самому решать, с кем ему жить и как воспитывать потомство. Тут было нечто большее. Тут банкира Знайку вознамерились нагнуть, шантажировать, в угол загнать, ниже пояса ударить; тут думать незачем, тут нужно сразу бить по рукам, сильно, больно. Очень быстро.

Знаев посмотрел вправо и влево — но не узнал в своем собственном кабинете ни одной своей собственной вещи.

Он сразу легко простил Жарову — тот еще переминался, ждал чего-то, невзначай рассматривал свой новенький перстень — его шантаж. Альфа-самец был всего-навсего раб собственного полового аппарата. Обмен двух сисек и одной пиписьки на полновесный лимон баксов — совсем нередкая ситуация в городе Москве. Бывало, платили и больше. Бывало, швыряли трехэтажные особняки, двухпалубные яхты, контрольные пакеты. Швыряли репутации, мозги, судьбы. Швыряли все. И на халяву доставшееся, из земли добытое и по трубе в Европу перекачанное. И тяжело заработанное, копейка к копейке скопленное. И через большую кровь и обман у ближних вытащенное. Неважно, как добыть, важно швырнуть красиво — такой тут, в аморально богатом городе, в столице жлобов, торжествовал обычай, уходящий корнями в глубь столетий.

Но себя он не простил. Когда мотивом для защиты собственной любви становится собственная гордыня, такое трудно простить. Когда все думают, что ты бьешься за любовь к женщине, а ты доподлинно понимаешь, что бьешься всего лишь за любовь к самому себе, — как суметь простить это?

— Созвонимся, Герман, — сказал банкир.

— Конечно, — ответил смешавшийся электроторговец.

Они пожали друг другу руки.

После ухода Жарова банкир некоторое время потратил на то, чтобы восстановить связи с реальностью. Хорошо бы сейчас изловчиться и очень быстро забыть произошедшее. И вернуться к текущей работе. Был бы гением самоконтроля — так бы и сделал.

Решил позвонить Алисе, но подумал, что она, наверное, еще спит. Решил позвонить еще кому-нибудь, но звонить было некому. Разве что богу.

За окном шевелился патриархальный старомосковский дворик. Тихий, затененный. Сытые кошки, мамы с колясками. Дворник передвигает веничком окурочки. В центре столицы, как в центре урагана, встречаются слепые пятна, зоны полного штиля.

Да, точно: сейчас он позвонил бы богу. В телевизионных викторинах всегда есть опция: участник, оказавшийся в затруднении, может сделать один звонок приятелю или родственнику — тому, кто может помочь. Было бы неплохо и в жизни иметь такую же привилегию. Всякий живущий имеет право на один звонок богу. Хочешь — попроси чего-нибудь. Или узнай мнение насчет того или сего… Или просто крикни: «Что ж ты делаешь, старый пердун?!»

Но создатель не выходит на связь. Абонент недоступен. Надо оставить мирское, удалиться в скит, в монастырь, посвятить годы постам и молитвам, — тогда бородатый, возможно, обратит внимание. Какой-либо знак подаст. Намекнет. Я все вижу, парень, я рядом. Я всемогущ, захочу — молнию в гада метну, захочу — хорошему парню благодать организую… А банкиру, изнуренному борьбой за золото, устрою хитрое испытание: лучшего друга подошлю, с предложением обменять бесценное на самое дорогое. Пусть банкир помучается, пусть потеет и выбирает.

Позвонил секретарше, велел распорядиться насчет машины. Подумал, не приодеться ли? В стенном шкафу есть пара дорогих башмаков, несколько шикарных галстуков. Все-таки важный день. Один из самых важных за сорок лет. Еду бумажку получать. Разрешение властей. Податель сего имеет право. Завтра начнется совсем другая жизнь. Нет, не стану наряжаться. Таким и поеду. Обычным. Слегка помятым. Зачем на войне галстуки?

Его главнейшая заслуга перед богом была такая: превратив себя, годами упражнений и кропотливого труда, в самого быстрого и эффективного человека, он не возненавидел медленных, не стал считать их неполноценными. Научился существовать отдельно от них, не обращать внимания. Добрый доктор психиатр зря пророчил приступы мизантропии.

Кстати, это было несложно. Вот бегут пятьсот спортсменов марафонскую дистанцию — разве лидер презирает тех, кто отстал? Он вообще о них не думает. Он борется с собой. Он сосредоточен. Вот лыжник обогнал соперника на круг — по правилам он выкрикивает: «Хоп! Хоп!» — коротко, чтоб не терять дыхания — и тот, кто впереди (а на самом деле сзади), поспешно уступает лыжню. Автогонщик на кольцевой трассе мигает фарами. Уступи! Не уступишь — в следующий раз тебе не разрешат выйти на старт.

Глупо презирать отставших. Незачем тратить энергию. Смотреть надо вперед, а не в стороны. Впереди — цель. А по сторонам — всего лишь пейзажи. Если не сводить с цели глаз — цель приблизится сама собой. Так медиумы передвигают взглядом предметы. Спросите медиумов, они скажут, что предмет передвигается по направлению «к себе» или (реже) «от себя». Но никогда — в сторону.

Спать дважды в день по три часа — это просто. Работать очень быстро, с максимальной концентрацией — еще проще. Главное, и самое трудное, — уметь не смотреть по сторонам. Там, справа и слева, — медленные. Они жалки. Они скучны, пьяны, неинтересны. Они завистливы и вздорны. Они опасны. Протянешь руку — потащут к себе, затянут в свой слюнявый хаос. Но презирать их бессмысленно. Нужно раздвигать их в стороны. Так раздвигаются волны перед носом корабля.

Корабль не презирает волны. Он плывет.

Или — тонет.

2. Понедельник, 12.30–13.30

Лихорылов ел. Такие люди, подумал банкир, всегда много едят. Обильный завтрак, мощный обед, плотный ужин. В перерывах — чай с плюшками. Они не чревоугодники, они просто так привыкли. Выпала свободная минутка — надо пожрать. Три трапезы в день; каждая — сорок минут; еще час уходит на переваривание съеденного (сытый гомо сапиенс практически не дееспособен); итого пять часов в сутки. Один год из каждых пяти человек занимается только тем, что поглощает и усваивает пищу. И презирает корову за то, что жует всегда, когда бодрствует. А ведь она не мнит себя венцом творения.

На сей раз старый коммунар руки не подал, только кивнул. А взглядом — едва не прожег. По-моему, он меня ненавидит, — подумал Знаев. — А за что? За то, что я молодой, непьющий, богатый и быстрый? Или за то, что это не он мне платит, а я ему? Согласен, неприятно. Во времена Госплана, когда этот грузный зубр набирался сил, никто никому не давал взяток. По крайней мере, в сфере капитального строительства. Старики приказывали, молодежь подчинялась. Полный патернализм. В Китае, например, до сих пор так. Опытные, пожившие люди принимают решения, а сорокалетние ловкачи вроде меня действуют как исполнители.

Извини, старик, мы не в Китае.

Банкир присел. Выпустил из левой ладони эспандер, положил на стол. Лихорылов посмотрел, сощурив глаз.

— Я вижу, ты без этой штуки из дома не выходишь.

— Тренирую мертвую хватку.

Чиновник фыркнул:

— Что ты понимаешь в мертвой хватке?

— Согласен, — спокойно ответил Знаев, — мне до вас далеко.

Старый коммунар сделал вид, что не оценил комплимента. Обтер салфеткой ладони, взял с соседнего стула тонкую, дешевого пластика, папку. Небрежно хлопнул ею об столешницу. Знаев осторожно взял. Раскрыл. Прочитал.

Он имел от природы крепкие нервы. Вдобавок он их берег и закаливал. Приучил себя заранее готовиться к плохому. Если хочешь чего-то, добиваешься годами, и вдруг в последний момент, когда уже дрожат руки и сердце бьется сильно и часто, выясняешь, что получил не совсем то, чего хотел (или совсем не то), — важно не терять выдержки.