Читаем без скачивания Собачьи истории - Джеймс Хэрриот

Она обогнала меня, свернула на обочину, и я увидел неистово машущую руку. Я остановился; на дорогу выскочил молодой человек и побежал ко мне.

Он всунул голову в окно:

— Вы ветеринар? — Молодой человек задыхался, в его голосе звучала паника.

— Да.

— Слава богу! Мы едем в Манчестер и побывали у вас… Нам сказали, что вы поехали этой дорогой… описали вашу машину. Ради бога, помогите!

— Что случилось?

— Наша собака… На заднем сиденье… У него в горле застрял мяч. Я… мне кажется, он уже задохнулся.

Он еще не договорил, а я уже бежал по шоссе к большому белому автомобилю, из которого доносился плач. На фоне заднего стекла виднелись детские головки.

Я распахнул дверцу и услышал всхлипывания:

— Бенни, Бенни, Бенни!

В темноте я едва различил большую собаку, распростертую на коленях четырех детей.

— Папа, он умер, он умер!

— Его надо вытащить наружу, — сказал я, задыхаясь.

Молодой человек ухватил собаку за передние лапы, а я поддерживал ее снизу, и она без всяких признаков жизни вывалилась на асфальт.

Мои пальцы запутались в густой шерсти.

— Ничего не видно! Помогите мне перенести его к свету!

Мы подтащили безжизненное тело к лучам фар, и я увидел великолепного колли в полном расцвете сил — пасть его была широко раскрыта, язык вывалился, глаза остекленели.

Он не дышал.

Молодой человек взглянул на собаку, сжал голову руками и простонал:

— Боже мой, боже мой…

В машине тихо плакала его жена и рыдали дети:

— Бенни… Бенни…

Я схватил его за плечо и закричал:

— Что вы говорили про мяч?

— У него в горле… Я пробовал его вынуть, но ничего не получается, — невнятно бормотал он, не поднимая головы.

Я сунул руку в пасть и сразу нащупал твердый резиновый мяч величиной с теннисный, который застрял в глотке, как пробка, плотно закупорив трахею. Я попытался обхватить его пальцами, но они лишь скользили по мокрой гладкой поверхности — ухватиться было не за что. Секунды через три я понял, что таким способом извлечь мяч невозможно, и, не раздумывая, вытащил руку, завел большие пальцы под челюсти и нажал.

Мяч вылетел из пасти собаки, запрыгал по заиндевелому асфальту и исчез в траве. Я потрогал роговицу глаза. Никакой реакции. Я опустился на колени, полный мучительного сожаления, — ну что бы им встретить меня чуть-чуть раньше! А теперь — что я могу сделать? Только забрать труп в Скелдейл-Хаус. Нельзя же оставлять мертвую собаку у них в машине — им еще столько ехать до Манчестера. Но мне нестерпимо было думать, что я ничем не смог им помочь, и, когда я провел рукой по роскошному меху, толстый забинтованный палец качнулся как символ моей никчемности.

Я тупо созерцал этот палец и вдруг ощутил слабое биение там, где край моей ладони упирался в межреберье собаки.

Я выпрямился с хриплым криком:

— Сердце еще бьется! Он жив!

И принялся за работу.

Здесь, во мраке пустынного шоссе, я мог рассчитывать только на собственные силы. В моем распоряжении не было ни стимулирующих средств для инъекций, ни кислородных баллонов, ни зондов. Но каждые три секунды я добрым старым способом нажимал на грудь обеими ладонями, отчаянно желая, чтобы собака задышала, хотя глаза ее по-прежнему глядели в пустоту. Время от времени я принимался дуть ей в горло или щупал между ребрами, стараясь поймать это почти неуловимое биение.

Не могу сказать, что произошло раньше: слабо ли дрогнуло веко, или слегка поднялись ребра, втягивая в легкие ледяной йоркширский воздух. Возможно, это случилось одновременно, но дальше все было как в прекрасном сне. Не знаю, сколько я просидел возле собаки, пока наконец ее дыхание не стало ровным и глубоким. Затем она открыла глаза и попробовала вильнуть хвостом, и тут я вдруг осознал, что совершенно окоченел и прямо — таки примерз к дороге.

С трудом поднявшись и не веря своим глазам, я смотрел, как пес медленно встает на ноги. Хозяин тут же водворил его на заднее сиденье, где он был встречен восторженными воплями.

Но сам молодой человек был словно оглушен. Все время, пока я возился с колли, он, не переставая, бормотал:

«Вы же просто вытолкнули мяч… просто вытолкнули. Как я-то не сообразил?»

Не опомнился он, даже когда повернулся ко мне, прежде чем сесть машину.

— Не знаю… просто не знаю, как вас благодарить, — сказал он хрипло. — Это же чудо.

На секунду он прислонился к дверце:

— Ну, а ваш гонорар? Сколько я вам должен?

Я потер подбородок. Дело обошлось без медикаментов. Потеряно было только время.

— Пять шиллингов, — сказал я, — и никогда больше не позволяйте ему играть таким маленьким мячом.

Молодой человек достал деньги, потряс мне руку и уехал. Его жена, которая так и не вышла из машины, помахала на прощание. Но лучшей наградой было последнее мимолетное видение: детские ручонки, крепко сжимающие собаку в объятиях, и замирающие в темной дали радостные крики:

— Бенни… Бенни… Бенни!

После того как пациент уже выздоровел, ветеринар нередко спрашивает себя, велика ли тут его заслуга. Возможно, животное и само справилось бы с болезнью. Бывает и так. И твердо сказать ничего нельзя.

Но когда без тени сомнения знаешь, что отвоевал животное у смерти, пусть даже не прибегая ни к каким хитроумным средствам, это приносит удовлетворение, искупающее все превратности жизни ветеринарного врача.

И все же в спасении Бенни было что-то нереальное. Я даже мельком не видел лиц ни счастливых детей, ни их счастливой матери, съежившейся на переднем сиденье. Отца я, конечно, видел, но он почти все время стоял, обхватив голову руками. Встретившись с ним на улице, я его не узнал бы. Даже собака, залитая резким неестественным светом фар, представлялась мне теперь чем-то призрачным.

Мне кажется, все они чувствовали примерно то же самое. Во всяком случае, через неделю я получил от матери семейства очень милое письмо. Она извинялась за то, что они так бессовестно укатили, благодарила за спасение их любимой собаки, которая теперь как ни в чем не бывало играет с детьми, и в конце выразила сожаление, что даже не спросила моего имени.

Да, это был странный эпизод. Ведь они не только не имели представления, как меня зовут, но наверняка не узнали бы меня, если бы встретили снова.

Собственно говоря, когда я вспоминаю этот эпизод, ясно и четко в памяти всплывает только мой забинтованный палец, который царил над происходившим, почти обретя собственную индивидуальность. И судя по тому, как начиналось письмо, они тоже лучше всего запомнили именно его:

«Дорогой ветеринар с забинтованным пальцем…»

Приятно было получить это письмо в то давнее время, но еще приятнее — получить другое совсем недавно. Неизвестная мне дама писала, что тот случай повторился с ее собакой, у которой тоже в горле застрял мяч. Она попыталась извлечь его через пасть, но ничего не получилось, и она была уже готова в отчаянии смириться с неизбежным, как вдруг вспомнила эпизод из моей книги и нажала под нижней челюстью. Она благодарила меня за спасение жизни ее собаки, и мне пришло в голову, что мои книги, хотя писались они не как учебники, возможно, таким вот образом выручали и других людей.

26. Забавы Шепа

Дом мистера Бейлса стоял посреди деревни Хайберн, и, чтобы попасть во двор, приходилось ярдов двадцать идти по проулку между оградами в рост человека — соседнего дома слева и сада мистера Бейлса справа, где почти весь день околачивался Шеп.

Это был могучий пес, гораздо крупнее среднего колли. Собственно говоря, по моему твердому убеждению, в нем текла кровь немецкой овчарки, ибо, хотя он щеголял пышной черно-белой шерстью, в его массивных лапах и благородной посадке коричневой головы с торчащими ушами было что-то эдакое некое. Он разительно отличался от плюгавых собачонок, которых я чаще всего видел во время объездов.

Я шел между оградами, но мысленно уже перенесся в коровник в глубине двора. Дело в том, что корова Бейлса, по кличке Роза, мучилась одним из тех неясных расстройств системы пищеварения, из-за которых ветеринары лишаются сна. Ведь при этом так трудно поставить диагноз! Эта корова два дня назад начала покряхтывать и давать все меньше молока, и когда я осматривал ее вчера, то совсем запутался в возможных причинах. Проглоченная проволока? Но сычуг сокращается как обычно, и в рубце хватает нормальных шумов. Кроме того, она, хотя и вяло, но жевала сено.

Завал?.. Или частичная непроходимость?.. Несомненная боль в животе и эта подлая температура — тридцать девять и два… очень похоже на проволоку. Конечно, вопрос можно было бы разрешить сразу, вскрыв ей желудок, но мистер Бейлс придерживался старомодных взглядов и не желал, чтобы я лазал во внутренности его коровы прежде, чем поставлю точный диагноз. А поставить его мне пока не удалось — таков был единственный бесспорный факт.